|
 Газета «Наш Мир»
Когда говорят об истории русского национализма, то вспоминают почти
исключительно малопочтенные плебейские «союзы» начала XX столетия,
вроде «Союза русского народа». Отчасти оно и понятно: и идеологией, и
методами действий они схожи с нынешней оголтелой массовкой ДПНИ. Однако
такой «зоологический» национализм «снизу» большой беды наделать не
может: архаический способ деления мира на «наших» и «врагов»,
определяющий «наших» исключительно биологией, это удел крайних
маргиналов.
Беда, когда вирус национализма, или, по формуле
Александра Герцена, «патриотический сифилис», поражает «мозг нации».
Российская элита разными вариантами этого вируса в прошлом тяжело
переболела уже несколько раз, и каждый раз это заканчивалось для страны
плохо.
«В царе наша свобода»
Нация —
изобретение исторически недавнее. Она была придумана в конце XVIII
века, когда вместе с идеологемой богоданной монархии рухнуло и
представление о гражданском сообществе страны как совокупности
подданных одного государя. Понадобилась другая скрепа. В качестве
таковой и была изобретена нация — общность, спаянная языком, культурой
и исторической судьбой. Впрочем изъяны обнаружились очень скоро. И
главный: здоровое национальное самосознание предполагает критический,
«зрячий» патриотизм, но он легко поддается извращению, вырождаясь в
национальное самодовольство (стадия «квасного патриотизма»), а следом и
в самоубийственный мессианизм, сопряженный уже с полной потерей
представления о материальной реальности и прямо ведущий к катастрофе.
Первый
такой круг российская элита проделала в первой половине XIX столетия.
Тогда, после Отечественной войны 1812 года, возникла потребность в
ясной формулировке национального духа. Но «зрячий» патриотизм поколения
декабристов, прямых участников войны, после провала восстания сделался,
по мнению властей, опасным. И обществу был предложен симулякр, то есть
некая придуманная национальная идея, обычно именуемая «официальной
народностью ». Этот штамм вируса, выведенный совокупными усилиями
последователей Николая Карамзина (идеологема особого пути, связанного с
самодержавием, его изобретение, и только была доведена до лозунговой
простоты и растиражирована графом Уваровым и Ко), оказался на редкость
силен и агрессивен. Он поразил людей безусловно глубоких и сведущих — в
значительной мере потому, что не требовал жизнестроительных усилий.
Именно те элементы «государственного быта», которые подлежали
устранению, по мнению русских интеллектуалов начала века, —
самодержавие и крепостничество — объявлены были «якорем спасения» и
краеугольным камнем национальной «самобытности ». Доходчивее всех
формулировал сам государь Николай Павлович: «Деспотизм еще существует в
России, ибо он составляет сущность моего правления, но он согласен с
гением нации». Эту державную мелодию подхватили не только
интеллектуальные прохиндеи, но ее принялись подтягивать люди умные и
образованные, такие как филолог Александр Никитенко, твердо вдруг
уверовавший, что «народность состоит в беспредельной преданности и
повиновении самодержавию ». И даже такой критический ум, как Виссарион
Белинский, хотя и недолго, болел этой хворью и писал, что «в царе наша
свобода». А гениальный Николай Гоголь проповедовал в «письмах друзьям»,
что только крепостное право позволяет помещикам «воспитать вверенных им
крестьян таким образом, чтобы они стали образцом этого сословия для
всей Европы». И был уверен, что в недалеком будущем «Европа приедет к
нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой не
продают больше на европейских рынках».
Спасая человечество
Далее
неизбежно совершается следующий логический шаг: раз мы в отечестве
своем обрели истину, грех перед человечеством не распространять ее
вовне. Яснее всего это обозначил в 1849 году российский дипломат и поэт
Федор Тютчев. Положить конец всемирному кавардаку и неустройству,
«заключить на Западе революционное междуцарствие трех последних
столетий и открыть в Европе новую эру», способны были, по его мнению,
два факта: «1) окончательное образование великой православной Империи,
законной Империи Востока, одним словом, России будущего, осуществленное
поглощением Австрии и возвращением Константинополя; 2) воссоединение
двух церквей — восточной и западной. Эти два факта, по правде сказать,
составляют один: православный император в Константинополе, повелитель и
покровитель Италии и Рима; православный папа в Риме, подданный
императора».
Мессианическая утрата представлений о реальности
вскоре обернулась крахом. Осторожные соседи, как только внятно
расслышали в российских державных интонациях претензии на роль
всемирной классной наставницы, поспешили всячески от такой чести
уклониться. В Европе немедленно развилась «русофобия», в эпоху
декабристского душевного здоровья отнюдь не наблюдавшаяся. Следом
сложилась и коалиция держав в защиту Турции, а по существу, и всей
Европы от российских домогательств. Кончилось дело страшным
севастопольским погромом и поражением в Крымской войне.¹ Величие
оказалось муляжом. Военизированная насквозь империя оказалась
совершенно беспомощна ровно в том, в чем мнила свою силу, — в военном
деле. Тут даже самые рьяные идеологи режима опамятовались и принялись
требовать «очистительных» реформ. Даже историк Михаил Погодин, один из
главных пропагандистов «официальной народности», вынужден был
заговорить о России языком декабристов: «Невежды славят ее тишину, но
это тишина кладбища, гниющего и смердящего физически и нравственно...
