"И сделав бич из веревок, выгнал из храма всех...

       и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул".

       (Евангелие от Иоанна - 2,15)

       Оживление в последний период христианской мысли, христианской дискуссии вокруг важнейших тем общественной жизни России почти не затрагивает финансово-экономической сферы. Причин тому несколько. Это и общее непростое состояние отечественной философско-богословской школы, которая только-только начинает подниматься из руин после долгих лет безбожия и гонений на церковь; и известная методологическая периферийность "хозяйственной темы" по отношению к другим, центральным вопросам духовного обновления и осмысления бытия. Наконец, это объективная сложность самого объекта изучения – финансово-экономической модели эпохи постмодерна, которая не просто главенствует в современном мире (а с 90-х годов и в России), но и знаменует высшую и, возможно, последнюю фазу своего почти пятисотлетнего развития.

       Православный взгляд, обращенный, прежде всего, к Богу и к собственному несовершенству, должен, вместе с тем, обладать достаточной широтой, остротой и просвещенностью, чтобы не пасовать перед любыми продуктами помраченного человеческого разума, сколь бы сложными и многоумными они ни казались, и, доискиваясь до самых их корней, устанавливать исходную червоточину.

       ПАЦИЕНТ СКОРЕЕ МЕРТВ, ЧЕМ ЖИВ

       Все мы обитаем в океане финансов, питаемся его планктоном. Постоянно участвуем в наличных и безналичных расчетах, волей и неволей – через рекламу и СМИ – потребляем финансовую информацию, ежедневно принимаем десятки решений, связанных с деньгами. Не только быт, но и многие помыслы, мечты, сны человека третьего тысячелетия, так или иначе, связаны с мамоной. Из первичного своего состояния – меры стоимости и средства платежа – деньги в нашем сознании давно уже обратились в меру успеха, славы, достатка. Да чего там достатка! В мерило самого счастья. "Пиа-стры! Пиастры!" – взывает попугай одноногого главаря пиратов с "Острова сокровищ". "Money, money, money!" – страстно вторит ему нестареющая группа "АББА". Кажется, весь мир сошел с ума. Куда ни повернись, всюду деньги.

       Быть может, именно эта всеобъемлющая и всепоглощающая страстная зависимость от "золотого тельца" вызывает в нас смутное предчувствие назревающего финансового коллапса. Волнуются все. Даже те, кто имеет довольно слабое (часто и ложное) представление о банках, биржах и фондах, не говоря уже о тайных пружинах и рычагах управления кредитно-финансовой системой, механизмах принятия судьбоносных решений, затрагивающих судьбы миллиардов людей. Какую форму и масштабы примет нынешний кризис? Локального, мини-банковского, недоверия, как в 1995 году, всероссийского дефолта, как в 1991 и 1998 годах, когда своих трудовых (и не только) сбережений лишились миллионы граждан? А может быть, пора готовиться к чему-то более серьезному?

       За последние несколько лет в комментариях и прогнозах финансовых аналитиков – как наших, так западных – звучат все более тревожные нотки: почти никто уже не говорит о стабильности мировой финансовой системы (МФС). Даже ее апологеты предпочитают осторожно диагностировать признаки "перегрева", "уязвимости" и "непредсказуемости" конструкции МФС, ослабление ее фундаментальной опоры в лице экономики США и размывание глобальной гегемонии доллара. Критики и скептики же прямо указывают на структурные сбои в работе системы и отсутствие реальной перспективы (читай – выхода) из того тупика, в котором она оказалась. Проще говоря, крах МФС практически не оспаривается. Вопрос лишь в том, когда это произойдет.

       Предельное, пороговое напряжение внутри мировой финансовой системы обнаруживает себя в нескольких ключевых моментах.

