Газета «Наш Мир»,со ссылкой на pctvl.lv

     Но прежде чем разговор выведет нас на пыльную дорогу банальных мыслей об империи, религии и этнических корнях, необходимо обозначить то главное, что сегодня характеризует русское.

    Это главное включает в себя и пространство исторической реализации наций, связавших свою судьбу с Россией, и великую русскую революционную и контрреволюционную историю ХХ века, и право «русского» на субъектность в контексте мировой истории.

     Эта рамка — «великий и могучий» русский язык.

     Его защита и сохранение ареала его политического влияния — тема, к которой предательски относились последние годы, является важнейшей национальной политической задачей всех наций, населяющих нашу страну.

     Язык — не просто средство общения на базаре или в вульгарном «Эм–Же», но оружие в борьбе за историю. На русском языке были сформулированы политические проекты, которые перевернули мир — нравится это или не нравится кому–то.

     Это были как проекты консервативные (в исполнении Достоевского, Леонтьева, Бердяева и т.д.), бездонные по своему проникновению в глубины «человеческого», так и проекты революционные, которых не знала история, — устами Ленина, Троцкого и других лидеров большевистской революции.

     Русский язык, русский политический проект должен быть доформулирован, он должен быть защищен политически, и в этом я вижу, честно говоря, важнейшую роль современных русских интеллектуалов, которые должны продолжать те парадигматические контуры, которые задали великие русские мыслители конца ХIХ — начала ХХ веков своими вопросами, может быть, не своими ответами, об особом — важнейшем и необычном — русском пути.

     Внутри этих рамок находится, на мой взгляд, такие уже вполне частные вопросы, как религия, этничность. Вот существует устойчивое мнение, что русские вне России распадаются, что они связаны государственной рамкой и в отсутствие государства перестают быть русскими.

     Это неверное в принципе утверждение тем не менее ставит вопрос о том, что значить быть «русским». Опыт жизни в Канаде и Бразилии русских старообрядцев и молокан, которые не перестали быть русскими, в отличие от русской дворянской эмиграции, показывает, что и спустя двести лет после эмиграции русские в джунглях Бразилии, окруженные индейцами и попугаями, остаются русскими, православными, пусть несколько другого обряда.

     Если ты им скажешь, что они не русские, они на тебя и с кольем могут пойти. Но которые почему–то в Канаде, в США, в Бразилии процветают и приносят колоссальный доход этим чужим государствам, оставаясь русскими…

     Там, за океаном, а не России, где, в принципе, им место жить!

     Вот эта трагедия невидения разнообразия и «цветущей сложности» России, о которой говорил Константин Леонтьев, является одной из главных болезней нашего государственного строительства.

     Отказ от политического проектного действия на русском языке, пренебрежение и сдача позиций по этому вопросу разного рода националистам на постсоветском пространстве и либералам внутри страны является историческим преступлением против России, против всех наций, связавших с ней свою судьбу, против прошлого и будущего нашей страны.

     Вне темы языка дискуссия о «русском» неизбежно скатывается к фашистской демагогии относительно того, кто есть русский, а кто нерусский, и доказательствам, почему нерусские нации должны исполнять роль национальных лакеев при доминирующей русской нации, руководимой денационализированной космополитической номенклатурой.

     Если русский язык из проектного политического станет культурно–этническим, ужмется, усохнет, то вместе с эти неизбежно ужмется и усохнет Россия и все пространство связанных с ней исторических смыслов. Скукожимся и мы, превратившись в сборище тупых буржуазных мещан, проживающих свои жалкие жизни на задворках мировой истории.

     Поэтому и борьба против русского языка на постсоветском пространстве и в Восточной Европе является не столько борьбой за возрождение языков национальных, сколько борьбой за уничтожение русского политического языка, а, стало быть, и уничтожения нашей страны как субъекта истории.