 В эпоху «краснокожей паспортины» коммунисты-пуритане пытались жить социалистической кампанейщиной. Политбюро КПСС объявляло войну тунеядству, пьянству, распутству, разводам, на весь мир заявляла, что в СССР секса нет, искренне верила в собственные вымыслы, сама погрязая во всех этих грехах. Для алкоголиков и пьяниц открывали приюты, лукаво именовавшиеся лечебно-трудовыми профилакториями (ЛТП), которые располагались вдали от любопытных глаз людских. Партия блюла порядок, а потому все было чинно, благородно. Плановая экономика планировала все, вплоть до количества мест в ЛТП. Именно в те годы родилась коварная загадка: чем отличается пьяница от алкоголика? Редкие трезвенники морщили лбы, но их потуги со снисходительным смешком разгадывали выпивохи: пьяница тот, кто хочет — пьет, не хочет — не пьет. Алкоголик же и хочет — пьет, и не хочет — пьет. И пьяницы с глазами кроликов «ин вина веритас» кричали в своем убогом торжестве.
И если для нормальных граждан бывшего Союза настали иные времена, то для пьющего народа безвременье продолжается. Бывших пьяниц, алкоголиков, тунеядцев, не работаюших под любым предлогом, сегодня называют бомжами или бичами. Четыре дня назад побывал в Алматинском городском Центре социальной адаптации, который простой люд именует бомжатником. Он расположен недалеко от взлетной полосы аэропорта. Кто-то устремляется ввысь, преодолевая земное притяжение, кто-то ползает по земле, не желая преодолеть притяжение скудости духа. Неужто каждому — свое?
Судьбинушка-дубинушка
Сюда попадают люди с разными судьбами и с разным человеческим потенциалом, и именно это вызвало удивление, потому что до встречи, знакомства и беседы с ними на их специфическом языке, я думал, что все они стрижены под одну гребенку. Был уверен, что сюда доставляют лиц низко падших, которые превратились из общественного животного в собственно животное, хотя и таких оказалось немало.
За поездку в Центр социальной реабилитации вынес четыре удивления. Во-первых, десятки людей разного возраста и разной национальности не смогли ответить мне, где находится этот самый центр, хотя, как оказалось, я находился совсем рядом. Даже люди с ярко выраженными лицами бомжей морщили лбы и беспомощно разводили руками. Я долго кружил вокруг да около. Меня почти к воротам подвели детишки, катавшиеся на велосипедах. И вдруг я увидел человека со знакомым лицом. Некогда высокий, красивый, осанистый, с лучезарными глазами он шел, сильно ссутулившись, с тремя бомжами, держа в руке замызганный стакан. Я и удивился, и опешил. Невольно окликнул его по имени. Он посмотрел на меня с прищуром и даже интересом. В глазах отразилось нечто вроде удивления, вызванного сумеречным сознанием. Но это длилось миг. Четверка пошла дальше, семеня и шаркая… новенькой обувью и хриплым пропитым голосом обсуждая своих планов громадье. Когда-то он с отличием закончил сперва юрфак КазГУ, затем факультет «финансы и кредит» нархоза, работал в полиции, был грозой уголовников, о нем ходили легенды. Теперь он бич, то есть бывший интеллигентный человек. Как с ним такое могло случиться? В мою голову это не лезло. Но я вспомнил казахскую мудрость, наставляющую укрощать самость, не проявлять ни восклицания, ни превосходства, ни злорадства, помнить, что на все воля Аллаха. Да, от тюрьмы и от сумы зарекаться нельзя. Хотя в нашем довольно сытом обществе сума — удел изгоя-добровольца, выбравшего из дремлющих в сознании страстей — грехопадение.
Третье удивление вызвал директор Центра Николай КОРОТИЦКИЙ. Встреча с ним произошла чисто по русскому присловью: не поссоришься, не помиришься. Владыка Центра проявил присущие для такой должности подозрительность и бдительность, выясняя, кто я, откуда, кто послал и зачем, как без служебного удостоверения докажу, что журналист. На его звонки «идентифицировать» меня редакция не ответила, поскольку время было уже довольно позднее. Через несколько минут мы мирно беседовали. Он на практике доказал свое умение быстро адаптироваться и беречь безвозвратное время. Мой визави оказался умницей и прекрасным психологом. Получилось так, что вел его не я, а он меня. Вел разговор тонко, дипломатично избегая и не подчеркивая собственный профессионализм, искусство руководить таким действительно специфическим контингентом, проводя социально адаптируемый корабль через рифы и пороги. Я всегда был уверен, что общение с людьми, чей нравственнно-психологический и интеллектуально-творческий потенциал попросту нулевой или даже минусовой, невольно заразит человека вирусом деградации. И исходил я из поговорки: «С кем поведешься, от того и наберешься», вынесенный Николаем Фоменко в саркастический приговор: «С кем поведешься, так тебе и надо!». Передо мной же в одном лице сидел интеллектуал, профи, деловой человек, государственный муж, гуманист и психолог, и просто мудрый человек.
