Прозвучали призывы вернуть Толстого Церкви, водрузить на его могиле крест, «примирить» великого богоискателя с православием. Зададим же и мы, мусульмане, также стремящиеся совместить в своем сердце «Толстого и Ислам», вопрос — насколько это честно по отношению к ценностям веры и лично к воле Льва Николаевича, бывшего, кстати, весьма неравнодушным к мусульманской религии?
Итак, вот событие, побудившее собрать конференцию в Ясной Поляне: 20 февраля 1901 года на страницах газеты «Церковные ведомости» было напечатано решение Синода об анафеме (по-гречески «отделении, отлучении») Льва Толстого от Церкви. Россияне буквально раскололись на два лагеря — за и против — ведь любовь к писателю была подлинно всеобщей, от петербургской элиты до крестьян глухих деревень. Кто не знал, кто не читал тогда Толстого?
Лев Толстой ушел из жизни физически в 1910 году — но вовсе не духовно. Вот почему столь актуальны попытки «переманить» его в тот или иной идеологический стан. Помните, даже Ленин покусился на то, чтобы всю громаду толстовского наследия запихнуть в рамку «зеркала русской революции»?
А вот весной 2006 года в Ясную Поляну приехали новые интерпретаторы с намерением перефокусировать судьбу Толстого в «зеркало русского православия». Не верите? Читаем «Российскую газету» от 3 марта 2006 года и послушаем интервью Павла Басинского.
«Встреча была, мягко говоря, жаркой. Льва Толстого отлучили от Церкви в 1901 году, больше ста лет назад, но до сих пор проблема эта многим не дает покоя. Как и могила Льва Толстого в Ясной Поляне — может быть, самая странная могила на свете. Ни креста, ни плиты, только могильный холмик в лесу, всегда укрытый свежим дерном... На вопрос: «Кто более виноват в расколе Толстого и Церкви? Толстой или Церковь?» — критик и историк литературы Валентин Курбатов прямо не отвечал, но ярко живописал прорастание в будущем Древа жизни из креста на могиле писателя, и заклинал: «Нам придется стать христианами. Иначе нас просто не станет или мы станем второстепенным народом, которым уже почти становимся. И никакая нефть, никакой газ нас не спасут. Нам придется поверить, что Евангелие — это буквальная правда… Придет новая толстовская годовщина, новые писательские встречи, и снова будет задан вопрос: почему на могиле Льва Николаевича нет креста?»
Писатель Алексей Варламов был не столь романтичен, но все равно рассуждал в русле заявленной проблематики: «Надо быть честными. Толстой сам поставил себя вне Церкви и не скрывал этого. В чем должна каяться Церковь?» — П.Б. «Это его проблема прижизненная. Почему сегодня, спустя сто лет, нас так волнует проблема отлучения Толстого от Церкви?» — «Потому что мы пытаемся разобраться, что с нами произошло. Конфликт Толстого и Церкви — это одна из болевых точек ХХ века». — П.Б. «Отлучение Толстого было ошибкой?» — «Не возьмусь судить, — продолжал Варламов, — я думаю, что это была безвыходная ситуация. Синод не мог поступить иначе». — «Почему? Мало ли было неверующих людей. Даже среди писателей: Тургенев, Чехов, Горький... И никого не отлучали». — «С таким авторитетом, какой был у Толстого, это было уже не просто неверие. Это был духовный бунт».
Священник Георгий, проректор православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, заявил: «Фактически сто лет назад Церковь засвидетельствовала тот очевидный факт, что Толстой сам отпал от Церкви. Она была обязана это сделать, и сделать всенародно. В таких ситуациях она молчать не может. И очень характерно, что в ответе Синоду Толстой повторил все свои аргументы, направленные против Русской православной церкви. Таким образом, он сам засвидетельствовал, что это отлучение было адекватным шагом. В этой ситуации все разговоры о пересмотре этого акта мне кажутся несерьезными. Но нужно понять, почему такое большое количество русских людей выразили симпатию Толстому после его отлучения, то есть поддержали его, а не Церковь. С этой точки зрения отлучение Толстого — это знаковый момент русской истории».