       Первый заключается в стремительном нарастании массы мировых долгов и денег для их оборота. Основным "донором" здесь выступают все те же США. По некоторым данным, объем совокупного долга субъектов американской экономики составляет около 50 триллионов долларов (против 5 триллионов в 1957 г.), что по паритету покупательной способности сравнимо с ВВП всего мира – 60 триллионов долларов. Особо тревожит то, что темпы роста американского долга в последние годы втрое превосходят прирост мирового ВВП. Образно говоря, ситуация напоминает непрерывно нарастающее, где-то в центре мирового океана, цунами. Волна поднимается, готовая в какой-то момент низвергнуться на далекое побережье, сметая все на своем пути.

       Второй момент состоит в том, что "подавляющая часть новых финансовых активов... не имеет под собой никакого обеспечения. То есть вообще никакого. Это чистая фикция, бумажная, а то и электронная запись, которая не дает ее владельцу никаких гарантий. Такая система долго существовать не может, ее надежность находится на уровне российской пирамиды ГКО в июне 1998 года. Собственно говоря, августовский (2007 г.) кризис ликвидности на европейских американских финансовых рынках это продемонстрировал в полной мере..."

       Необеспеченность МФС живыми активами это не чей-то недосмотр, который можно исправить, а врожденная и порочная зависимость системы от эмиссии все новой и новой долговой (не денежной!) массы коммерческими банками. Сегодня они буквально держат за горло (или на игле – как кому больше нравится) все население и все правительства земного шара. В этом суть, в этом главный фокус МФС.

       "Эта мысль, – признается известный американский финансист Р. Хемфил, – шокирует. Мы полностью зависим от коммерческих банков. Кто-то должен дать в долг каждый доллар, находящийся в обороте, наличный или безналичный. Если банки создают много искусственных денег, мы процветаем, если нет – мы умираем с голода. У нас нет постоянных денег. Когда видишь всю трагичность картины, не хочется верить в безнадежность этого положения. Но оно таково".

       Третий момент состоит в том, что возможности США контролировать и хоть как-то компенсировать расширяющийся глобальный "кассовый разрыв", образованный "отрывом" долговых денег от обеспечивающей их материальных базы, мягко говоря, сильно преувеличены. Дело в том, что сверхвысокий уровень американского потребления – около 40% мирового ВВП при двукратно меньшем объеме собственного производства покрывается финансовой системой США не чем иным, как выпуском все тех же новых долговых обязательств и печатанием долларов. Некоторые глубоко заблуждаются, полагая, что все дело в печатном станке. Для сведения: из совокупного оборота денег в экономике США лишь 5% печатается, остальные представляют собой ничем не подкрепленные символические различные долговые обязательства, возникающие в процессе кредитования граждан, корпораций и банков. Понятно, что любое сдерживание этого эмиссионного процесса, а тем более его радикальное сокращение, жестко ударит по покупательной способности населения США. Дальше по цепочке – дестабилизация цен на мировых биржах, паника на фондовых площадках, в банковском секторе и т.д.

       Четвертый момент сопряжен с заметным осложнением в последние годы глобальной военно-политической конъюнктуры для Соединенных Штатов. Стабильность мировой финансовой системы со времени создания Федеральной резервной системы (1913) и Бреттон-Вудских соглашений (1944) в решающей степени опирается на американскую военную мощь, а с 70-х годов прошлого столетия – на точечные военные угрозы и интервенции США; последние, если присмотреться, по времени всегда упреждали намечавшиеся кризисы в системе мировых финансов. Сегодня "амортизирующее" действие этого фактора тает буквально на глазах. Увязнув в Ираке и Афганистане, американцы "потеряли лицо" мирового жандарма, мирового "Рэмбо". Как следствие, недружественные им региональные элиты проявляют все большую строптивость и даже подумывают (!) о выходе из долларовой зоны. Последний яркий тому пример – Иран, руководство которого в декабре 2007 года отказалось от расчетов в долларах за свою нефть, поставляемую на внешние рынки.

