|
 Газета «Наш Мир»
Интервью грузинского актера, которое так ждали россияне
Кикабидзе дал скандальное интервью одной грузинской газете и пригласил меня в гости. Я прилетела, но политическая жизнь бежала быстрее нас — и в тот момент, когда самолет турецких авиалиний, снижаясь, кружил над Батуми, для российских граждан небо Грузии закрылось. Поэтому первую часть этого интервью мы записывали в транзитной зоне батумского аэропорта, куда Вахтанг Константинович благородно приехал, чтобы меня вызволить. И ему это удалось! Более того, кроме меня, Бубе должны быть благодарны еще несколько человек, застрявших в тот вечер между землей и небом.
Вторая часть беседы писалась в условиях не менее экстремальных — под прицелом микрофона телекомпании «Рустави», на присутствии которой настоял сам интервьюер. Дабы проследить, чтобы «московские редакторы не переиначили его слова». Интервью показали по телевизору, но эффект получился обратным: узнавая, на улицах и в кафе ко мне подходили грузины и говорили о том, что им стыдно за Бубины слова о второй родине, которая его подняла и сделала знаменитым. И эти признания уравновешивают все его выпады. И хотя бы ради этого в ставший теперь по-настоящему далеким Батуми стоило лететь…
— Меня в России очень любят! Меня даже всегда спрашивали — вас больше любят в Грузии или в России? — привычно повторил он фразу, с которой обычно начинаются все его интервью. Но тут же поправился: — Любили, то есть. Сейчас я не знаю уже, что будет происходить вокруг Кикабидзе Вахтанга.
— Еще бы: если в газете «Квела Сиахле» выходит интервью, где вы говорите о том, что «русские начали эту варварскую войну намеренно»…
— За все, что я там говорю, я отвечаю.
— Ну так и давайте тогда сразу перейдем к фразе, ради которой я к вам приехала: «Мы должны постараться каким-то образом покончить с этой страной. В этом нам должен помочь Запад».
— Не было этой фразы у меня! Что я, фельдмаршал, который нажимает на кнопку? Пиночет? Раз — и России больше нету по приказу Вахтанга Кикабидзе! Жутко. На самом деле было: «Надо ОТОЙТИ от этой страны». А «ПОКОНЧИТЬ со страной» — это совсем другой смысл. Я этого не говорил. Это очень неприличное выражение. Это хуже, чем «лицо кавказской национальности». Я же тоже не идиот, правда… Человек слушающий, смотрящий и довольно взрослый. У меня такое ощущение, что ищут причину, чтобы Кикабидзе объявить персоной нон грата. Поэтому и пишут в Интернете то, что мне прочли по телефону: «Если бы не Россия, Кикабидзе пас бы баранов в горах под музыку “Сулико”».
— Что же вы сразу не указали на неправильный перевод? Ведь это интервью живет в Сети уже как минимум неделю!
— Я до того старый, что даже телефон умею только включать и выключать. Я даже фотографию сделать не могу. У меня уже голова не работает в эту сторону, не то что в Интернет входить. Мне сказал мой внук, что там такая фраза есть. Я говорю: не может быть!
— Но от фразы про Запад вы не отказываетесь? В чем именно он должен Грузии помочь?
— Войти в НАТО. Чтобы больше сюда не врывались на танках, а приезжали в гости, вот что я имел в виду. Мы столько лет у вас спрашивали: чего вы хотите от нас? Если вы хотите, чтобы мы не вступали в НАТО, скажите: мы не хотим, чтобы вы вступали в НАТО. А вот если вы вступите в НАТО, то вам будет то и это! Весь сыр-бор из-за этого и начался. Зачем нам в НАТО? Для того чтобы нас кто-то защищал. От кого? От Затулина, Жириновского, Рогозина — есть какая-то пятерка людей, которые говорят не один год уже, что надо Грузию расчленить на губернии, бомбить и так далее… Я все время говорил: если Владимир Путин поможет нам разобраться с абхазским вопросом, во всех грузинских домах будет его фотография висеть! Маленькая у нас страна, гостеприимная, добрая, живут хорошие люди. Мы умеем дружить, понимаете?! Все россияне это знают. Кроме политиков.
«Я себя перестал бы уважать»
— Меня, честно говоря, более всего волнует лично ваш эмоциональный фон.
— Эмоциональный фон у меня очень плохой. С 9 апреля 1989 года у меня все время плохой эмоциональный фон, с того момента, как вошла тяжелая техника в Тбилиси и солдаты начали рубить женщин лопатами.