Священник Георгий прав, удивляясь удивлению тех, кто хочет сейчас «примирить» или даже вернуть друг другу Церковь и Толстого. Сама постановка такого вопроса логически абсурдна, более того — безнравственна, ибо воля писателя в отношении Церкви, ее обрядов и учения совершенно ясна. Толстой — глубоко почитающий Творца человек, вера которого несовместима с постулатами православия, и идеал Евангелия в его осмыслении никак не совпадал с тем, что делали от имени Иисуса Христа «церковные люди»... Это азбучно и это, в конце концов, неинтересно обсуждать.
И, действительно, все мы, а не только священник Георгий, хотим понять, «почему такое большое количество русских людей выразили симпатию Толстому после его отлучения, то есть поддержали его, а не Церковь?» Очевидно, поддержали Толстого не люмпены и маргиналы, не атеисты-террористы из «Народной воли» и эсеровско-большевистских групп — но искренне ищущие правды верующие люди, читающие и любящие Библию и ее пророков.
Нужен особый труд, чтобы уяснить, кто и по каким мотивам поддержал Толстого. Но одна «группа поддержки» совершенно ясно видна — это мусульмане. Почему татары и башкиры, кавказцы и турки, народы Средней Азии, бывшие тогда подданными огромной Российской империи, сразу же услышали нечто близкое и понятное в исканиях и словах Толстого? Почему начались массовые переводы его книг и статей на языки исламских народов? Более того, в условиях тогдашней духовной несвободы и монополии Церкви в вопросах веры — русские люди стали избирать Ислам.
Так давайте поставим вопрос заново — а не был ли отход Толстого от Православной церкви походом в сторону… Ислама?
Я обратил внимание, что в наши дни бытуют две крайности: многие исламские источники цитируют фразу великого русского писателя «прошу считать меня магометанином» и причисляют его к правоверным, а в литературных и музейных изданиях вообще об этом не упоминают, как будто бы Толстой Ислама и вовсе не замечал! Молчат об этом и школьно-институтские учебники.
В центре внимания — его попытки постичь личность и учение Иисуса Христа (мир ему), переложить Евангелие для современников. Конечно, все знают, что в 1901 году его отлучили от Православной церкви. Также никто не скрывает, что возникшее еще при его жизни всероссийское движение «толстовства», почти разгромленное в годы советского атеизма, ныне возрождается и относится религиоведами к одной из форм протестантизма.
И все же в современной мусульманской среде витает и кружится один и тот же вопрос: можно ли Толстого отнести к мусульманам или нет? Каков был окончательный духовный выбор гения русской и всемирной литературы? Давайте разбираться.
Во-первых, уточним, были ли у Толстого жизненные пересечения с мусульманами, и что он знал об Исламе? Оказывается, личных контактов и знаний у него было, пожалуй, больше, чем у любого иного классика русской литературы. Когда ему было 13 лет, семья переехала в Казань, где ранее его дед Илья Андреевич был губернатором с 1815 по 1820 и где, кстати, поныне сохранилась его могила на Кизическом некрополе. В 1844 Толстой поступил в Казанский университет на отделение восточных языков философского факультета (затем, правда, перевелся на юридический факультет, где проучился неполных два года). Пусть недолго, но он учил арабский и тюркские языки под руководством крупного ученого Миpзы Казимбека (1802-1870) — одного из основателей pоссийского востоковедения.
В 1851 старший брат Николай уговорил его ехать вместе на Кавказ, где почти 3 года Толстой жил в казачьей станице на берегу Терека, выезжая в Кизляр, Тифлис, Владикавказ и участвуя в военных действиях (сначала добровольно, потом на службе). Не только величественная природа, знания о быте и нравах воюющих сторон, но и постижение характеров, сформированных исламом, воплотились и в автобиографической повести «Казаки», рассказах «Набег», «Рубка леса», а также в поздней повести «Хаджи-Мурат».
