Газета «Наш Мир»

    Несколько лет назад Григорий Томчин отвечая на вопрос о значении событий 11 сентября 2001 года, писал: “теперь стало особенно ясно, что войны государств в старом понимании, войны за территории, за жизненное пространство, войны ради поглощения одних государств другими, в дальнейшем не будет”. Реальность оказалась принципиально иной, оказалась пропущена важная составляющая будущих рисков – борьба за ресурсы, которая принимает внешние формы территориальных конфликтов. Эксперты справедливо отмечали, что сентябрьские события стали точкой отсчета в развитии новой геополитической ситуации. А вот уместно ли 8 августа 2008 года приравнивать к “11-му сентября” для постсоветского пространства?

    Южноосетинская трагедия едва ли дает повод для подобных сравнений. Общемировой катарсис, организованный западными СМИ после террористической атаки на башни-близнецы, не может рассматриваться в общей системе координат с кровью, болью, ложью, заполнившими информационное пространство в трагические августовские дни. Да, постсоветский мир стал другим. Но мы не можем сложить в единое целое образ этого нового мира. Сегодня, картинка событий размывается, дробится, распадается на составляющие, заготовленные в разных монтажных комнатах. Мир живет в параллельных вселенных – в пределах «Ground zero» и развалинах Цхинвала. Эти виртуальные миры, созданные мастерами информационных войн не стыкуются в реальном образе южноосетинского побоища. Поэтому, скорее всего, правды о случившемся мир никогда не узнает. А “истинную историю” 8 августа напишет тот, кого СМИ объявят победителем.

    Какие глобальные последствия будет иметь южноосетинский конфликт для всего постсоветского пространства и Центрально-азиатского региона, в частности? Прежде всего, налицо системный кризис Содружества Независимых Государств, который окончательно стал реальностью, и его не могут игнорировать даже самые большие оптимисты среди евразийских политиков. Дело даже не в решении Грузии о выходе из СНГ и подозрительных маневрах украинской элиты. Проблема в том, что лидеры стран Содружества фактически самоустранились от участия в замирении враждующих сторон, и все интеграционные структуры на постсоветском пространстве полностью дистанцировались от внятной оценки событий в Южной Осетии. Например, страны-участницы ОДКБ сделали первое совместное заявление лишь спустя пять дней с начала войны в Южной Осетии. Выжидали, понимая, что победителя в этой войне, если брать сугубо политический аспект, скорее всего не будет. А раз так, то зачем брать на себя непосильную ношу однозначной поддержки российской или грузинской позиции.

    Центрально-азиатские вожди являли чудеса использования средств дипломатического лексикона, категорически не желая отрекаться от принципа многовекторности и однозначно вставать на сторону Москвы. Бишкек, Ташкент, Душанбе обозначали свои позиции в период горячей фазы конфликта крайне невразумительно, по общему трафарету. Да и казахстанский лидер свои публичные заявления выстраивал таким образом, чтобы максимально сгладить острые углы: “Усилиями некоторых государств - членов СНГ наше Содружество стало аморфным. Это содружество не имеет никаких рычагов и механизмов для вмешательства в такие конфликты как Южная Осетия. А когда что-то случается, то говорят: а почему страны СНГ молчат? Принцип территориальной целостности любого государства признан всемирным сообществом. Мы все государства СНГ выступаем против сепаратизма и подобные сложные межнациональные вопросы должны решаться мирным переговорным путем. Военного решения таких конфликтов не существует”.

    В переводе на «гражданский» язык, эти слова можно трактовать вполне однозначно – это не наша война, но, в любом случае, ее можно было избежать, если советы Нурсултана Абишевича по реформированию СНГ были бы своевременно востребованы. Примечательно, что осторожная реакция Ак Орды была, скорее всего, продиктована не только внешнеполитическими соображениями, но и факторами внутренней политики. Вполне допускаю, что решительные действия Кремля несколько “напрягли” евразийских партнеров, вызвав достаточно неоднозначную реакцию внутри Казахстана. Анонимный комментатор на одном из казахстанских форумов даже предложил смоделировать условную ситуацию: “Представьте себе, что в Уральской области Казахстана в каком-нибудь поселке городского типа в 30 тысяч человек населения, большинство из которых считают себя казаками, какой-нибудь местный казачий атаман при поддержке России пришел к власти и объявил свой ПГТ независимой казачьей станицей в составе Российской Федерации”. Впрочем, в казахстанской Сети у Саакашвили и его “международных спонсоров” достаточно много противников: “Здесь нет, и не может быть двойной позиции. Или Казахстан против нового мирового злодея – США или за”.

