|
 Газета «Наш Мир» Гипотезы 'упадка' основываются на идее неизбежной корреляции между
политическим и экономическим могуществом. Однако рассинхронизация
экономических и политических циклов американской державы не может не
поражать. Шагающий по планете финансовый кризис побуждает нас
задаться вопросом о будущем американской державы, поскольку именно ее
экономика попала под удар, и, соответственно, под огонь критики. Так
что же, пробил час упадка Америки? Это уже утверждали не один раз: в
1971 году, когда США девальвировали доллар и объявили об отмене его
золотое обеспечения; в 1975 году, когда они бесславно оставили Вьетнам;
в 1979 году, когда СССР ввел войска в Афганистан, а операция по
спасению американских заложников в Иране окончилась фиаско; в 1982
году, когда США превратились в страну-дебитора, а сильнейшая рецессия
той поры сопровождалась разговорами о деиндустриализации страны и
развалом ее инфраструктур; и, наконец, в 1987 году, когда Пол Кеннеди
ввел знаменитый термин "overstretch' (перенапряжение), под которым он
подразумевал широкий политический охват США, несоразмерный их тающим
финансовым ресурсам. Кеннеди утверждал, что США были первой за два
последних века крупной державой, чей текущий дефицит значительно
возрастал в мирное время, до этого подобное наблюдалось в
предреволюционной Франции. Все эти гипотезы основывались на идее
неизбежной корреляции между политическим и экономическим могуществом.
Однако рассинхронизация экономических и политических циклов
американской державы не может не поражать. Поэтому необходимо понять,
каким образом взаимодействуют материальное и политическое могущество. В
материальном плане стабильность американской державы впечатляет. В
плане паритета покупательной способности, ВВП США в 2008 году
составляет 19% от общемирового, против 21,2% в 1980. Однако за тот же
период доля Китая выросла с 3,2% до 16,6%. Это означает, что в
материальном плане рост экономической мощи Китая мало влияет на
могущество Америки. Это скорее затрагивает Европу, чья доля снизилась с
29% до 20%, и, естественно, весь неазиатский мир (Латинская Америка,
Африка). Таким образом, мы можем говорить о медленном зарождении
нескольких экономических полюсов, тут хорошим примером может послужить
ВТО. В этой организации на смену евро-американской монополии (в рамках
ГАТТ) пришла сложная многополярная система, где, в зависимости от
предмета обсуждения, доминирующие полюса не обязательно являются
величиной постоянной, и ни одна страна или группа стран не могут
диктовать свою волю. Этот медленный процесс возникновения мировой
многополярной системы не лишен напряженностей. Однако в историческом
разрезе они пока довольно незначительны. Безусловно, финансовый кризис
может смешать все карты. Но пока ничто этого не предвещает. Несмотря на
протекционистскую риторику богатых стран, уровень тарифной защиты в
мире никогда еще не был таким низким. И с этой точки зрения
блокирование переговоров в ВТО ничего не доказывает. Существующая
тарифная защита явно ниже, чем обсуждаемые протекционистские меры.
Таким образом, коммерческие переговоры имеют целью не столько
ослабление эффективной защиты, сколько придание ей необратимого
характера. Относительно спокойный характер мировой конкуренции несет в
себе реальные нарушения равновесия. Однако они не являются
функциональными. Например: текущий дефицит бюджета США
составляет 5,5% ВВП против 1,6% в 1996г. В этом принято усматривать
симптоматику страны, живущей не по средствам, потому что она производит
меньше, чем потребляет. Это также считается признаком процесса, который
не сможет просуществовать долго и в один прекрасный день вынудит США
вести себя как самый обыкновенный член МВФ. Однако эта корректировка,
которую считают неизбежной, и которая, если произойдет, станет для США
неоспоримым шагом назад, пока еще не случилась. Причем не только не
случилась, но и на данный момент не имеет никаких причин для этого.
Причина тому очень проста: в мире наблюдается избыток накоплений.