Вернувшись в Россию, записал в дневнике, что полюбил этот «край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи — война и свобода». До конца дней он пронес память о друзьях-кунаках из кавказцев: так, однажды молодой граф проигрался в карты, и ему грозила долговая яма — но его спас чеченец Садо Мисербиев, полностью отыгравший его проигрыш. Через всю жизнь пронес он и впечатления об учении кавказского шейха Кунта-хаджи Кишиева.
Знаменитые «Севастопольские рассказы» написаны в Крымскую войну, где в осажденном Севастополе Толстой командовал артиллерийской батареей, проявив редкую личную храбрость, за что был награжден орденом Анны и медалями. В Крыму он познал не только героику и трагизм войны, но и нравы крымских татар, коренного исламского населения края. Более того, часть важнейших замыслов, появившихся в те годы, позволяют угадывать в молодом офицере позднего Толстого-проповедника: он мечтал об «основании новой религии» — очищенной и практической религии Христа.
Позднее он вел переписку с муфтием Египта Мухаммадом Абдо, известным мусульманским деятелем так называемого Реформаторского направления, переписывался и лично общался со многими татарами, как с традиционалистами, так и обновителями.
Одним словом, Толстой, не имея исламского образования и не будучи алимом-ученым, обладал знаниями и опытом сопереживания, уникальными для человека высшего света тогдашней европеизированной России.
Как известно, честные духовные поиски привели его к переосмыслению значения Церкви: «Мир делал все что хотел, предоставляя Церкви, как она умеет, поспевать за ним в своих объяснениях смысла жизни. Мир учреждал свою, во всем противную учению Христа жизнь, а Церковь придумывала иносказания, по которым бы выходило, что люди, живя противно закону Христа, живут согласно с ним. И кончилось тем, что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой жизни, и Церковь стала не только оправдывать эту жизнь, но утверждать, что в этом-то состоит учение Христа», — писал Толстой в Ясной Поляне в марте 1909 года.
В итоге, из-под его пера вышло немало ярко обличительных статей о Церкви, изменившей Иисусу (они до сих пор являются классикой русского протестантизма). И, естественно, за этим последовало его официальное «отлучение от Церкви» — по-гречески «анафема», которая была провозглашена в храмах России. Это было потрясение для всей страны.
В дни мучительных поисков, окруженный непониманием, он писал в одном из писем: «Я бы очень рад был, если бы вы были бы одной веры со мной. Вы вникните немножко в мою жизнь. Всякие успехи жизни — богатства, почестей, славы — всего этого у меня нет. Друзья мои, семейные даже, отворачиваются от меня. Одни — либералы и эстеты — считают меня сумасшедшим или слабоумным вроде Гоголя; другие — революционеры и радикалы — считают меня мистиком, болтуном; правительственные люди считают меня зловредным революционером; православные считают меня дьяволом. Признаюсь, что это тяжело мне... И потому, пожалуйста, смотрите на меня, как на доброго магометанина, тогда все будет прекрасно».
Одни говорят, что его нужно простить и вернуть ортодоксальному христианству, другие строго указывают, что для того нет оснований, ведь Толстой ушел из жизни, оставшись непримиримым. На сайте московского музея Толстого можно прочитать, что ныне учение Толстого вовсе не отталкивает, но наоборот, помогает прийти к Церкви — это уж полный абсурд и, увы, яркая примета нашего времени, жаждущего примирить «красное и белое».
Вот как это было. 6 (19) ноября 1910 года Толстой произнес последние слова, обращенные к собравшимся у его постели близким: «...Пропасть народу, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва... Мужики так не умирают...» И уже в полузабытьи: «Люблю истину...»
Потрясающая сцена и удивительные слова! Не стоит уподобляться тем, кто неблагоговейно относится к тайне веры, к тайне личности и перехода в мир иной великого мыслителя и писателя. Скажем прямо: «Аллаху алим! — это ведомо лишь Всевышнему!» И не будем искать определенного ответа на вопрос — с каким вероубеждением пересек Лев Николаевич последнюю черту.
