В отличие от христианства ислам не знает института священников. И на пути хаджа, и у домашнего очага, в час рождения и смерти, в горе и в радости мусульманин общается с Богом самостоятельно, без посредников и толкователей. Отсюда парадокс: последователи Пророка, постоянно обвиняемые в нетерпимости, во все века имели больше свободы и возможностей судить о собственной вере, чем католики или православные.

Хотя все грамотные мусульмане формально равны в религиозной жизни, на деле эта жизнь направляется весьма четко муллами. Имамы, возглавляющие храмовую службу в мечетях, и муллы, которые читают молитвы и преподают в школах, в идеале избираются самым что ни на есть демократическим образом. Правда, в шиитском Иране существует еще институт аятолл от слова "айату-л-лах", "знамение Божье". За аятоллой признается высочайший авторитет в вопросах духовной, а со времен революции 1979 года и светской жизни.

Итак, побеждает тот, кто кажется большинству имеющих право голоса (то есть всех проживающих в округе взрослых мужчин) самым рассудительным, красноречивым, благочестивым. Разумеется, исламскому электорату свойственно подчас ошибаться так же, как американскому или российскому+ Кстати, именно в нашей стране, искони склонной ко всякого рода централизации, описанная выше практика была нарушена: еще с дореволюционных времен в России сложилась система "духовных управлений", вольных смещать и назначать мулл по своему усмотрению. Очевидно, поэтому в лексиконе отечественных журналистов прижилось выражение "мусульманский священник", что с точки зрения ортодоксального ислама звучит примерно как "военный офицер".

Итак свобода и только личная ответственность перед Всевышним.

На этот, казалось бы, тупиковый вопрос Пророк дал ответ, очевидно, единственно возможный в свой простоте: "Не существует религии там, где нет разума". Мусульманин по определению должен стремиться к познанию, чтобы научиться выносить верные суждения. Так возникает еще одно парадоксальное недоразумение: из десятилетия в десятилетие Европа повторяет, что исламское общество отстало, темно и безграмотно. В этом, мол, его главный порок, который подлежит исправлению лишь просвещенными цивилизаторами собственно, европейцами.

Конечно, основательное "знакомство" западного мира с исламским пришлось на ХIХ век, когда последний пребывал в некоторой стагнации. Но в эпоху расцвета ислама, в IХ ХI веках, самый высокомерный парижанин или римлянин так бы не сказал, ведь свет передовой науки доходил тогда до христианских стран именно из исламского Востока.

Но тем не менее и в наше время странно звучат обвинения в невежестве тех, кто уже почти полторы тысячи лет живет по таким законам Ислама: "Высшее служение Богу есть приобретение знания". А также: "Отправляйся за получением знания даже в Китай" (подразумевается не то, что нужно учиться у иноверцев, хотя и в этом мусульманская доктрина не видит ничего страшного, а то, что в столь важном деле любые усилия целесообразны).

Как Господь устраивает и изменяет весь мир по своему разумению, так и мы способны на своем месте работать над миром и над собой. В наших широтах это, пожалуй, назвали бы "творческим потенциалом". А мусульманский ученый Хамид аль-Газали еще в XI веке (то есть задолго до дискуссии по аналогичному вопросу между Мартином Лютером и Эразмом Роттердамским) выражается так: "Свободная воля представляет собой особый вид воли, который возникает по сигналу разума относительно того, в чем человек не уверен".

Однажды у Мухаммада спросили: "Кто самый достойный из людей?" Тот ответил: "Разумный. Разумен же тот, кто уверовал в Бога, поверил Его посланникам и поступал в покорности Ему". А если вспомнить возможные переводы названия коранической религии, то получится, что разум это и есть ислам.