МН: Вас много спрашивают о каких-то насущных вещах. Я бы хотела, если позволите, обратиться к вопросам общим, мировоззренческим. Какое место в вашей жизни занимает религия?
Проханов: Мои предки - молокане, и родовыми преданиями, таинственной субстанцией, связанной с родом, фамилией, являлось молоканское сектантское русское загадочное прошлое, которое меня формировало - не религиозно, но метафизически. Молоканский мир - что-то связанное с беловодьем, язычеством, нечто нонконформистское, выводящее русское сознание в катакомбы, в бега, в поиски недостижимого. Молокане перешли в баптизм. Прохановская фамилия - баптистские лидеры. Вспыхнуло русское баптистское явление. Русское, потому что предлагало футурологию, создание коммун, города Солнца в Крыму. Один из моих дедов ездил к Ленину с прошением предоставить территорию - построить общину, своего рода рай на земле.
МН: Но вы православный человек?
Проханов: Я православный человек. На первых курсах авиационного института я изучал авиационные ракетные двигатели системы наведения и оказался в Пскове совершенно в другом ландшафте, который весь дышал русской христианской культурой. Мир церквей, крепостей, живые носители этих состояний - монахи, священники. Я был погружен во все это, ошеломлен красотой, глубиной. Спустя много лет, когда я окончил институт, поступил в НИИ, бросил свою профессию, ушел в лесники, я оказался среди природы, среди деревень. Лес упирался в стену Новоиерусалимского монастыря, и я оказывался лицом к лицу с грандиозной русской таинственной святыней. Суровое никонианство. Я еще не понимал, кем я стал, но познакомился с удивительным человеком, который так же, как я, был беглецом от цивилизации. Отец Лев Лебедев - тогда он увлекался йогой, но уже работал в музее на территории монастыря, находился под воздействием этих божественных камней. В начале 70-х он меня крестил. Его рукоположили, он менял приходы, был восходящей звездой в то трудное время. Не могу сказать, что я абсолютно воцерковлен, но для меня храм - очень значимое место, и вся моя духовная жизнь, вплоть до сегодняшних дней, связана с Христом. Если говорить древними текстами, око мое к Богу слезит.
МН: Как вы считаете, каково значение объединения Русской православной церкви и Русской православной церкви за рубежом, которое состоялось 17 мая нынешнего года?
Проханов: Объединение церквей транслировалось в общество не догматически или богословски, а социально, как примирение эпох. Оно не объяснялось как полное торжество романовской эпохи над советской империальной. Наоборот, объединением подчеркивалось сращивание страшных рубцов и швов. Существует РПЦ, включая нынешнего Патриарха, который берет основания своему служению в советское время. Он же не был гоним, он был в числе церковной номенклатуры. Среди советской церкви огромное, подавляющее число, по существу сергианцев, людей, которые заключили компромисс с советской властью. Не последователи патриарха Тихона, но люди, готовые сотрудничать со Сталиным, с обществом, большевиками. И нынешняя церковь вовсе не отреклась от своего советского периода, не сменила формацию иерархов. Напротив, она стала праздновать сталинскую советскую победу, чтить по церковным праздникам, она вводит в свой пантеон советских мучеников. И летчик Талалихин, и Зоя Космодемьянская, и двадцать восемь панфиловцев, и генерал Карбышев - русские люди, которые крестились кровью на полях сражения, они отдали свои жизни за Отечество, за Родину, значит, и за Христа. Они рассматриваются не как атеистические фанаты, бессмысленно и глупо погибшие на бойне, а как святомученики. Церковь советских времен продолжала взаимодействовать с властью, которая сгубила массу душ - и монахов, и белого духовенства, и иерархов, и просто ревнителей Христовых, она не покаялась, не отреклась. Зарубежная церковь начинала как церковь Деникина и Врангеля. Ушедшая вместе с белой армией, она была церковью Власова, и какая-то ее часть молилась за победу немецкого оружия, за Гитлера. Когда с Германией было покончено, эта церковь, чья основная кафедра, штаб-квартира, была основана в Штатах и ангажирована американцами, участвовала в холодной войне. Конечно, в Штатах эта церковь жестко контролировалась. Она не призывала сбросить ядерное оружие, как некоторые из наших замечательных диссидентов, но находилась в конфронтации, обслуживала магические технологии нашего противника, направленные на Россию советскую. Две эти церкви сошлись во взаимодействии, не предъявили друг другу претензий. Достигнута договоренность не раздирать одежды, не теребить раны.
МН: Как, по-вашему, православие сегодня - прежде всего традиция или оно должно нести идеологический, политический заряд?
Проханов: Поскольку православие носит универсальный характер, совокупно оно является частью идеологической, политической, военной жизни. И открытой, и закрытой, катакомбной, сокровенной. В России церковь, пережив мучительные семьдесят с лишним советских лет, восстала и пользуется поддержкой власти. Власть хочет сделать ее частью своей идеологии, и церковь идет во власть, может, искушаясь. Но что прикажете делать, когда она была разгромлена, а сейчас власть предоставляет ей землю, деньги, монастыри, приглашает к своему застолью. Как ни странно, в советское время за счет страшных гонений, разгромов, усекновения глав церковь приобрела проникновенное святоотеческое звучание. Святые мученики, убиенные в эти годы, пополнили наш религиозный пантеон, сделали церковь церковью духовной, воинствующей, богооткровенной.