Единственное, что можно сказать с определенностью: он многое понимал и ценил в Исламе, знал правоверных разных национальностей, дружил и переписывался с ними. И оставил нам как высоко художественные образы мусульман, особенно кавказцев, так и не всегда бесспорные, но глубокие и волнующие мысли об Исламе.
Есть у Толстого и такие «исламские страницы», острота и ценность которых не утрачены и по сей день. Русская женщина, вышедшая замуж за мусульманина, Елена Ефимовна Векилова, писала Толстому, что ее сыновья желают принять Ислам, и спрашивала совета, как быть. Он отвечал: «Что касается до самого предпочтения магометанства православию..., я могу только всей душой сочувствовать такому переходу. Как ни странно это сказать, для меня, ставящего выше христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, для меня не может быть никакого сомнения в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия. Так что если человеку поставлено только два выбора: держаться церковного православия или магометанства, то для всякого разумного человека не может быть сомнения в выборе и всякий предпочтет магометанство с признанием одного догмата, единого Бога и Его Пророка, вместо того сложного и непонятного в богословии — Троицы, искупления, таинств, святых и их изображений и сложных богослужений... Ясная Поляна, 15 марта 1909».
Написано как будто для нашего времени, не правда ли?
Но вернемся к конференции февраля 2006 года. Принимал гостей в Ясной Поляне праправнук писателя, директор музея и выдающийся музейный деятель наших дней Владимир Ильич Толстой. От имени «Российской газеты» (главного ныне официоза) Павел Басинский спрашивал его: «Лично вам важно, чтобы Льва Николаевича вернули в лоно Православной церкви?» — «Я никогда так не ставил перед собой вопрос. Потому что о возможности такого возвращения нужно спрашивать не меня, а другого Толстого. Но, к сожалению, сегодня спросить его об этом уже не получится. Но ситуация действительно сложная. Есть Православная церковь, есть наше общество, довольно аморфное, и есть семья Толстых, которая все равно неправомочна решать что-либо за Льва Николаевича. Для меня важнее другой вопрос. Нельзя проходить мимо этого явления». — «Какого явления?» — «Я имею в виду конкретное определение Святейшего Синода от февраля 1901 года. Я глубоко убежден, что это было одно из очень важных исторических событий в истории государства Российского, косвенно или даже прямо повлиявшее на дальнейший ход событий, расколовшее русское общество и по вертикали, и по горизонтали. Валентин Курбатов сегодня хорошо сказал: „Я верующий, православный человек. Но я не могу отказаться от Толстого. Я пытаюсь уместить в своем сердце и православие, и Толстого. А это непросто«».
Но почему проблема Курбатова важнее проблем российских мусульман или протестантов, также чувствующих почтение к Толстому и желающих совместить в своем сердце «Толстого и Ислам» или «Толстого и протестантизм»?
Корреспондент не мог не задать праправнуку Толстого и такой вопрос: «Скажите честно, вы хотели бы, чтобы над могилой вашего прапрадедушки поставили православный крест, как это требуют многие верующие почитатели Толстого? Курбатов сказал, что крест сам вырастет, но понятно же, что сам он не вырастет». — «Это очень непростой вопрос. Этого, прежде всего, не хотел сам Лев Николаевич. Если бы он этого хотел, он прямо сказал бы об этом в завещании. А он сказал в завещании прямо обратное: не надо над моей могилой ни крестов, ни каменьев. Поймите, дело не в формальных вещах. Ну что, водрузим крест и решим проблему? Нет, конечно».
Так давайте все же нелицемерно уважать великого писателя, учителя и богоискателя, ценить его ясно выраженную волю. И по возможности следовать сказанному им на рубеже: «Люблю истину!» Джаннат Сергей Маркус, культуролог, ведущий исламских программ государственного «Радио России» |
