Недавно я побывал в знаменитой базилике Сен-Дени в предместье Парижа. Я был восхищен величественными могилами и надгробными памятниками королям и королевам Франции, включая Карла Мартела («Молота»), одержавшего победу над мусульманскими армиями в битве при Пуатье в 732 году и тем самым предотвратившего исламизацию Европы. Покинув базилику, я пересек площадь Виктора Гюго и вышел к главной торговой улице, заполненной местными покупателями арабского и африканского происхождения, в том числе множеством женщин, носящих хиджаб. Я поймал себя на мысли: мусульмане, в конце концов, все же выиграли битву при Пуатье! Выиграли не силой оружия, а мирной иммиграцией и плодовитостью.

     Неподалеку от базилики королей у входа в ассоциацию «Таухид» я встретил Абдельазиза Ильяхари, потомка берберо-марокканских иммигрантов и яркого мусульманского политического активиста. Он горячо, на превосходном французском, рассказывал о нищете пригородов Парижа, которые во время нашего разговора вновь были охвачены выступлениями протеста, и о хронической социальной дискриминации иммигрантов и их детей. Так называемая «республиканская модель» Франции, говорил он, чеканя слова, на деле означает: «Я говорю по-французски, меня зовут Жан-Даниэль, и у меня голубые глаза и светлые волосы». Если тебя зовут Абдельазиз, у тебя темная кожа и вдобавок ты мусульманин, то в этом случае французская республика не следует тому, что она декларирует. «Какое может быть равенство для нас? — вопрошал он. — Какая свобода? Какое братство?» А затем он передал личное послание Николя Саркози, жесткому министру внутренних дел и главному кандидату в президенты от правых после Ширака, произнеся слова, которые я никогда не забуду. «Moi, — сказал Абдельазиз Ильяхари звонким голосом, — moi, je suis la France!»

     И он мог бы добавить: l’Europe. Глубокое отчуждение многих мусульман, особенно второго и третьего поколения иммигрантских семей, молодых мужчин и женщин, родившихся в Европе, — одна из самых неприятных проблем, стоящих перед континентом сегодня. Если все останется по-прежнему, то это отчуждение и подпитывающая его неприязнь белых христианских или постхристианских европейцев могут привести к распаду гражданской ткани самых прочных демократий Европы.

     Трудности Европы с ее мусульманами — это также предмет истерического упрощения, особенно в Соединенных Штатах, в которых постепенно укрепляются стереотипы относительно бесхребетной антиамериканской, антисемитской «Еврабии», все больше зависимой от арабского/исламского влияния. Как житель Еврабии, я считаю своим долгом подчеркнуть несколько важных различий. Прежде всего о чем идет речь — об исламе, мусульманах, арабах, иммигрантах, темнокожих или террористах? Все это разные вещи.

     Там, где я живу — в Оксфорде, Еврабия, — я сталкиваюсь с британскими мусульманами почти каждый день. Все они — выходцы из Пакистана, Индии или Бангладеш. И все они — более мирные, законопослушные и трудолюбивые британские граждане, чем многие чистокровные англичане моего круга. Как отмечают авторы прекрасного свежего исследования об исламе во Франции, большинство французских мусульман сравнительно хорошо интегрированы во французское общество. Значительная часть дискриминации, на которую жалуется Абдельазиз Ильяхари и которая существует в различной форме и степени в большинстве европейских стран, в равной мере касается и немусульманских иммигрантов. Это простой старомодный расизм, ксенофобия, и конечно же исламофобия.

     В Российской Федерации около 20 миллионов человек, почти 12 % ее быстро сокращающегося населения, вполне могут быть названы мусульманами, но большинство европейцев не считают их частью европейской проблемы. В случае с Турцией, страной с почти 70 миллионами мусульман, проживающими в светском государстве, европейцы горячо спорят, должна ли такая большая, преимущественно мусульманская страна, которая не считается частью Европы, в соответствии с традиционными культурными, историческими и географическими определениями, стать членом Европейского Союза. На Балканах много веков существуют общины европейских мусульман, насчитывающие более 7 миллионов человек, а также одна почти полностью мусульманская страна — Албания; Косово, которое рано или поздно станет государством с мусульманским большинством; и Босния, слабое государство с множеством мусульман; а также значительные меньшинства в Македонии, Болгарии, Сербии и Черногории.

