$IMAGE1-right$ Газета «Наш
Мир» Мы не часто встречались. В последнее время совсем не часто. Он все чаще замыкался в себе, в своей семье. Тамара. Дом в переулочках позади Тверской улицы («это я все сам придумал, а многое вообще сам сделал», - хвастался он убранством квартиры). Дача. Собаки. Картины, которые он очень неплохо рисовал — не для выставок, для себя. Я почти не встречал его на светских мероприятиях. Он перестал петь. Помню, как в тогда еще существовавшем концертном зале «Россия», теперь снесенном вместе с одноименной гостиницей, праздновали его 60-летие. Было много гостей. Иосиф Кобзон все пытался заставить Муслима спеть. Подначивал. Уговаривал. Тыкал в лицо микрофоном.- Так, как я пел раньше, уже не могу. Не смогу. Так, как сейчас, не хочу. Все. Пой ты, Иосиф, если считаешь, это достойным. У Муслима Магомаева было много достоинства. И много гордости. Человеческой. Мужской. Актерской. В нашем родном городе редко кто умеет сказать твердое: «нет». Чаще обходятся заменителями — я подумаю, посмотрим, постараюсь. Может боятся обидеть просящего, может, стараются не показаться слабыми и неспособными выполнить просьбу. Он умел говорить «нет». И тогда, когда отказался стать солистом Большого театра. И тогда, когда выбрал эстраду, а не оперу. И тогда, когда не пел комсомольских песен, как Лещенко или Кобзон.Магомаев прошел испытание такой славой, что перед ним открывались бы потом все двери — хоть депутатом, хоть сановником, хоть художественным руководителем какого-нибудь почетного коллектива. Он не пошел в политику. Ни в азербайджанскую, ни в российскую. «Каждый должен заниматься своим делом». Только когда Полада Бюльбюль оглы вдруг назначили послом Азербайджана в России, с иронией пошутил: «Ну, тогда и я вполне могу быть послом России в Азербайджане».Он не ушел в бизнес. Не стал чьей-то «крышей». Ничего не возглавил.Просто закончил карьеру в самом расцвете. Понял, что как раньше не может, а как сейчас не хочет. Пусть Кобзон. Вот ведь странно. Он никогда не был настоящим «советским» человеком. Для этого Магомаев был слишком самостоятельным. Но именно Муслим стал символом всего лучшего, что было в советской эстраде.Ничем не запятнал себя, ни в чем не замазан, никаких слухов в желтой прессе.- Муслим Магометович, - спросил я как-то его, когда мы пили чай в его московской квартире, - вам нравится Ваше имя? Он пожал плечами: «Это имя деда. Я привык. Знаешь, когда был маленьким в Баку, гордился, что филармония носит имя деда — Муслима Магомаева. А вот в России сейчас путают. Думают, что в честь меня назвали». «Муслим, - сказал я, - значит принявший Ислам».- Ах, да, - улыбнулся он. Потом закурил. Он много курил. И сказал уже без улыбки: «В детстве няня иногда водила меня в православную церковь. Мне нравилось. Но вот сейчас я, наверное, чувствую себя мусульманином». Его хотели похоронить в Москве, там, где он прожил большую часть жизни. Но похоронили в Азербайджане. На родине. И мулла читал заупокойную молитву. Так правильней. Рустам Арифджанов |
