Подводя итоги явно стихших уже волнений в Тибете, большинство наблюдателей реагируют на самое очевидное: сколько человек убито или ранено, какими методами китайские власти добились такого результата — правильными или неправильными, — и так далее.

    Но здесь-то как раз все просто. Понятно, что не китайские официальные лица организовали поджог нескольких лавок на рынке в тибетской провинциальной столице, Лхасе. Власти мечтали об обратном: чтобы очередная годовщина событий 1959-го — восстание тибетцев против коммунистической политики китайских властей — прошла как можно более тихо. Бесполезно спорить и о том, как положено реагировать на уличные погромы. Когда на улицы выходит толпа — независимо от поводов и причин — то святая обязанность любой власти в любой стране самыми жесткими средствами снять угрозу жизни и собственности людей, прекратить беспорядки, а уж потом разбираться.

    Чего пока не замечают за всей этой повседневностью — так это нового явления исторического и глобального масштаба.

    А именно: появления на мировой арене агрессивного — ну, в самом мягком варианте — политически активного буддизма.

    А ведь само это словосочетание выглядит полным нонсенсом. Сущность буддизма — это непротивление злу, отрешение от насилия и страданий мира, уход от них. Буддийские монахи не возделывают землю, чтобы случайно не нанести мотыгой вреда червяку.

    Эти особенности учения сделали его в наши дни необычайно популярным и за пределами буддистского мира. Ведь данной религии, казалось бы, удавалось избежать исторических ошибок западного христианства, с его кострами инквизиции и оправданием завоеваний. Нет здесь и экстремистских сект, подобных тем, что в глазах многих чуть ли не поставили знак равенства между Исламом и терроризмом. В общем, буддизм до недавних пор выглядел как мировая религия, добавлявшая престижа «буддийской цивилизации», к которой относятся Китай, Япония, Таиланд и немало иных стран.

    Добро должно быть с кулаками: так выглядел один из двух конкурирующих тезисов в спорах, сотрясавших интеллектуальную часть советского общества в 60-х годах прошлого века. Насчет добра — сложный вопрос, но «буддизма с кулаками», вроде бы, быть никак не может. Это уже не буддизм. Но менее года назад буддийские монахи оказались в эпицентре уличных побоищ в Бирме (Мьянме), а сейчас они же виднеются «в кадре» того, что произошло в тибетской столице. И это, как минимум, стоит внимания.

    Хотя бы потому, что чисто теоретическая возможность возникновения у буддизма экстремистского направления — это очень серьезная и неожиданная перемена всего окружающего нас мира. Здесь надо, конечно, сделать множество оговорок, суть которых в том, что общие представления о «вообще буддизме» — это одно, а частности — это совсем другое. Если покопаться в истории Азии, то можно найти там много интересного, включая особую политическую роль буддистских лидеров при дворе одних китайских императоров в VII — VIII веках и преследования их при других императорах. К «частностям» можно отнести и тот факт, что тибетский ламаизм — это далеко не весь буддизм, а только особая часть его, подобно тому, как иранские шииты представляют собой только часть исламского мира. Упомянутые выше события в Бирме в прошлом году, с формальной точки зрения, вообще не могут иметь никакого отношения к побоищам в Лхасе, поскольку никакой организационной связи тут не должно быть. У буддистов, в отличие от католиков, нет единой глобальной иерархии, за исключением Тибета.

    И еще одна важная оговорка: никто пока не доказал, что именно монахи — в Бирме и на Тибете — выступили зачинщиками уличных погромов.

    Лхаса, как и Рангун (Янгон), столица Бирмы, населены не только монахами. Уличные побоища устраивают обычно совсем другого типа люди, технологии эти известны, монахи же и прочая мирная публика в таких ситуациях чаще оказываются подставными жертвами. В Лхасе, повторим, все началось с поджогов, которые и стали причиной большей части смертей и ранений в тамошних событиях. Были там и драки с силами правопорядка, причем, похоже, что со стороны полиции пострадавших примерно столько же, сколько со стороны населения. И сегодня, видимо, даже китайские власти плохо себе представляют, кто первый начал. И что именно начал?

    В такой ситуации рано делать выводы, но можно — в ожидании таковых — написать политический детектив. В этой работе сюжет как таковой приходит потом, начинать же надо с общего фона событий. Фон же выглядит вот как: Китай, и вообще Азия, набирают вес на международной арене слишком быстро, и слишком мало способов хотя бы замедлить этот процесс. Точек уязвимости у Китая две. Одна — это Синьцзян, населенный уйгурами-мусульманами, вторая — Тибет, населенный буддистами-тибетцами. Сначала наилучшим вариантом выглядел Синьцзян. Сейчас это не так. Потому что игры с мусульманскими подрывными организациями сегодня выглядят не очень хорошо, и вести их с территории Афганистана уже не так удобно. Вдобавок появилась Шанхайская организация сотрудничества, куда входят страны, граничащие с Синьцзяном, эта организация — с ее антитеррористическим компонентом — прикрыла синьцзянский тыл Китая. Для нашего романа-боевика остаются лишь Тибет и буддизм, особенно с учетом того, что немалая часть населения Китая, в общем, тоже буддисты. А еще надо учитывать то, что глава тибетских буддистов Далай-лама с упомянутого 1959-го находится в ссылке, что по всему миру действует множество буддийских организаций, которые еще неизвестно кто и зачем создавал. И то, что подрыв бирманского режима — тоже, в общем, часть политики «сдерживания» Китая. Закончить же книгу можно было бы историей формирования буддийской «Аль-Кайиды», выходящей из-под контроля ее создателей. Так же, как вышла из-под контроля настоящая «Аль-Кайида», которую, напомним, создавали для борьбы с СССР. Думаю, боевик такого рода продавался бы хорошо.

Дмитрий Косырев,РИА Новости