     Эти балканские мусульмане — старые европейцы, и они вовсе не являются иммигрантами в Европе. Но, как и турки, они действительно являются частью мусульманских иммигрантских меньшинств в западноевропейских странах, вроде Германии, Франции и Голландии. В течение ближайших десяти лет большинство балканских мусульман, скорее всего, станут гражданами Европейского Союза: либо их государства войдут в состав ЕС, либо они получат гражданство в других странах-членах ЕС. Отсутствие какого-либо ответа Западной Европы на сербское и — в меньшей степени — хорватское преследование боснийских мусульман показало в 1990-х годах факт того, что мусульмане являются жертвами в Европе.

     Когда люди говорят о «мусульманской проблеме Европы» вообще, они обычно думают о 20 миллионах мусульман из семей иммигрантского происхождения, которые теперь живут в западно-, северо- и южноевропейских странах-членах ЕС, а также в Швейцарии и Норвегии. (Их численность в новых центрально- и восточноевропейских странах-членах ЕС, вроде Польши, ничтожна). Хотя подсчеты осложняются тем, что французская республика, будучи в теории безразличной к цвету кожи, религии и этническому происхождению, не имеет реалистичной статистики, скорее всего, во Франции проживает более 5 миллионов мусульман, то есть около 10 % всего ее населения. Около 4 миллионов — в основном, турок — проживает в Германии и почти 1 миллион — более 5 % всего населения — в Голландии.

     Большинство из них живет в городах и отдельных районах городов, вроде района вокруг Сен-Дени. По некоторым оценкам, каждый четвертый житель Марселя мусульманин. Интересны и данные официальной статистики, согласно которым почти 45 % жителей Амстердама в 1999 году имели иностранные корни, и по прогнозам, к 2015 году эта цифра должна увеличиться до 52 %, причем большинство из них будут составлять мусульмане. Кроме того, у мусульманских иммигрантов показатели рождаемости выше, чем у «коренного» европейского населения. Согласно одному из исследований, более 15 % французского населения в возрасте от 16 до 25 лет являются мусульманами.

     Так что с продолжением иммиграции, сохранением высоких показателей рождаемости и перспективой расширения ЕС на Балканы и, возможно, в Турцию мусульман среди граждан ЕС будет становиться все больше. В различных городах Британии, Франции, Германии, Италии, Испании и Голландии они будут составлять от 20 до 90 % населения. В большинстве своем они будут молодыми; многие из них будут бедными, плохо образованными, безработными и отчужденными (не считая своим домом ни место, где они живут сейчас, ни страны, из которых прибыли их родители); и им трудно будет интегрироваться в европейское общество.

     И если нам — за неимением более подходящего слова — традиционным европейцам, удастся переменить сложившуюся ситуацию и помочь людям, вроде Абдельазиза и его детей, чувствовать себя здесь как дома, новыми мусульманскими европейцами, они смогут стать источником культурного обогащения и экономического динамизма, способного ослабить бремя быстро стареющего населения Европы. Если нам этого сделать не удастся, нас будет ждать еще больше взрывов.

     Ян Бурума — полуголландец, полубританец и полный космополит — имел превосходный замысел: вернуться в свою родную Голландию, чтобы найти причины и понять значение убийства Тео ван Гога, кинорежиссера и провокационного критика мусульманской культуры, двадцатишестилетним голландцем марокканского происхождения по имени Мохаммед Буйери 2 ноября 2004 года. Приехав на велосипеде, Буйери выстрелил в Ван Гога на оживленной улице, затем вынул тесак и перерезал ему горло, «словно покрышку», по словам одного из свидетелей. Он воспользовался еще одним ножом, чтобы приколоть к груди ван Гога длинную, хаотичную записку с призывом к священной войне против всех неверных и убийству множества ненавистных ему людей, среди которых первым было указано имя голландского политика сомалийского происхождения Айаан Хирси Али (ей и была адресована записка). Ван Гог вместе с Али снял короткометражный фильм «Покорность», в котором было показано угнетение женщин в некоторых мусульманских семьях. Записка Буйери заканчивалась словами:

     Я точно знаю, что ты, Америка, падешь.