Рабы славят ее порядок, но такой порядок поведет ее не к счастью, не к
славе, а в пропасть».
Славянская цивилизация
Севастопольского
«вразумления» хватило, однако, ненадолго. Как только настоятельно
необходимые реформы Александра II были обнародованы и дали первые
результаты, тут же приключился и рецидив националистической эпидемии.
На
сей раз российским интеллектуалам захотелось величаться «вождями
славянства». Могучая Россия мыслилась как естественный лидер и защитник
«славянства», теснимого сначала турками, а потом «тевтонами». Задачи
внутреннего благоустройства вновь были принесены в жертву всемирной
миссии. Непритязательное Славянское благотворительное общество,
образованное в 1858-м, дабы «содействовать духовному единению славян с
Россией», уже с 1868-го принялось оказывать прямую материальную
поддержку в подготовке восстания в Боснии и Герцеговине, а вскоре и
снаряжать добровольцев в сербскую армию. В 1869-м вышла и немедленно
стала бестселлером книга Николая Данилевского «Россия и Европа». Автор
решительно исключил Россию из европейского исторического движения,
сформулировал теорию особых «культурно-исторических типов» (потом их
будут звать «цивилизация»), развивающихся независимо друг от друга
подобно биологическим организмам, и заявил, что на смену дряхлому
романо-германскому уроду идет молодой российско-славянский богатырь.
Тут
кстати пришлась очередная балканская заварушка, в которую правительство
ввязалось, поддавшись на мощную пропагандистскую кампанию в печати,
хотя тому до последнего противились и Александр II,² и остававшиеся у
власти реформаторы, в частности, военный министр Дмитрий Милютин.
Война
в этот раз была блестяще выиграна. И европейцы опять испугались. И
опять в мире началась «русофобия», которой совершенно не было в начале
великих реформ Александра II. Обидно дрогнули и сами «славянские
братушки». Болгария, ради независимости которой пролиты были реки
русской крови, немедленно по освобождении уклонилась от русского
влияния и сделалась германским сателлитом.
Пастырь — Россия
Но
российскую элиту это ничуть не остановило. Все повторилось и в начале
следующего века — XX. Только тональность пропаганды несколько
сместилась. Духовные поводыри русского общества, в том числе и такие,
как Сергей Булгаков, возглашали мантры, что «Ex oriente lux, теперь
Россия призвана духовно вести европейские народы». А политики от
крайних правых до либералов вроде Павла Милюкова и Петра Струве
наперебой убеждали публику, будто Японская война³ оттого не задалась,
что русская мощь ошибочно обратилась на Дальний Восток. Вообще
мессианство наше правильное, но понесли мы его не туда. И главный враг
славянской цивилизации не «желтая опасность», а, напротив,
«тевтонская». Естественный же ареал приложения русского могущества —
Средиземноморье, и «Константинополь должен быть наш».
И снова,
не довершив очередных и столь необходимых реформ, Россия была втянута в
новую, уже мировую мясорубку 1914 года ради завладения обетованным
Константинополем, что закончилось катастрофой 1917 года.
Бег по кругу
Перечень
национально-мессианских эпидемий можно бы и продолжать. Свойства их
практически не менялись. Менялась только формулировка «миссии» и
соответственно точка омовения сапог русского солдата, которая
помещалась то на Ганге, то на Рейне, то на побережье Индийского океана.
Варьировалась и тяжесть «облома»: предпоследней была, как известно,
«величайшая геополитическая катастрофа» 1991-го.
Между тем
российской элите стоило бы обратить внимание на любопытную историческую
закономерность: влияние России в мире — экономическое, политическое,
культурное — неизменно возрастало ровно в те эпохи, когда ее элита
выбрасывала из головы высокопарные «миссии» и страна сосредотачивалась
на сугубо внутренних вопросах гражданского и хозяйственного
благоустройства. В то время как мессианство столь же неизменно
приводило к краху. Дождемся следующего?
_______________
1
Крымская война 1853– 1856 гг., одной из самых страшных страниц которой
стала 349-дневная оборона Севастополя — базы русского Черноморского
флота — от англо-франко-турецкой армии. В результате Севастополь пал,
флот был разгромлен, русские войска потеряли 102 тыс. человек, а Россия
была лишена права держать флот на Черном море.
2 В 1876 году в
Болгарии вспыхнуло восстание против турок, которое было жестоко
подавлено. 24 апреля 1877 года император Александр II подписал манифест
о войне с Турцией.
3 Война 1904–1905 гг., в результате которой под Цусимой Россия потеряла свой флот.
|