— Вот сейчас я, как Станиславский, вскричу: не верю! В этом случае вы должны были бы начать игнорировать Россию еще 20 лет назад. Вот и кинули бы свой вызов обществу тогда, а не сейчас.
— Просто там ордена не было. А тут орден совпал с бомбардировкой. Как вам объяснить, неужели это непонятно, мне просто даже неудобно говорить — когда вам дают орден и когда бомбят ваш город… Я себя перестал бы уважать, да. Какой орден Дружбы народов, когда я вижу, как беженцев везут, как горят города, села, деревни. 250 гектаров лесов Боржомского ущелья шесть дней потушить не могли… Это называется уничтожением страны.
— Предположим, от России вы уже отошли, как и планировали. И как вам без нее живется? Конкретно вам: Вахтангу Константиновичу Кикабидзе?
— Вахтанг Константинович Кикабидзе будет плохо жить без России. Потому что я люблю для россиян петь. У меня работа в любом случае будет, у меня много приглашений, но я люблю петь на русском языке тоже, у меня очень хорошие и красивые песни. Почему меня россияне любят? Потому что я никогда не пел про флаги, про танки, про пушки, про атомные бомбы. Я всегда пел про людей маленьких, которые уверены, что на их улице тоже будет праздник.
— А мне кажется, что вас любили не за это. За фильм «Мимино». За тот образ чистого и славного человека и тот интернациональный дух, которого, увы, больше нет… Представьте, что возникла бы вдруг идея сделать фильм об уставшем, постаревшем Мимино. Где бы он сейчас был и что делал?
— Наверное, был бы инструктором летчиков военных вертолетов. Таких людей, как Мимино, уже нет. Сейчас на первый план выползли деньги. А тогда духовность была. Сейчас, если такое кино снять, никто смотреть не будет, наверное.
— Ну, если снять фильм, в котором Мимино инструктирует летчиков, направляющихся бомбить Цхинвали, все точно посмотрят…
— Давайте тогда про Цхинвали поговорим, а то потом эту фразу вырежут и поставят в рекламе: что Кикабидзе был бы инструктором и бомбил Цхинвали… Почему-то ни один журналист не едет туда, чтобы показать, кто разбомбил город!
— А разве это не очевидно? Вы эту войну видели на грузинских телеэкранах или лично наблюдали танки на улицах Тбилиси и то, как русские солдаты — я пересказываю грузинскую прессу — воруют старые унитазы и исподнее из ваших казарм?
— Что это, постановка, что ли? Тогда режиссера назовите мне! Это гениальный должен быть режиссер — или Роберт Стуруа , или Юрий Любимов. Я проезжал Гори через пять минут после того, как туда упали бомбы с воздуха. Ехал к семье, чтобы ее забрать из Батуми. Если не верите, я за эти дни ни разу к морю близко не подходил, потому что все время сижу у экрана и смотрю, что происходит — что говорят там, что говорят здесь… И еще мне каждый день звонят из Москвы и спрашивают: Вахтанг, ответь, ты правда сказал, что надо с Россией покончить? Вот как бы вы себя чувствовали?
«Не должно было быть этой войны»
— Послушайте, а вам не приходило в голову, что и вы, и мы стали жертвой какой-то фантастической манипуляции, что кто-то там, наверху, нажимает на кнопки и делает из нас дурачков, показывая нам разные картинки?
— Я к этому привык. Потому что это всю жизнь было. Я каждый день, сидя у телевизора, с утра до вечера наблюдал, как наши правительственные чиновники вели переговоры с югоосетинскими лидерами за столом переговоров. Днем говорили, а вечером, как только темнело, оттуда начинали стрелять. «У нас есть правительство или нет? Помогите нам!» — кричали наши старушки. И мы знали, что в конце концов на провокацию попадемся… Надо мыслить логично. Зачем Грузии было вызывать на себя эту огромную армию, объясните мне. За полтора часа входит тысяча с лишним танков! Как это они добрались так быстро? Это продуманная операция. Если мне докажут, что это не так, я извинюсь перед всеми.
— Танки, о которых вы говорите, входили через сутки, вечером 9 августа, я это знаю точно, поскольку там был ранен корреспондент нашей газеты.
— Напортачили ваши, напортачили наши — это им разбираться. Люди устали, понимаете. Не должно было быть этой войны. Российские войска должны были заняться только Южной Осетией. А бомбы упали совсем в другой стороне, в Кахетии, потом здесь, в полутора километрах от Батуми. Есть такое слово «интервенция» — люди его сейчас произносят, и удивляться не надо. Вот отдают сейчас беженцев, которых забирали в плен. Знаете, сколько им лет? 85, 80… Старые, плачущие люди… И Кикабидзе должен был пойти брать орден Дружбы?