     Я точно знаю, что ты, Европа, падешь.

     Я точно знаю, что ты, Голландия, падешь.

     Я точно знаю, что ты, Хирси Али, падешь.

     Я точно знаю, что ты, неверующий фундаменталист, падешь.

     Ян Бурум в «Убийстве в Амстердаме» приводит примечательное высказывание Фрица Болкестейна, ведущего голландского политика и бывшего европейского комиссара: «Не стоит недооценивать степень ненависти, которую голландцы испытывают к марокканским и турецким иммигрантам».

     Что касается отношения голландцев к исламу, Бурума утверждает, что люди, вроде антииммигрантского популистского политика Пима Фортейна, были так недовольны мусульманским возвращением религии в публичный дискурс, потому что они сами едва «болезненно освободились от жестких ограничений своих собственных религий», будь то католическое или протестантское христианство. Нечего и говорить об отношении мусульман к гомосексуалистам (Фортейн был геем). Когда его спросили о том, почему он так враждебен к исламу, Фортейн сказал, что у него «нет никакого желания вновь проходить историю эмансипации женщин и гомосексуалистов». Как и ван Гог, Фортейн так же был убит в голландском стиле человеком, приехавшим на велосипеде, хотя его убийца не был мусульманином. Ван Гог восхищался Фортейном; на самом деле, пишет Бурума, режиссер сделал «хичкоковский триллер» об убийстве Фортейна, когда его самого убил Буйери.

     Реакция людей, вроде Фортейна и ван Гога, вполне понятна нам, немусульманским европейцам или — шире — представителям Запада. Но на самом деле нам нужно понять и другое: опыт мусульманских иммигрантов и их потомков. Был ли убийца Мохаммед Буйери радикалом-одиночкой или это симптом более серьезного недуга? Ответ не обнадеживает. Буйери происходит из тех, кого я называю «межеумочными людьми»: тех, кто не чувствует себя дома ни в европейских странах, где они живут, ни в странах, из которых приехали их родители. Они обитают в «тарелочных городах», связываясь со странами происхождения их родителей при помощи спутниковых тарелок, принимающих марокканские или турецкие телеканалы, Интернета и мобильных телефонов. В отличие от большинства мусульманских иммигрантов в Соединенных Штатах, многие из них приезжают «домой» каждое лето — в Марокко, Алжир, Турцию или другие страны близ европейских границ, иногда на несколько месяцев кряду. В своих европейских домах второе поколение часто разговаривает на местном языке — голландском, французском, английском — со своими братьями или сестрами и на родном языке — берберском, арабском, турецком — со своими родителями: «пятьдесят на пятьдесят», как сказал Буруме один берберо-марокканский голландец. Бурума спросил, за какую футбольную команду он болеет? За Марокко! А какой паспорт он предпочитает иметь? Голландский!

     Почти все молодые люди, которых я встречал в бунтарских предместьях Парижа, рассказывали похожие истории межеумочной жизни: об идиллическом летнем времени, проведенном в деревнях у их бабушек и дедушек в Алжире и Тунисе; о расщепленной лояльности, проявляющейся при ответе на вопрос «За какую футбольную команду ты болеешь?» «За Алжир!» — так говорили мне выходцы из Алжира, и матч между Алжиром и Францией в 2001 году перерос в беспорядки. Но когда француз алжирского происхождения Зинедин Зидан стал капитаном французской команды на Кубке мира, они болели за Францию. «В Марокко я эмигрант, во Франции я иммигрант», — говорил Абдельазиз Ильяхари.

     Одну из глав своей книги Бурума посвятил Айаан Хирси Али и «Покорности», фильму, который она сняла с Тео ван Гогом и в котором рассказывалось о жестком обращении с мусульманками. История самой Али рассказана в бесчисленных биографических очерках и интервью. На самом деле она представляет собой идеальный материал для журналистов: высокая, красивая, экзотичная, смелая и откровенная женщина, которая теперь вынуждена жить в страхе, что ее могут убить, как и ван Гога. Среди многочисленных премий, перечисленных на обложке ее нового сборника статей «Запертая девственница», наряду с Премией за моральную смелость, призом Международной сети либеральных женщин за свободу, званием Голландец года, Coq d’Honneur 2004 и Датского приза за свободу, указано звание Героя месяца журнала Glamour. Это и нравится нам в наших героях — гламурность. Не будет неуважением к Али сказать, что, если бы она была невысокой косоглазой толстушкой, ее история и взгляды могли бы и не привлечь к себе такого внимания.