       Пятое важное обстоятельство – объективно меняющаяся глобальная конфигурация сил. Она выражается в постепенном убывании монопольного политико-экономического значения Штатов. На наших глазах утверждаются не два, как было в период "холодной войны", не один, как рассчитывали в Вашингтоне после распада СССР, а сразу несколько мировых центров силы в лице тех же США, Китая, Индии, объединенной Европы и, не в последнюю очередь, оправляющейся от перестройки России с естественной для нее зоной влияния – СНГ. Перекройка карты мира только началась, но уже ясно, что новые игроки с их обширными зависимыми рынками, высокими темпами роста и амбициями вряд ли потерпят унизительную зависимость от дряхлеющего и потрепанного американского "Акеллы". Финансово-экономическая модель послевоенного мира с присущим ей централизмом даже в этом до конца еще не сформировавшемся контексте выглядит уже откровенным анахронизмом.

       И, наконец, шестой момент. Он носит, я бы сказал, трансцендентный характер и сопряжен с нарастающим (и бесконечно многообразно проявляющим себя) ощущением безысходного цивилизационного тупика, в котором очутилось все человечество на пике своих "достижений". Трещит по швам не только мировая финансовая система, но вместе с нею и породивший ее рынок. Множатся неуправляемые конфликты, скрытые и явные локальные и глобальные противоречия и диспропорции; они возрастают не сами по себе, а под действием научно-технического прогресса, ведомого алчным рынком и милитаристами. Зло множится, обретает все новые и новые формы (критическое накопление вооружений, энергетическая недостаточность, международный терроризм, экологический кризис и проч.) Змея кусает собственный хвост: сама жизнь на земле оказывается под угрозой.

       Казалось бы, какое отношение этот последний момент имеет к кризису МФС? Да самое непосредственное! Мир един, целостен и взаимозависим, даже если это кому-то не нравится. Мировая финансовая система как часть целого, с одной стороны, несет на себе отпечаток общей деградации бытия, а с другой – в своем нынешнем виде, бесспорно, является одной из причин этой деградации. И именно в этом смысле она особенно уязвима.

       КОРЕНЬ ЗЛА: АЛЧНОСТЬ И ОТСУТСТВИЕ МОРАЛИ

       Что дальше? Прежде чем перейти к выводам, попытаемся установить источник или, если угодно, первопричину ущербности нынешней парадигмы МФС.

       Сложнейшая, внешне совершенно непостижимая, составленная из миллионов деталей мировая финансовая система имеет, как ни странно, довольно-таки нехитрое основание. Это – ссудный процент. Все прочее: банки, биржи, фонды, финансовые и страховые и аудиторские компании, органы управления, надзора и контроля – от местных до транснациональных – не более чем надстройка. Конструкция МФС похожа на экзотическое растение, выросшее из малого корня, малой клетки, но сохраняющее алгоритм этой исходной клетки в каждой своей ветке, листе, плоде. Препарируйте (только, пожалуйста, беспристрастно!) любой на выбор инструмент, любое проявление МФС в реальной жизни, и вы найдете одну и ту же мотивацию ростовщичества. Определяющими для зарождения и развития системы были и поныне остаются отношения заимодавца и заемщика. Запомним эту мысль. Она пригодится нам для оценки духовно-нравственного содержания хозяйственных взаимоотношений, лежащих в основе современного рынка, но вернемся мы к ней чуть ниже.

       Напрашивается вопрос: чем плоха ссуда? Ответ: не сама ссуда как таковая, а та специфическая форма передачи денег в процентный рост, которая в XVI веке выкристаллизовалась из недр итальянского ростовщичества, унаследовав все его родовые пятна и все его черты, главная из которых – безликость. В самом деле, когда средневековый ростовщик или его прямой потомок – современный банк (первый в мире банк был учрежден в Англии королевским Указом в 1696 году как прямое следствие почти вековой эволюции ростовщичества, вызванной ростом торговли, экономики и колониальной экспансии стран Западной Европы) выдают кредит (долговую ссуду под запись), фактически ни тот ни другой не интересуются, куда, на какие цели пойдут деньги. Важен возврат "тела кредита" и процентов, что достигается поручительством или залоговым обеспечением. Целевое назначение, то есть то, где и как кредит будет "отбиваться", – вторично.