— Вам не кажется, что можно было все-таки поступить интеллигентнее, чтобы не оскорблять тех, кто вас столько лет искренне любил?
— И продолжают любить, будьте уверены! Так же, как любят русских в Грузии.
— С людьми-то договориться можно. Но как только на сцену выходит ваш Окруашвили с фразой про «фекальные массы» или Саакашвили, у которого что ни слово, то перл, — ни в какую любовь уже не веришь.
— Но, с другой стороны, когда выходит Зюганов и говорит: «этот мерзавец Саакашвили», как будто он ему двоюродный брат или сосед… Нельзя президентов оскорблять. Нельзя вмешиваться в чужие дела. Если страна напортачила, пусть сама разбирается у себя. Но то, что Грузия всегда хотела, и хочет, и будет жить с Россией, это я голову могу положить на плаху. У меня ощущение, что сейчас какая-то личностная война идет. А я так воспитан, меня мама с детства учила, что сначала надо любить родину, потом друзей, потом семью. Я за родину могу голову положить.
Младший брат хочет быть старшим
— А вы можете вспомнить тот день, когда «наша страна» стала для вас «этой»?
— Был такой легендарный ансамбль «Орэро». И когда мы первый раз поехали за границу и сказали, откуда мы, — почему-то люди начали морщиться. И вот это ощущение у меня осталось. Везде, как только узнавали, что мы из Советского Союза, все почему-то морщились. Цветы дарили, но… Это серп и молот был виноват.
— Я не это имела в виду. Мы, русские, не заметили, когда и почему грузины от нас отвернулись. Жили себе, жили — вдруг в один день проснулись и обнаружили, что больше не братья.
— Для меня сегодня русские тоже братья. Я без лукавства это говорю, потому что я не в том возрасте, чтобы лукавить. Но человек так создан, что он ничего не забывает, понимаете, — как мы хоронили женщин, которые были зарублены лопатами. Или как в Тбилиси прилетел огромный скотовоз-самолет, и начали оттуда выползать женщины с сумками, которые в России работали… Я не мог забыть, как в один прекрасный день человек по фамилии Онищенко вдруг объявил, что он самый главный специалист по еде и напиткам, и сказал, что грузинское вино — это отрава и боржоми тоже. Смешно это все. Но это же запоминается! Моя мама, когда вдруг перестал гореть свет в Грузии и исчезла горячая вода, достала керосинку, которую я с детства помню. И сказала: вот так, Буба, жизнь устроена, с чего начинали, тем и заканчиваем. И в этом ничего смешного нет, потому что мы сами, люди, портим себе жизнь. Нет такого народа в мире, который хочет воевать. Такой истории Грузия не знала. Она всю жизнь воевала, но в основном с мусульманскими странами. Мы давно знали, что Москве не угоден президент Грузии. Но зачем наказывать народ за то, что он выбрал такого президента? Мы сами с ним разберемся. Я его выбирал и стоял рядом с ним. Не надо из соседа делать младшего брата. Это некрасиво. Опять я к серпу и молоту возвращаюсь.
— Уж лучше тогда к Георгиевскому трактату: все-таки ось «старший — младший» возникла не в Советском Союзе, а на полтора века раньше. Не подписали бы тогда трактат — и не было бы сейчас такой страны, как Грузия…
— Неизвестно. До трактата 250 тысяч раз грузины воевали с мусульманами. И все равно выжили.
— Почему же Грузия про это забыла?
— Грузия ничего не забыла. И как в 1921 году русская армия вошла и насильственно сделала ее красной — тоже.
— Что же, грузины вообще за свою жизнь ничего хорошего от России не видели?
— Здесь не о России разговор. Мы очень близкие страны и много горя вместе прошли. Нельзя вот так на эмоциях писать: Буба был хороший, а сегодня стал плохим, и что это мы его сделали. Никто меня не делал. Приглашали в Россию, потому что всем это нравилось. Я люблю петь в Москве, люблю в Армавире и в Вологде. Будет очень тяжело без этого. Я не могу просто петь сейчас там. Как я могу выйти и петь в России? После всего, что видел?
«Ты убил Мимино!»
