Газета "Наш Мир" Газета «Наш Мир»
В бытовом смысле самое гадкое, что есть у нас дома, это пустые банки.
Грязь развести я и сам могу, чего уж там. Не вытирать пыль несколько
недель. Год не пылесосить книг. Одна моя знакомая учёная дама из
Франции говорит, что не делала этого никогда. Ну, у неё книги,
допустим, и так чистые. Но вот чего у неё нет, так это банок.
Стеклянных.
Разной ёмкости. С винтовыми крышками и с такими, которые можно открыть,
исключительно покалечившись. Банки коллекционирует бабушка моей жены.
Вернее, они ей нужны для каких-то мифических заготовок и работы на
огороде. Но предложение опережает спрос. Банки копятся. Выкидывать их
нельзя. Мы это делаем украдкой, ранним утром, поздним вечером. С
наигранной досадой роняем их на пол и удовлетворённо подметаем осколки.
Мы предпочитаем обходные манёвры, потому что открытая борьба привела бы
нас к настоящей войне.
И я убеждён, что нам с женой повезло.
Наша взрослая жизнь совпала с эпохой ликвидации ненужного хлама. Будь
мы лет на двадцать старше, в нашу повседневность успели бы войти
бутылки из-под импортного алкоголя, повсеместно использовавшиеся в
дизайне интерьеров. Невразумительные бронзулетки, которыми было принято
уснащать всякую уважающую себя мещанскую квартиру. Купленные по случаю
антикварные стулья, так гармонично сочетающиеся с чехословацкой
полированной стенкой, занимающей больше половины малогабаритной
гостиной. Календари с японками в бикини, висящие в туалетах и кладовых.
И главное, бесконечные запасы. Крупы в красных жестяных банках, толстые
блёклые макароны, водка «Столичная» и вино «Алиготе», консервы «Завтрак
туриста» и «Лосось дальневосточный», упаковки с мукой в коричневой
бумаге, обёрнутые плотным тусклым полиэтиленом против коварных
паразитов. Наряду со штабелями душного тряпья, переложенного таблетками
«Антимоль», продуктовая фора на случай ядерной зимы составляла основное
содержимое шкафов, которые, как я теперь понимаю, и преобладали в
советских квартирах.
В фильме Юрия Мамина «Окно в Париж» главный
герой переезжает в коммуналку, где обнаруживает в коридоре сразу
несколько пианино. В рабочем состоянии лишь одно - остальные
используются для хранения припасов. Это тоже шкафы, очутившиеся в доме
только потому, что хозяева одной из комнат работают на фабрике
музыкальных инструментов. Баррикады коммунального коридора мне хорошо
известны - сам жил несколько лет в такой квартире на Петроградской
стороне и ходил в гости к аналогичным безответственным товарищам и
товаркам, снимавшим за копейки какие-нибудь руины. У всех этих квартир
и комнат было одно общее свойство. Из них ничего не выбрасывалось. Это
было нарушением табу. Выбросить можно было только то, что подлежало
срочной аннигиляции из санитарных соображений. Например, словарь
Брокгазуа и Эфрона, в котором завёлся жучок. И так эти книги не нужны
никому, а тут ещё мебель под угрозой. Всё прочее, бесполезное и порой
совершенно немыслимое, трогательно складировалось, напоминая о тех
временах, когда велосипед без сиденья, педалей и цепи считался ценным
обменным фондом, а жуткого вида зонт, будто извлечённый из гроба
Оле-Лукойе, можно было, оказывается, починить. Это и делалось с
чувством святого долга перед вещами, которые управляли жизнью наших
родителей. И кто мы такие, чтоб обвинять их в этом? О какой свободе от
вещей можно говорить в обществе, где жалкий целлофановый пакет с
надписью Marlboro попадал в одну престижную линейку с талоном на
«макулатурное издание» Дюма-отца (сына), палкой сырокопчёной колбасы и
зубной пастой «Колгейт» индийского производства?
Поколению
людей, чьё двадцатилетие пришлось на 90-е годы, не стоит тешить себя
иллюзией собственной свободы. Мы с облегчением оправляем в мусоропровод
всё, что попадётся под руку, с чувством восторга и лёгкого
превосходства разъясняя старшим теорию воцарившейся на земле
одноразовой мимолётности. Сапоги на сезон. Плазменная панель - не
больше чем на пару лет. Посуда в ИКЕА - сразу с внушительным запасом:
побьётся - не жалко, цена бросовая. Удобно, гигиенично и хорошо
согласуется с тем, что для современного россиянина важна исключительно
своя персональная территория. Куда он выкидывает бесконечные отходы -
уже нерелевантный вопрос. Что на лестнице - не важно. Никогда не
забуду, как соседи по подъезду выставляли зловонные пакеты вокруг
мусоропровода. Ухоженные хозяйки с вампирскими ногтями демонстрировали
оголтелое свинство, проявляя повышенную брезгливость. Ну конечно, ведь
неизвестно, кто хватался за крышку, не иначе бомжи или таджики! По
рассказам моей бабушки, в 1930-е годы новоприбывшие из деревень
Нечернозёмья работницы ленинградского завода «Красный треугольник» тоже
выносили картофельные очистки прямо под лестницу, недоумевая, почему
местные морщатся. Причины разные, результат - один. Мы только начинаем
строить цивилизацию, которая не только использует и выбрасывает, но
умеет отделять ценности от хлама, вдыхать жизнь во внешне ничтожную
рухлядь, постигать диалектику дизайнерского минимализма и
артистического беспорядка.
У каждого явления есть две стороны.
Возросшая скорость и эфемерность потребления ослабляет внимание на
деталях. Более того, зачастую их и нивелирует. Это заметно на примере
того, как изменилось представление о подарках, гостинцах, сувенирах.
Люди искренне радуются, если удалось найти нечто такое, что не
отправляется в помойку через день после ритуала дарения. Вещи стали
одинаковыми. Производитель - сетевым. Кстати, как и потребитель,
который в развивающихся странах делает всё, чтобы не отличаться от
единицы «золотого миллиарда». Мы всё чаще дарим деньги, которые всё
реже имеют наличное измерение. Вещи покидают наши дома, растворяясь в
небытие бытовой истории. Полвека назад Арсений Тарковский тосковал по
«тростниковым аэропланам» и репродукции «Острова мёртвых» Альфреда
Дёблина в декадентской раме. Теперь и эта высокая тоска уходит в
прошлое. Мы не прикипаем к вещам, да и они разучились с нами общаться.
Может, этот навык ещё вернётся - когда мы освоимся в новой реальности,
где всё, кроме нас, виртуально. А пока мы только учимся утилизации. И
сметаем в совок осколки.
|