МН: Что вы думаете об усилении роли политического ислама в мире?
Проханов: Ислам играет мощную нарастающую роль, потому что перерос в чистую метафизику. Ислам - это государственность, оружие, война. Мощные военные радикальные технологии. Ислам политизирован. Никакого “чистого”, кафедрального ислама нет. Ислам становится центром духовной силы современной цивилизации. На фоне угасания огненных субстанций, связанных с небом, абсолютом, Богом, в западном мире ислам демонстрирует нарастание этих субстанций. Он объясняет человека в абсолютном контексте божественного. Ислам - творящая религия мира, и в России она представлена очень серьезно. Ислам советской тишины, советской дряблости наполняется энергиями. Всё будет зависеть от того, будут ли в России предъявлены технологии, которые позволяют сочетать религии, этносы, культуры, пространства, народы, различные религиозности с разным уровнем развития, соединяя их в симфонию. Либо будет строиться технократическое государство. Это, конечно, приведет к серьезной конфронтации.
МН: Не так давно Владимир Путин призвал “не тратить время” на поиски национальной идеи. Действительно ли такой поиск есть нечто сродни развлечению, национальному виду спорта? Или, может быть, идея уже существует в сформулированном виде?
Проханов: Система представлений, ценностей, укладов, методологий, этических, культурных, религиозных, которые позволяют выстоять тому, что называется Россия, - это цивилизация русская, назовем ее так, с большим, конечно, приближением. Она складывалась в период первой империи, в период Псковско-Новгородского правления, и потом на протяжении всей русской истории каждый раз попадала в беду, когда умирала оболочка окружающей цивилизации и рушилась очередная империя. Угрозе полного, тотального уничтожения подвергался весь народ в целом, вся историческая судьба. И каждый раз цивилизация, как куколка, была окружена новым коконом. Кокону давали новое название, идеологические формулы. “Москва - Третий Рим”. “Самодержавие, православие, народность”. Красный смысл, мировой коммунизм. Сегодня национальная идея необходима и желанна. Она будет выстраиваться не в лабораториях, станет результатом гигантской самодеятельности всего русского народа, будет добываться на стапелях, на энергетических станциях, в новом демографическом буме, который сейчас заявлен. В столкновениях с Западом, с Китаем. Затем будет превращаться в формулы духовидцами, философами, богооткровенными политиками.
МН: Вы считаете, что столкновение с Китаем безальтернативно?
Проханов: Нет ничего неизбежного. Столкновение с Китаем возможно, оно и происходит в скрытом виде. Контакт фронтов и армий налицо - технологический, этнический. Он носит характер мягкого проникновения, но может возникнуть в более жестких формах. Все зависит от искусства русских политиков.
МН: Вы верите в искусство русских политиков?
Проханов: Я просто являюсь одним из этих политиков. Это не вопрос не веры, а моей собственной национальной жизни.
МН: Какого вы мнения о современных западных мыслителях, о Фукуяме, Хантингтоне? Считаете ли вы, что столкновение цивилизаций неизбежно?
Проханов: Столкновение цивилизаций происходит. Оно шло ведь не с 80-х годов. Крестовые походы, столкновение орды, неславянских племен. Внедрение угрофинского в славянское. Столкновения происходили без применения ядерного оружия, сейчас могут протекать с применением жестоких форм. Не вижу ничего трагического. Одна цивилизация, так сказать, инкрустирует себя в другую, болезненно или безболезненно. Что такое Америка? Сплошная мозаика. Вторжение самых разных цивилизаций, будь то ирландская, романо-саксонская, либо с юга, с Мексики - и этот очень мощный подсос продолжается все время. Внедряются цивилизации индейцев, инков, ацтеков, и уже американский юг - это зона древнейшей индейской цивилизации. Африка, Китай и Япония, иудейский мир, мир Месопотамии. В нынешних западных цивилизациях существуют фрагменты других цивилизаций, и это говорит о том, что столкновение может произойти очень мягко, как некие стыковки. Кругом китайские колонии, в Северной Америке они являются стыковочными отсеками: может причалить корабль китайской цивилизации. Так и в России. Я думаю, что эти философы очень умны, но ими пользуется прежде всего военно-промышленный комплекс. Используя их идеологемы, он оснащается батальонами, дивизиями и космическими группировками. Но когда наконец появится задача от государства, набравшего достаточно сил, чтобы давать задание, народ включится в исполнение, и посмотрим, какие условия будут наиболее благоприятны. Может, потребуется новый мобилизационный проект. Если настанут грозные времена, централизм будет носить милитаристский характер. Тогда - прощай, свобода слова.
МН: И вы легко смиритесь с этой потерей?