Однако потоки этих сбережений движутся в направлении, идущем в разрез с
правилами классической экономики. Вместо того чтобы двигаться от
богатых стран к бедным или развивающимся, где рентабельность капитала в
теории более высокая, они направляются в самую могущественную страну в
мире. Почему? Потому что США - большой рынок с большими возможностями,
где существуют твердые юридические гарантии для создания ценностей и
все экономические факторы, благоприятствующие творчеству и инновациям,
усиливаются верой в политическую и стратегическую мощь США. Таким
образом, США одновременно являются и большим рынком и крупной державой,
причем оба эти фактора друг друга усиливают. Это влияет на мнение не
только частных, но и государственных инвесторов, в частности
иностранных государств, которые вкладывают излишки бюджета в облигации
Казначейства США. Парадокс заключается в том, что доверие к США
никак не связано с их политическим имиджем. В мрачный период для США с
2002 по 2006 гг. именно приток государственных средств покрыл половину
их текущего дефицита, а это значит, что 11 сентября никоим образом не
повлияло на веру в стабильность США, как раз напротив. Даже глубина
нынешнего финансового кризиса не подорвала доверие, которым доллар
пользуется во всем мире. Таким образом, тезис о 'перенапряженной'
стране, чьи средства не могут обеспечить ее потребности, оказывается
несостоятельным, поскольку иностранные государства с бюджетными
излишками поддерживают США и позволяют им увеличивать инвестиции при
снижающемся уровне накоплений. Может ли подобная ситуация
продлиться долго? С статистической точки зрения - да, потому что
избыток накоплений превышает 400 млрд. долларов, в то время как десять
лет назад эта сумма была менее 100 млрд. Таким образом, даже при
гипотетическом улетучивании этих излишков под воздействием
экономического спада, останутся значительные резервы. Кроме того,
размер дефицита бюджета США необходимо соотнести с глобальным
богатством страны и, особенно, с тем фактом, что ее внешний долг
по-прежнему ниже доходов от американских инвестиций за границей. Правда,
статистикой все не объяснишь. Есть еще одно немаловажное условие:
готовность двух крупных кредиторов США - Японии и Китая - принять эту
схему. Однако тут ничто не указывает на быстрые или радикальные
перемены. Япония жизненно заинтересована в стабильности США, которые
являются гарантом ее безопасности. А если учесть, что Япония стала
первой страной в мире, где средний возраст населения - 40 лет, то
представляется маловероятным, что она готова брать на себя новые
политические и стратегические риски. Китай же со своей стороны
превратил экспорт в движущую силу своего развития. Эта модель делает
его уязвимым при замедлении мирового роста и протекционизме. Но она же
позволяет Китаю сохранить контроль над внутренним функционированием его
экономической и финансовой системы. В данном случае парадокс кроется в
том факте, что могущество США зиждется не столько на переходе всех
стран мира на их экономическую и финансовую модель, сколько на
существовании крупных государств, чье отношение к сбережениям (Япония)
или экономическому росту (Китай) отличается от штатовского. Тот факт,
что китайцы и японцы играют роль 'больших муравьев' более чем
устраивает 'большую стрекозу'-Америку. Американская стрекоза нуждается
в азиатских муравьях, но и им она крайне необходима. Что возвращает нас
к вопросу многополярности и ее политических последствий. Со структурной
точки зрения многополярность как более широкое распределение влияния
уже существует. И все свидетельствует в пользу того, что она может
усилиться. Главное, что осталось выяснить, так это то, какими будут
политические последствия этого перераспределения. И тут ничего не
предрешено заранее. Исторически экономическое и стратегическое
могущество в конечном итоге должны слиться воедино. Но возможны
временные расхождения и исключения из правил. Голландия была великой
торговой нацией, но при этом не была мировой державой, сравнимой с
Великобританией и Францией. А политическое влияние царской России
всегда было намного сильнее ее экономической мощи. Как же обстоят
дела в XXI веке? Страх Японии перед Китаем, старение населения,
пацифизм более чем когда-либо побуждают Токио искать американских
гарантий. То же самое справедливо и для Европы, которая опасается
России. Главный инструмент ЕС для защиты своих интересов и ценностей в
мире - это 'мягкое влияние'. Что же касается Китая и России, то
их стратегическое видение мировых проблем и стремление участвовать в их
решении с помощью классического силового инструментария не делают из
этих стран неумолимых соперников Соединенных Штатов.
|