— Сейчас вам будет очень больно, но я должна это сделать. Я выписала самое мягкое из того, что прислали в комментариях к тому вашему скандальному интервью читатели: что вы паразитируете на нашей любви. Что нам хамят за наши же деньги. Что вас надо забыть. Что вы совершили предательство. Что, возможно, вы жалеете о словах, сказанных в порыве эмоций. Вот еще фраза: «Ты убил Мимино своим языком»…
— Я не согласен, что я предал, не взяв орден… Я всегда, когда рот открываю, говорю правду. Это мой большой минус. Но чего я не говорил, не надо мне приписывать.
— Знаете, что вам еще советуют? Посмотреть в глаза Валерию Гергиеву. У вас показывали тот концерт, который он давал в Цхинвали?
— А что мне ему в глаза смотреть? Пусть он мне посмотрит в глаза. Гергиев обязан был дать там концерт, он осетин. Он приехал на свою родину! Он в Питере живет, дал концерт и уехал в Питер. Пусть в Тбилиси приедет, я ему посмотрю в глаза! Не будем исключать, что и я в Сухуми дам концерт. И в Цхинвали тоже.
— В Россию, надо полагать, больше не поедете?
— Завтра же могу, у меня виза еще есть до конца января. Если нужно будет Грузии — поеду.
— Читатели не без ехидства переживают за ваши будущие доходы…
— Давайте их успокоим. Я по кабинетам никогда не ходил и ничего ни у кого не просил, если ходил, то за других людей. Я первый магнитофон купил, когда мне было 30 лет. А первую машину — лет 12 тому назад, «Волгу». Я могу жить только на жареной картошке. Я все свои деньги тратил в основном на друзей, которые в молодости мне помогали, сейчас они безработные, и я им помогаю. Что бы ни писали, мужик я неплохой. Это я точно знаю.
— В нашем разговоре присутствуют как бы две России. Одна хорошая, другая плохая. Хорошая пожимает вам руку, звонит, поддерживает, сочувствует и любит. А плохая…
— Плохая — это политика России. О самой России разговора нет.
— …Вы, наверное, удивитесь, если я вам скажу, что Россия — одна, и думает она одинаково.
— Наверное. Но мне может это не нравиться, правильно? Я имею право, я живой человек. Может быть, я иногда ошибаюсь. Но я всегда отвечаю за свое слово. «Покончить с Россией» — я не говорил. Я хочу сказать одну вещь: политические игры — это не самое главное в жизни человека. Через какое-то время и нашим, и вашим внукам будет смешно за все то, что произошло. Никто не знает, как обернется дело — в лучшую сторону, в худшую? Россия с Германией дружит. Кто бы мог это представить? Это политика — а люди приходят, уходят и обязаны жить хорошо — в любви, мире, с цветами и песнями. Я хочу России пожелать большого счастья. Потому что я Россию очень люблю. Культуру русскую, литературу, у меня дети и внуки чисто говорят на русском языке. Я не хочу, чтобы россияне из меня делали врага России. Если бы мне было лет 30, наверное, я бы больше переживал за то, что обо мне говорят и пишут. Но мне, к сожалению, уже 70. Если бы я хоть мало-мальски думал, что я виноват, я бы сказал. Жизнь — она все ставит на свои места. Какие бы ситуации ни придумывали политики, все равно все идет по тому руслу, как и должно идти. И я уверен, что грузины и россияне все равно будут дружить. Когда мы пацанами были и у нас драки происходили, тот, кто побеждал, всех куда-нибудь приглашал посидеть, и все заканчивалось мирно. Для этого стол и придумали — чтобы сидеть и говорить. А стрелять — это очень легко. И умирать очень легко. Жить трудно.
Актриса Елена Проклова.
ЗВОНОК ДРУГУ
Лариса Ивановна (актриса Елена Проклова)
— Изменилось ли ваше отношение к Кикабидзе и Грузии?
— Зная Вахтанга прекрасно и много лет, я не думаю, что он говорил это, не имея оснований. Мы видим лишь пену того, что происходит на самом деле, главное от общества скрыто. Я не думаю, что человек, настолько любящий Россию, как любит ее Кикабидзе, мог измениться в один миг. В таких острых ситуациях человек становится чуть больше гражданином, чем на самом деле. Другое дело, что и он тоже знает не все…
— Ваш партнер по фильму «Мимино» считает, что сейчас такое кино смотреть никто бы не стал.
— Не так! Ностальгия по такого рода отношениям — когда люди могут помогать друг другу вне зависимости от национальности — была и тогда, сейчас же она увеличилась в сотни раз. Мы все равно родственнки в нескольких поколениях и связаны историей и религией. Все уйдет. То, что случилось, — наша беда, а не наша суть.
|
