О Божественной любви он говорит на редкость красноречиво, опровергая первоначальные стереотипы

  Любой, кому хоть раз приходилось выступать сразу после блестящего оратора, поймет, как должен был себя чувствовать на этой неделе Папа Бенедикт XVI, нанося свой первый визит в США в качестве понтифика – ведь до него туда приезжал Иоанн Павел II.

  Предшественник Бенедикта безупречно умел общаться с публикой через СМИ. Когда он приехал в Соединенные Штаты – страну, более всех зацикленную на СМИ, то их словно бы соединило само Небо. Миллионы верующих и просто зевак стекались в парки и на стадионы. Иногда людей приходилось оттаскивать, чтобы они не бросались на шею к Иоанну Павлу II. Даже во время своего последнего визита в Америку в 1999 году, когда его здоровье явно сдало, само присутствие Папы могло растрогать даже самых суровых жителей Среднего Запада.

  Человек, который взошел на папский престол под именем Бенедикта, все равно не достиг бы этого уровня. Это все равно как попросить пожилого преподавателя английского языка и литературы подменить Лоуренса Оливье в "Гамлете". Текст он знает назубок, но даже не попытается произнести его с чувством.

  Конечно, когда три года назад его избрали, биография нового Папы создала своеобразные, несколько заниженные ожидания. Он состоял в гитлерюгенде (собственно, членство было обязательным для всех немецких подростков, но зачем портить громкий заголовок?), он слывет ярым поборником ортодоксальной католической доктрины, по-английски говорит с акцентом, смутно напоминающим реплики типа "Ми застафим фас моллиться!". Для тех, кто сочиняет газетные "шапки", это был лакомый кусочек. Бенедикта немедленно прозвали Панцеркардиналом ("кардинал-танк") и Железной Рукой.

  Не успел развеяться дым от кадил на мессе в честь его восшествия на Святой престол, как мир решил, что этот понтифик, 265-й по счету, – довольно неудачная и даже пугающая замена его предшественника, этакий гибрид Торквемады с доктором Стрейнджлавом (бывший нацист из фильма Стэнли Кубрика "Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу", 1964 года. – Прим. ред.).

  Прошло три года с тех пор, как серые клубы дыма из трубы Сикстинской капеллы возвестили о его избрании, и визит Папы в США – его самая заметная по сей день "вылазка" на авансцену публичной жизни – еще более ясно продемонстрировал: первоначальные представления о Бенедикте крайне далеки от реальности.

  Визуальный ряд папского визита в принципе тот же. Грандиозные мессы на баскетбольных стадионах, кортежи, в авангарде которых движется "папамобиль", по улицам крупных городов. И хотя у него, возможно, нет врожденного таланта в этой области, нынешний Папа хорошо осознает могущество символов. Сегодня он выступает в ООН. Вчера он поздравил евреев с Песахом и встретился с иерархами других религий. В воскресенье, в последний день своего пребывания в США, он посетит американскую святыню – территорию Граунд-Зиро.

  Но самым поразительным в этой ситуации, когда сотни тысяч людей впервые видят этого Папу своими глазами, является не визуальная символика, толпы или мероприятия, изначально задуманные для показа по телевизору, – а завораживающая красота и сила его слов.

  В Риме уже стало общим местом наблюдение, что к обоим Папам люди стремятся толпами, только Иоанна Павла II стремились увидеть, а Бенедикта стремятся услышать. Те, кто знаком с его биографией, всегда считали его страстно-яростным интеллектуалом – он богослов, автор десятков замысловатых трудов в области христианской теологии. Но никто не сознавал, что Бенедикт наделен поразительной способностью подбирать те слова, которые апеллируют к эмоциональной части человеческого мозга.

  Конечно, Папа должен был знать заранее, что Штаты, в отличие от Европы, которую он до сих пор надеется обратить в веру, – это страна религиозная. Верно, что, как и в Европе, тут растет число так называемых "христиан от "шведского стола" – тех, кому нравится выбирать по своему вкусу из широкого ассортимента этических и догматических вариантов, тех, кто полагает, что религия, в сущности, должна быть чем-то вроде божественного оправдания их сложившегося стиля жизни, а не призывом к самопожертвованию и непоколебимой приверженности. Но Америка до сих пор в своей основе восприимчива к идее религиозного принципа, ей ближе концепция, что истина может быть только одна, а не нравственный хаос одинаково правомерных вер.

  Однако очень жаль, если слова Бенедикта, обращенные к американцам, не услышат люди – как христиане, так и прочие – по всему миру.

  Бенедикт уже огорошил многих тем, как страстно осудил действия священников, занимавшихся растлением несовершеннолетних (напомним, что этот скандал заставил многих американцев и жителей других стран отвернуться от Католической церкви) – а также тех церковных иерархов, которые создавали благоприятные условия для этого. В прошлом Католическая церковь, по-видимому, не решалась принести полное покаяние в этом грехе, но высказывания Бенедикта на этой неделе весьма способствовали залечиванию ран и восстановлению доверия к Церкви.

  Менее эффектным для новостников – но, возможно, сильнее повлиявшим на большинство слушателей – было красноречие Бенедикта, когда он повествовал о вызовах, с которыми сталкивается душа в современном мире. В Белом доме, стоя бок о бок с президентом Бушем, он напомнил американцам, что политическая и экономическая свобода налагает ответственность, а также дает широчайшие шансы: "Свобода всегда нова. Это вызов, который дается каждому поколению, и ее постоянно нужно завоевывать, чтобы отстаивать дело добра".

  Но слова Папы, которые действуют на душу сильнее всего, не перестают напоминать обо всей нелепости стереотипных представлений о Бенедикте. Он часто говорит о простой красоте человеческой любви.

  Незадолго до того, как взойти на папский престол, Бенедикт сказал в проповеди: "Христианство – это не философская система, не набор догматов или морализаторское учение. Отнюдь. Христианство – это встреча, это история любви, это событие".

  Эта идея веры как истории любви – любви Бога к его людям и нашей любви к Христу, человеческой ипостаси Бога, – по-видимому, является лейтмотивом папства Бенедикта, главной мыслью, к пониманию которой он хочет нас привести. Его первая энциклика была посвящена не средствам планирования беременности или бракам гомосексуалов, но теме, которую многие сочли несколько неожиданной, – безыскусной божественности человеческой любви, в том числе святости любви эротической. Этот акцент на том, что любовь является стержнем жизни человека, настолько не вяжется с карикатурным образом ярого доктринера, читающего бесконечные нотации о вреде половой невоздержанности, что нам придется всерьез задуматься о роли религии в современной жизни. Эти слова – ценный противовес популярному среди мирских людей мнению, будто религия – корень всех раздоров между людьми.

  Три года назад, когда Иоанн Павел II упокоился под собором Св. Петра и его необычайное, судьбоносное служение подошло к концу, некий журналист обернулся к своему коллеге и с искренним сожалением произнес: "Какой сюжет умер!" Но, оказывается, сюжет продолжает жить. Бенедикт открыл новую главу в истории и, если только люди прислушаются, они, возможно, обнаружат, что ее финал будет неожиданным.