Ахмед Закаев: Вопрос этот личный, частный. Но в прессе на эту тему выдвигалось и обсуждалось очень много версий, а я был близок к Александру Литвиненко, — он не только был моим другом, он был больше чем друг.
То, что произошло буквально за несколько недель до кончины Александра Литвиненко… Знаете, ни я, ни Саша — мы не были очень религиозными людьми. Безусловно, мы верующие люди. Саша вырос в Кабардино-Балкарии, все его детство прошло среди мусульман. Может быть, это каким-то образом повлияло на его решение, а может быть, работа в КГБ-ФСБ тоже сыграла очень важную роль. Мы с ним говорили о многом, на разные темы, и, естественно, вопрос о религии тоже присутствовал в нашем общении. Он не раз говорил мне, что Православная Церковь, восстановленная Сталиным, была полностью под колпаком КГБ. И с первого дня она была абсолютно подконтрольна, подотчетна КГБ. Литвиненко приводил такой, я бы сказал, кощунственный пример: если человек приходил в церковь и исповедовался у священника, то он не успевал уйти, как тот садился писать рапорт в КГБ о том, кто и о чем исповедался у него. Я думаю, что это было одной из причин.
Вторая причина: Александр очень близко воспринимал трагедию на Кавказе, на Северном Кавказе. Он считал себя и, действительно, был выходцем с Кавказа. Его прадед и вся семья обосновались в Кабардино-Балкарии. Литвиненко очень болезненно относился к развитию событий на родине. Прежде всего, он считал себя ответственным за то, что Россия сегодня творит и творила в Чечне. Он мне неоднократно говорил: «Ахмед, придет время, когда русские будут извиняться перед чеченцами, как немцы перед евреями. И я не хочу, чтобы мои внуки делали это. Они должны знать, что не все русские в ответе за то, что происходит сегодня в Чечне и на Северном Кавказе».
Знаете, и принятие ислама, и его завещание о том, чтобы он был перевезен на Кавказ и похоронен именно в Чечне, является мощным символом того, что через пропасть отчуждения между Чечней и Россией, между русскими и чеченцами, своей жизнью и смертью он проложил мостик, который необходим для продолжения жизни. Потому что ни Россия, ни Северный Кавказ друг от друга никуда не денутся: они обречены жить вместе, быть рядом.
А то, что в нем происходило внутри, когда он решил принять ислам, и когда он об этом заявил, и когда произнес первую молитву «Нет Бога кроме Аллаха, и Магомет — Его Пророк», — на это может ответить только он сам. И он уже ответил, потому что предстал перед Господом.
Инна Дубинская: Почему вызвало такое большое удивление у близких, у семьи Литвиненко то, что он принял ислам? Появились даже утверждения, что это ваше влияние, что он никогда бы этого не сделал, если бы не вы…
А.З.: Я категорически с этим не согласен. Я присутствовал в момент, когда он впервые об этом сказал своему отцу. В одной газете, правда, писали, что, якобы, Вальтер Александрович был изумлен этим, но этого не было. Я могу вам дословно все рассказать, и сам Вальтер Александрович это подтвердит, когда мы ночью 21-го ноября посетили его по его же просьбе, Когда он узнал, что приехал отец, он позвонил нам и сказал, чтобы мы приехали в госпиталь. И мы в ту же ночь, в первом часу ночи, пришли и поднялись к нему в палату. Он в это время дремал. Потом он проснулся, и отец Сашин, Вальтер Александрович, сказал ему, что он поставил свечку Сергию Радонежскому — и увидел свет... Но Саша тут же перебил его: «Отец, я принял ислам, и мне нужно с тобой очень серьезно поговорить».
Первая реакция, которая была у Вальтера Александровича: «Саша, очень хорошо, что ты не принял сатанизм и коммунизм. В нашей семье на одного мусульманина будет больше». Вот это была его реакция.
В последующем было очень много дискуссий о том, насколько я влиял или не влиял на него. Мне сложно говорить об этом, потому что мы действительно были в близких отношениях. Мы с ним очень часто встречались, мы практически все время проводили вместе. И когда он посетил Израиль, в Иерусалиме он посетил все священные места. А в «Аль-Аксе» он купил мне Коран и привез его. Он тогда сказал: «Я посетил все места, но мне не удалось зайти в эту мечеть. Наверно, немусульманину нельзя в нее входить?» Я говорю: «Нет, почему же, и немусульманин может входить в мечеть». Он говорит: «Ну, мы обязательно с тобой ее посетим».
Вот такие у нас были разговоры. Я знал, что как верующий человек я, в первую очередь, ответственен перед ним, который постоянно вел разговоры на эту тему. И он буквально за неделю до своей кончины сказал: «Ахмед, я твердо принял решение принять ислам». На что я ему ответил: «Саша, это очень серьезный шаг. Ты не один, у тебя семья… Если ты думаешь, что тот факт, что ты не мусульманин, каким-то образом влияет на наши отношения, или на отношение чеченцев к тебе, то ты ошибаешься — абсолютно нет». Я говорю: «В Коране очень четко прописано: «люди Писания». Так что это не является для тебя барьером». Он говорит: «Нет, это мое внутреннее решение. Я очень долго к этому иду». Я говорю: «Хорошо, но ты еще подумай. Это вопрос очень частный».
Я уверен, что и Вальтер Александрович, отец его, и Марина, — они знают, как все это происходило. За них я не могу комментировать, но я со всей ответственностью заявляю, что никакого влияния или давления на то, чтобы он принял ислам, не было: я как верующий человек не имел права этого делать. И я не делал этого. Инна Дубинская
«Голос Америки» |