    Целый ряд казахстанских неправительственных организаций выступили с осуждением “чрезмерных” и “неадекватных” действий со стороны российских властей. Справедливости ради замечу, что в каждом подобном заявлении содержится также и осуждение неправомерных действий грузинской стороны, но создается впечатление, что наличие подобных откликов вполне устраивает Ак Орду для создания “необходимого баланса мнений”.

    Между тем, в случае дальнейшего ухудшения российско-американских отношений и общего роста напряженности по линии “Россия-Запад” курс многовекторной дипломатии может оказаться перед лицом серьезных вызовов. Игра на противоречиях между большими игроками хороша в том случае, когда все участники партии следуют общим правилам. Любое обострение ситуации неизбежно ведет к хаотизации, отказу от четких принципов взаимодействия, что крайне негативно повлияет на положение Ташкента и Астаны, отвыкших от форс-мажора. Рост экономических и политических рисков неизбежно скажется на тревожном положении казахстанской экономики, которая едва ли сможет быстро переориентироваться на китайское направление.

    Прогнозируемое казахстанскими и кыргызскими экспертами усиление позиций Китая в регионе вряд ли сильно обрадует Ислама Каримова и Нурсултана Назарбаева, для которых “китайский вектор” оптимален только в связке с российским и западным направлением внешнеполитических контактов. Более перспективным кажется развитие “европейской темы”, тем более что в самое ближайшее время можно ожидать нового тура взаимных обхаживаний с активным участием Германии и Франции, наиболее заинтересованных в ресурсной базе региона в обмен на поддержку Казахстана в евроструктурах, особенно с учетом предстоящего председательства в ОБСЕ. Косвенно, дальнейшее развитие евротренда неизбежно будет вести к ослаблению позиций России, хотя официальные чины казахстанского МИДа активно опровергают подобную возможность.

    Отношение Казахстана к будущему СНГ как интеграционной структуры также будет зависеть от внешних обстоятельств, если кроме Грузии ни одна из стран Содружества не инициирует процедуру выхода из состава этой организации, то можно ожидать, что казахстанский Президент в очередной раз поставит вопрос о реформировании СНГ перед российскими партнерами, причем с большей степенью жесткости, чем это было прежде. Проигнорировать казахстанские предложения Дмитрию Медведеву вряд ли удастся. При всей неоднозначности позиции Ак Орды, России просто необходимы союзники.

    Можно также предположить актуализацию темы создания Центрально-Азиатского Союза. Последние события на постсоветском пространстве могут стать дополнительным аргументом в поддержку ЦАС в непростом диалоге между казахстанским и узбекским президентами. Учитывая рост напряженности на Южном Кавказе, серьезные проблемы в российско-украинских отношениях, риски, связанные с безопасностью энергопоставок – интеграция на региональном уровне может стать потребностью не только с позиций экономических резонов, но и как значимый фактор развития военно-политических связей. Однако со столь же высокой степенью вероятности можно предположить, что достичь договоренностей с Ташкентом Ак Орде будет крайне сложно. Ислам Каримов даже в этой непростой ситуации будет, вероятнее всего, действовать, исходя из собственных представлений о целесообразности подобного союза. А эти аргументы, в гораздо большей степени, основаны на субъективных, личностных, а не объективных факторах.

    Что касается позиции Таджикистана, то дальновидный Рахмон уже давно заготовил “запасной” вариант в форме “персоязычной интеграции”, да и китайские интересы местной элитой воспринимаются с гораздо меньшей озабоченностью, нежели соседями по региону.

    Таким образом, усиливающаяся борьба за ресурсы, движение к новой холодной войне, все эти факторы приводят к серьезным переменам на постсоветском пространстве, которое окончательно утратило прежние очертания, стало полем открытой борьбы между “большими игроками”. На фоне тотальной хаотизации межстрановых отношений, отсутствия четких правил игры, политический курс лидеров центрально-азиатских стран исходит в меньшей степени от уверенности в своих силах, а в гораздо большей, от осознания ограниченности тех ресурсов, на которые они могут рассчитывать в этой ситуации. События 8 августа всего лишь подтвердили пределы многовекторности как универсального средства “выживания” центрально-азиатских полисов в “новом”, но далеко не прекрасном постсоветском мире.

Алексей Власов