       Предвижу возражения специалистов: но ведь банки стараются отслеживать судьбу ссужаемых средств. Формально это так. Вместе с тем любой практикующий банкир и предприниматель подтвердит, что ныне действующая система финансового контроля и мониторинга не в состоянии не только отследить (трассировать) ход денег, но и предотвратить практически любое, в том числе и противоправное их применение. Как говорится, "ловкость рук, и никакого мошенства". Отметим, что речь идет о вполне легальном, когда нечистоплотный по сути своей заемщик номинально выполняет все требования кредитной организации по оформлению и исполнению кредита. Для внешнего мира он чист перед законом, и это не сбой, а норма существующей кредитно-финансовой системы. Не исключение, а правило.

       И еще: чем более сложной, громоздкой, многоярусной становится глобальная финансовая пирамида (с ее офшорами, специалистами по оптимизации налогообложения и услугами теневых финансовых рынков), чем большая масса денег, особенно виртуальных (долговых) и преступных, "впрыскивается" в оборот, тем более темным и безликим становится разрыв между источником финансового ресурса и его конечным потребителем. Не напрашивается ли здесь аналогия с расширяющейся "дырой" и уже упоминавшимся "кассовым разрывом" – продуктом и возможным могильщиком МФС?

       Фактор "безликости" обращает нас к еще одному практически неизученному аспекту оборота денег: личной ответственности заимодавца за совершаемое им ссудное деяние. Нет – нет! Речь не идет об ответственности перед земным законом: этот аспект мы уже обсудили. Да и закон сам по себе безлик и равнодушен. Иное дело – незримый духовный план. Предположим, я размещаю свои деньги в банковский депозит или какие-либо другие финансовые инструменты – акции, облигации и т.п. Очевидно, что, кредитуя финансовую систему, я как бы растворяю в ней свой вклад, теряю над ним контроль и уже не могу гарантировать своим деньгам конечное благое применение (что достигается, конечно, только личным участием и контролем). В рамках данной операции это просто нереально. При получении процентного дохода от этой операции формально мне достаточно уплатить соответствующие налоги, чтобы исполнить требования закона (банк сам удержит свою маржу – прибыль – и, вероятно, тоже рассчитается с государством). Внешне все хорошо, все легально. Но, перенося эти отношения в иной, внутренний план, я должен понимать, что несу солидарную с конечным заемщиком моральную вину, если взятые им – пусть даже через десятые руки, пусть небольшие – мои деньги используются преступно. Что, если принадлежащая мне копейка "поучаствовала" в финансировании войны, террора, торговли наркотиками или людьми, в любом другом лихом и неправом деле, которыми так богат наш падший мир? Должен ли я, как верующий человек, сознавать эту (косвенную) ответственность как прямую и, как минимум, исповедоваться в невольно совершаемых грехах? Как мне быть дальше с точки зрения православной веры, православной этики и морали?

       Эти вопросы могли бы остаться частным делом верующего меньшинства, если бы – при более пристальном рассмотрении – в них не угадывался корень ответа на куда более масштабную проблему кризиса и деградации МФС. Действительно, может ли быть жизнеспособной система, основанная на безразличии к качеству обслуживания долга? Как быть, если лейтмотивом отношений в этой системе становится равнодушие и даже беспощадность к судьбе заемщика? Такой подход прямо противоречит заповедям Христовым. Более того, он идет вразрез и с ветхозаветной ценностной моделью, которая на протяжении полутора тысяч лет до пресловутого XVI века жестко осуждала ростовщичество. У пророка Иезекииля Господь, осуждая Иерусалим, предостерегает город: "...ты берешь рост и лихву и насилием вымогаешь корысть у ближнего твоего, а Меня забыл, говорит Господь Бог. И вот, Я всплеснул руками Моими о корыстолюбии твоем... Устоит ли сердце твое, будут ли тверды руки твои в те дни, в которые буду действовать против тебя? Я, Господь, сказал, и сделаю. И рассею тебя по народам, и развею тебя по землям, и положу конец мерзостям твоим среди тебя" (Иез., 22, 12-15).