Рай-Центр
Такое открытие сделал не я. Такую характеристику Николаю Коротицкому мне дали те, с кем я беседовал, то есть пациенты Центра. Вот почему столько места уделяю руководителю этого нестандартного учреждения. Окончательные деграданты просто не способны так рассуждать. Стало быть, думал я, вслушиваясь в слова собеседников, здесь, в частности, обитают и вполне нормальные люди, чья тяжелая жизнь образовала конгломерат судьбы.
— Меня зовут Гульбану, я из села Чемолган, здесь полтора года, — рассказывает моложавая женщина. — Я вообще-то росла в благополучной семье. Отец был директором школы, мать здесь же преподавала химию. Сестры тоже были педагогами. Я родила двоих сыновей. Работала в биокомбинате «Енбекши». Вроде все было хорошо. И вдруг в одночасье в моей жизни все перевернулось. Неожиданно умерли обе сестры, затем муж. От горя я начала пить запоем. Родственники мужа меня выгнали из дома. Я запила еще больше. Жила в подвалах, катакомбах, гаражах. Нашлись «друзья», которые, напившись, жестоко избивали меня и принуждали к сожительству. Я была на грани помешательства. Меня на короткое время пустила домой мусульманка, она пыталась сделать из меня человека, но я продолжала скрытно пить. И она привела меня сюда. Только здесь я поняла, что такое рай. Теперь не пью, кормят, как говорят, на убой. Вышиваю, крою, шью простыни, наволочки и так далее. Директор Николай Александрович, его заместители нам заменили родителей. Коротицкий любит людей, в каждом из нас видит человека, и многие из нас стараются стать лучше. Так не хочется разочаровывать его.
Точно так же рассуждает и Светлана. Ей 54 года. Заочно окончила два вуза: иняз и политехнический, работала техником-инженером на крупном предприятии. Получила травму: двусторонний тазобедренный вывих, стала инвалидом. Пока она лежала в больнице, умер муж. Когда выписалась, оказалось, что родственники мужа продали дом, деньги поделил между собой, а ее попросту изгнали. Так она оказалась в Центре социальной реабилитации.
Еще у одного персонажа очерка — Галины — тоже судьба не из легких. Пила. Убила соседа во время одного из вакханалий. Отсидела. Когда вернулась, не оказалось ни мужа, ни дома, ни авто. Документы утеряла. Обратилась к директору Центра, ее оформили сюда. Здесь многим восстанавливают документы, временно прописывают...
— Без бумажки мы — букашки, — рассуждает Галина. — Но как только восстановят документы, трудовую книжку, я уйду. Специальность есть, руки-ноги целы. Арендую комнату, а там, возможно, и комнатку какую можно будет купить. Что бы ни было, как хорошо, что есть такое заведение, где такие как я находят пусть временный, но приют и даже работу. Спасибо государству. Правда, многие из нас это не оценивают, не понимают значение этого учреждения.
— Да, — подтверждает эту мысль Николай Коротицкий. — Значение таких учреждений в жизни этих людей просто велико. У нас сто койко-мест. Строим дополнительное здание. Но лишь 20–30 процентов — действительно из числа беспробудных пьяниц. Остальные, придя в себя, осознав себя человеком и личностью, обретают у нас документы и выходят в люди. Даже работают начальниками или же становятся мастеровыми, женятся, рождаются дети. Некоторые остаются здесь, работа есть.
Как выяснилось, многие «временно» нетрудоспособные, то есть не желающие работать, после восстановления здесь своего здоровья и документов, возвращаются назад. Они уничтожают документы, заявляют в органы и снова начинают жить в Центре довольно припеваючи. Делать ничего не надо. Ни забот, ни хлопот, одеты, сыты, ни кляты, ни мяты…
Сон разума
Администрация вынуждена принимать этих уже не бродяг, а настоящих тунеядцев-приживалок и ставить их на довольствие. И та жизнь на воле, где благополучно живут, работают и созидают миллионы казахстанцев, эти люди, впавшие в сон разума, добровольно превращают в ад и возвращаются в родную обитель — Рай-Центр. Такая вот лукавая метаморфоза.
О том, сколько же в стране так называемых бомжей и бичей, статистических данных нет, хотя они обитают практически во всех областных и районных центрах. Известная шымкентская журналистка Ирина Казорина написала откровение про южно-казахстанских трутней, шныряющих повсюду в подвалах, подъездах, развалинах, мусорных контейнерах, мусоросвалках. Но поскольку нет официальных статданных ни по республике, ни по областям относительно «популяции» бомжей, остается только догадываться об их численности. Что удивительно, ни при нынешних рыночных отношениях, ни при развитом социалистическом строе, где существовало гарантированное трудоустройство, нарушение которого грозило лишением свободы, находились и находятся бомжи. И сегодня, особенно весной, осенью и зимой, они бегут в Центры по социальной адаптации как в бомбоубежище, чтобы выжить от болезней, холода и голода, превратив эти Центры в бомжоубежища. Те, кого заморил сон разума, погибают. Их хоронят госорганы. На едва заметных безымянных холмиках просто воткнуты неотесанные штакетники с могильными номерами. Это уже статистика. Официальная. Пять лет назад на кладбище одного из южных городов запомнил номер — 0013. Символично. Родились людьми. Жили среди людей. Умерли. Не то люди, не то нелюди … Разбуди, Боже, таких от сна разума… |