Проханов: Я? Мне так надоело брехать! Я был бы рад вместе со своей страной погрузиться в целый век молчания. Работать молча, писать молча. Свобода слова - фикция. Я же знаю, как ведут себя монахи. Если мы станем народом-монахом и наложим на себя обет молчания: Для меня свобода слова не является абсолютной ценностью.
МН: Как вы считаете, нужна ли цензура на современном этапе? Или, возможно, следовало бы спросить, есть ли такая лакуна, такой зазор, где бы цензуры на самом деле не существовало?
Проханов: В девяностые годы был плюрализм во всем: экономике, политике, культуре, информации, идеологии. В этом плюрализме практически погибла страна и погиб народ. Тысячи разных смыслов сталкивались и превращали в крупу общественное сознание. Стала нарастать централистская тенденция. Предлагается реализовать формулу “одна страна - одна история”. Это неизбежно, это и есть цензура. Я не думаю, что монополия государства на книгопечатание была бы восстановлена так, как было при Ленине, Сталине и при Советах. Но унификация представлений будет происходить. Если мы будем заниматься общим большим делом, мы должны подходить к нему с общими представлениями о смыслах.
МН: Как вы относитесь к попыткам переписать историю, которые предпринимаются в последнее время, особенно когда дело касается Великой Отечественной войны?
Проханов: Переписывание истории неизбежно. История - не наука, а идеология. Все крупные исторические трактаты от Карамзина и даже от Нестора, летописца, включая Ключевского, Костомарова и “Краткий курс ВКП(б)” - это все модели, которые служили делу власти. Поэтому переписывание истории - дело нормальное.
МН: Что, и с этими акцентами?
Проханов: Все девяностые годы были антисоветскими, когда вышибался семидесятилетний отрезок истории. Многие хотели восстановить связь времен, а на самом деле разрывали историю на невосстановимом уровне. Задача - вписать в непрерывность истории советский контекст. Предстоит объяснить, что в советской истории является важнейшим: ГУЛАГ с его насилием и жертвами или Великая Победа, которая по существу определила развитие не только России, но и всего человечества. Здесь не придется выбирать между тем и другим - придется объяснить Победу через ГУЛАГ. Придется объяснить, почему только великая, страшная, надрывная концентрация и мобилизация, через которую производилось насилие, обеспечивала форсирование создания военной индустрии, мобилизационный проект под названием “Великая Отечественная война”.
МН: Запад ставит перед собой задачи прямо противоположные.
Проханов: Запад и будет говорить, что Россия - страна рабов, уродов и идиотов, история России - тупик, в России существует несколько Россий. Запад использует историю как часть враждебной нам идеологии. Историю набивают определенным количеством стратегических фактов, и каждый раз переосмысливают в интересах политического субъекта.
МН: Периодически заговаривают о том, что Ленина пора вынести из Мавзолея.
Проханов: В народе есть грубая поговорка: перенесение порток с гвоздя на гвоздок. Это не прибавит мощи нашему стратегическому флоту, не подвинет нас к созданию нанотехнологических производств, не увеличит рождаемость. Это все суета, часть организационного оружия, которое направлено против нас. Я бы оставил Ленина там, где он лежит. Я бы не срезал звезды с Кремля. Жалею о том, что восстановили Иверскую часовню - мне нравилось, когда на Красной площади было два въезда для танков: как справа, так и слева.
МН: Жалеете, что восстановили Иверскую часовню?
Проханов: Ну а зачем, если она была сломана? Восстановили бы в другом месте. Сейчас вся страна покрыта церквами. Я бы хотел, чтобы страна была лучше покрыта атомными станциями. Одна церковь - одна станция. Вот это был бы баланс.
МН: И одна школа.
Проханов: Ну, или один университет. Атомные станции могут быть воздвигнуты, только если будут открыты новые университеты, возникнут новые технологии. Кстати, если и церкви будут открываться в таком количестве, а уровень нашего духовенства будет столь же невысоким, это ни к чему доброму не приведет. Конечно, все иерархи озабочены тем, что развитие церкви идет экстенсивно, и храмы не наполняются священниками, которые могли бы привлечь своим пастырством, и много храмов пустует. Хотя, конечно, прекрасно, что строятся церкви, а не концентрационные лагеря. Или казино. Но число казино, наверное, сравнялось с числом церквей.
МН: Я, может, не задала вам какого-нибудь вопроса, в ответ на который вы бы хотели что-то озвучить?
Проханов: Вы не задали главного вопроса. Не спросили: “Кто вы, мистер Проханов?”
МН: Действительно. Так кто же вы?
Проханов: Ich bin der Geist der stets verneint. Так ответил, конечно, дьявол Фаусту. Я дух, который все отрицает. Но нет. Я дух, который все утверждает.
МН: И для которого не важна свобода слова.
Проханов: Для меня важна свобода молчания.
МН: Однако для человека, который так говорит, вы на удивление много присутствуете в медийном пространстве.
Проханов: Я появляюсь там, чтобы создать огромную фигуру умолчания. Одну огромную сокровенную сущность, которую не выразить и не передать.
Василина Орлова |