       Ростовщики были общественно презираемым сословием, традиционное цеховое производство в Европе много столетий прекрасно жило без ссудного процента, а если и прибегало к нему, то только в случаях крайней нужды или в рамках торговых операций, используя процентные займы как некий страховой взнос.

       Существует несколько версий того, почему именно в XVI веке табу на ростовщичество было снято. Что-то помогло менялам и ростовщикам выйти из тени и довольно быстро распространить свои конторы по Старому Свету, положив тем самым начало не только всемирно известным банковским домам, но и глобальной кредитно-финансовой системе, к которой само слово "ростовщичество" применять нынче как-то не принято. В числе таких причин упоминают, например, о затяжных неурожаях и обесценении европейского золота в результате освоения испанскими конкистадорами Нового Света. Это, так сказать, внешний, материальный план.

       Если же исходить из первичности духовного над материальным, тогда подлинную причину внезапного подъема ростовщичества следует искать глубже. Она восходит к эпохе Реформации и еще выше – к расколу некогда единой христианской церкви на православие и инославие (католичество и протестантство в их теперешнем виде). В исходных тезисах западного христианства запрет на ростовщичество еще присутствовал, но позднее – по мере включения золотых запасов католических монастырей в ростовщический оборот – о нем прочно забыли. Все более и более отдаляясь от евангельских истин ("Царство Божие внутрь вас есть"), погружаясь в дела мирские с их "скорбями, гневами и нуждами", западноевропейское духовенство начало канонически обосновывать и тем самым поощрять дух наживы и предпринимательства как "безусловно угодный Богу". Индульгенцию получил и ссудный процент, хотя ничего в его изначальной природе не изменилось.

       В наши дни, когда это безбожное – по своим истокам и сути – банковское дело разрослось и достигло порога самоуничтожения, дискуссия о причинах структурного кризиса МФС приобретает вполне прикладное и весьма актуальное значение. Впрочем, можно ли лечить дерево, не понимая, чем оно болеет, каким недугом поражены его корни? Неправильно поставленный диагноз чреват перерастанием недуга в хроническую фазу, а то и летальным исходом. Это ясно. Как ясно и то, что попытки оздоровить МФС путем замены "старой" ее парадигмы, основанной на ссудном проценте, на новую (какую, правда, еще не вполне понятно, но дискуссии на эту тему уже идут) могут оказаться заведомо провальными. Если причина фундаментальной нежизнеспособности мировой финансовой системы все-таки лежит в сфере духовного компромисса, а так оно, похоже, и есть, никакие потуги человеческого ума, сколь бы логичными и научно обоснованными они ни казались, результата не дадут. В лучшем случае, ненадолго отсрочат фатальный исход. Не следует забывать выводы серьезных экономистов о том, что на данном этапе одинаково неприемлемы как "мягкий" сценарий реформы МФС (остановка эмиссии новых долгов и постепенное "сдувание пузыря"), так и "жесткий" принудительный вариант в виде обвального сброса долгов и массовых дефолтов. Первый фактически неисполним, о чем мы говорили выше, второй чреват тяжелейшими и непредсказуемыми последствиями для всего мира. Впрочем, этот, второй вариант может произойти и сам собой, помимо воли людей. Об этом нам все время напоминают учащающиеся "тектонические" колебания мировых бирж, финансовые скандалы вроде дела "Энрона" и галопирующие цены на нефть.