     Бурума справедливо указывает на культурное разнообразие мусульманских иммигрантов: берберы с Рифских гор совсем не похожи на марокканцев из низин; турки адаптируются иначе, чем сомалийцы, не говоря уже о пакистанцах в Великобритании. В XIX веке европейские империалисты изучали этнографию своих колоний. Британский, французский, голландский и немецкий способы интеграции — или неинтеграции — заметно варьируются и имеют свои сильные и слабые стороны. То, что работает, скажем, для пакистанских кашмирцев в Брэдфорде, вероятно, не будет работать для берберских марокканцев в Амстердаме, и наоборот.

     Мы должны решить, что в нашем европейском образе жизни не обсуждается, а что требует обсуждения. Например, я считаю морально неоправданным и политически глупым настаивание французского государства на том, что взрослые женщины не могут носить хиджаб в официальных учреждениях — еще один источник недовольства французских мусульман, как я не раз слышал от женщин в кварталах близ Сен-Дени. Запрет французской республики носить хиджаб для взрослых женщин кажется мне столь же нежелательным, как и требование исламской республики Иран носить хиджаб. Вообще-то у Франции и без того немало трудностей в отношениях со своим мусульманским населением, чтобы создавать себе еще и новые.

     С другой стороны, европейские экономические системы должны создавать больше рабочих мест и гарантировать, что мусульмане смогут честно бороться за их получение. Недавно проведенные опросы показали, что наибольшее беспокойство у мусульман в Великобритании, Франции, Германии и Испании вызывает именно безработица. Учитывая необходимость времени для создания рабочих мест в Европе, жесткое соперничество с недорогой и квалифицированной рабочей силой в Азии и отголоски исламофобской дискриминации во многих европейских странах, это проще сказать, чем сделать. Жилищные условия — еще один важный источник недовольства. Но попытка исправления ситуации при помощи государственных расходов станет дополнительным бременем для и без того перегруженного бюджета; если же это будет делаться за счет «коренного» населения, это может привести к росту числа голосов, отдаваемых за популистские антииммигрантские партии.

     Во время недавнего опроса британского телевизионного канала Channel 4 почти треть респондентов среди молодых британских мусульман согласилась с утверждением, что «июльские взрывы [в Лондоне] были оправданными, так как Британия поддержала войну с террором». Поэтому создание работающего палестинского государства и вывод западных войск из Ирака, по крайней мере, смогут устранить два дополнительных источника недовольства. Нападение на еще одну мусульманскую страну, вроде Ирана, только усилит его.

     В отношениях с исламом как с религией имеет смысл поддерживать те версии ислама, которые совместимы с основными принципами современной либеральной и демократической Европы. И здесь можно опереться на исламских реформаторов, вроде Тарика Рамадана —фигуру, которая вдохновляет многих молодых европейских мусульман. Рамадан утверждает, что, правильно понятый ислам не противоречит демократической Европе. Если противники «Еврабии» говорят, что «больше мусульманских европейцев — значит больше террористов», то Рамадан утверждает, что чем больше мусульманских европейцев, тем меньше вероятность того, что они станут террористами. Мусульманских европейцев в смысле людей, которые — в отличие от Мохаммеда Буйери, Тео ван Гога и Айаан Хирси Али, — верят, что можно быть хорошим мусульманином и хорошим европейцем.

     В конце концов, этот вызов в равной степени касается и европейских обществ, а не только правительств. Значительная часть дискриминации во Франции, например, является следствием решений отдельных предпринимателей, которые действуют вопреки государственной политике и законам страны. И именно от личных установок и действий сотен миллионов немусульманских европейцев в бесчисленном множестве мелких повседневных ситуаций зависит, будут их мусульманские соотечественники чувствовать себя в Европе как дома или нет. И, конечно, здесь также важен личный выбор миллионов мусульман и пример, который подадут их духовные и политические лидеры.

     Насколько европейцы готовы ответить на этот вызов? Не слишком. Можно ли еще что-то сделать? Да.