       Ложь, корысть и отсутствие морали оказываются решающими причинами трагедии МФС. Ложь – в том смысле, что "подкачка" доверия и репутации многих т.н. уважаемых корпораций достигается путем преступного манипулирования с балансовой отчетностью и обмана миллионов вкладчиков (дело "Энрона"). Корысть повсеместно усматривается в стремлении капитала любой ценой к прибыли. Отсутствие же морали как в основании, так и в нынешней конструкции МФС заставляет многих мыслителей и честных финансистов говорить о ней, как о "скрытой форме экономического рабства" – гораздо более всеобъемлющей и жестокой, чем рабство средневековое. Л. Н. Толстой, в частности, писал, что деньги, как новая форма рабства, отличаются от прежней его формы тем, что в современном мире между хозяином и рабом отсутствуют человеческие отношения.

       ЧТО ДАЛЬШЕ?

       Находясь на пороге кризиса, мы невольно пытаемся понять, существует ли более или менее приемлемый выход из сложившейся ситуации? В чем он состоит? Очевидно – и это уже отчасти отмечалось выше, – что назревшее преобразование МФС будет подчиняться нескольким императивам, вытекающим из ее природы (система "задумана беззаконием и рождена пороком") и нынешней явной ее "перезрелости". Этими императивами являются:

       во-первых, невозможность простого усовершенствования, улучшения МФС без кардинального пересмотра ее нравственной основы;

       во-вторых, недостижимость локального преобразования системы, скажем, только в США или только в западном мире: реформа МФС должна носить глобальный характер;

       в-третьих, безусловная необходимость "пакетной" увязки нового подхода к мировой финансовой системе с глубокими, нравственно обоснованными преобразованиями в других сферах жизни современного человечества.

       Болезнь слишком глубока и опасна, чтобы лечить ее "примочками". Необходимы радикальные хирургические средства. Что же касается невозможности частных улучшений, то наглядным подтверждением этого может служить "исламское банковское дело", основанное не на безликом ссудном проценте, а на попытке сделать банк инвестиционным партнером заемщика, чтобы вместо платы за кредит взимать с него не запрещенную Кораном долю участия в финансируемом бизнесе. В начале 90-х годов мне довелось несколько месяцев стажироваться в одном из таких банков в Египте. Впечатление неоднозначное. С одной стороны, несомненно, достигается реальный отказ от ростовщической ссуды. С другой, каждый исламский банк вынужден существенно наращивать операционные затраты на обслуживание этой нестандартной формы взаимоотношений с клиентом (кадры, оборудование, документооборот и т.д.), что резко снижает его конкурентоспособность в сравнении с "обычными" коммерческими банками. Как следствие, в свободном рыночном режиме эти банки выживать не могут и сохраняются только благодаря политической воле исламских правящих кругов, которые компенсируют возникающие здесь потери за счет нефтяных доходов. Не будь этой поддержки, исламские банки постепенно "растворились" бы в МФС подобно тому, как кусковой сахар растворяется в стакане воды.

       И все же следует признать,что опыт исламских банков ценен уже тем, что он курсивом намечает путь выхода из тупика, создает прецедент духовно-нравственной корректировки системы мировых финансов, позволяет опытно (а не только на словах) перевести разговор в плоскость приоритетного учета морального фактора. Мир современных финансов, как и все иные продукты одурманенного гордыней разума, есть, по меткому выражению книжника Гамалиила, "от человеков", а потому он разрушится (Деян., 5, 35-39). "Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его" (Пс.,126, 1). Да, такой труд напрасен: все, что создано руками или мыслью человека без благословения Творца, падет и разрушится, а все, что носит Его печать, устоит в веках. Понимание значения последнего должно пронизывать все последующие дискуссии о путях преодоления кризиса МФС, если мы хотим приблизиться к истине. Но это тема следующего разговора.

       Александр Нотин Шестое чувство