|
 Газета «Наш Мир» Классическая война постепенно становится экзотикой. Регулярной
армии гораздо чаще приходится воевать не против другой регулярной
армии, а против иррегулярных формирований. Под такой тип войны
подпадают партизанские, национально-освободительные, сепаратистские,
террористические войны. Юридической и моральной границы между этими
понятиями, как правило, нет. Оставим сейчас в стороне чисто
криминальные военизированные формирования. Наиболее мощными из них
являются наркогруппировки, позиции которых очень сильны в некоторых
странах Южной Америки, Южной и Юго-Восточной Азии. Они не преследуют
политических целей и являются преступными с любой точки зрения.
Терроризм же принято считать действием политическим.
Наибольшей легитимностью из всех типов иррегулярных формирований
обладают, очевидно, партизанские формирования, ведущие войну против
иностранных агрессоров. Однако после окончания Второй мировой такие
варианты в чистом виде крайне редки. Сегодня к ним можно отнести разве
что борьбу против оккупации Ирака войсками США и их союзниками. При
этом в реальности из тех, кто стреляет в американцев, далеко не все
борются именно за свободу Ирака от иностранной оккупации, а не за
«всемирный халифат», внутри которого никаких Ираков быть не может, либо
за достижение абсолютной власти над ограниченной территорией, что лишь
подрывает территориальную целостность Ирака. «Национально-освободительные»
движения по совместительству являются сепаратистскими движениями,
направленными на отторжение от своей страны какой-либо ее части (как
правило, заселенной этническим и/или религиозным меньшинством). Россия
познакомилась с этим на примере Чечни. Эти случаи являются уже в высшей
степени неоднозначными. Здесь возникает неразрешимое противоречие между
«принципом нерушимости границ» и «правом наций на самоопределение».
Оно, в частности, породило известный феномен непризнанных государств. В
чем юридическая разница между сепаратистом и «национальным
освободителем», сказать практически невозможно. Наконец, еще
один неоднозначный случай — борьба против иностранных войск, которые
приглашены в страну ее законным правительством. Самыми яркими примерами
являются сопротивление присутствию американских войск в Южном Вьетнаме
и советских в Афганистане. Степень легитимности сопротивления
определить и здесь крайне сложно. При этом надо отметить, что
войны подобного типа в подавляющем большинстве случаев отличаются
гораздо большей жестокостью обеих воюющих сторон, чем классические
войны между двумя регулярными армиями. Иррегулярное формирование
компенсирует жестокостью свою военную слабость, оказывая таким образом
на противника психологическое давление. Регулярные силы отвечают
жестокостью на жестокость, кроме того, таким способом они компенсируют
свою неготовность к войне. Регулярная армия всегда не готова к
противопартизанской войне, даже если имеет солидный опыт такой войны в
прошлом. Ее все равно готовят только к классической войне. Российской
армии в Чечне практически не помог афганский опыт, американской в Ираке
— вьетнамский. Противопартизанская война продолжает восприниматься
военными как неправильная с точки зрения военного искусства и
нелегитимная юридически. Причем военные в глубине души не только
действия партизан, но и свои действия часто считают не вполне
легитимными, что вызывает серьезный психологический дискомфорт и
становится причиной неадекватного поведения (вспомним лейтенанта Келли
и полковника Буданова). Кроме того, обе стороны демонстрируют
жестокость и в отношении мирного населения, стремясь заставить его не
поддерживать противоположную сторону. Ведь в подобного рода войнах
поддержка населения становится важнейшим (если не решающим) фактором
успеха, поэтому так важно выбить почву из-под ног противника.
А что же такое все-таки терроризм? Насильственные действия,
направленные на достижение политических целей? Под такое определение
подпадают любые действия любых вооруженных формирований, включая даже
действия регулярных армий, ведущих справедливую оборонительную войну
(они совершают насильственные действия с целью освобождения своей
территории). Добавить к этому определению то, что террористические
действия могут вести только негосударственные субъекты? Это практически
ничего не изменит, поскольку под него подпадет все, что описано выше.
Впрочем, здесь возникает дополнительная сложность — как разграничить
государственные и негосударственные субъекты. Например, очень сложно
определить субъектность партизанских формирований, оказывающих помощь
своим регулярным армиям в тылу противника. Или армии вышеупомянутых
непризнанных государств сами себя считают государственными субъектами и
строятся, как правило, именно как регулярные армии, хотя практически
всегда на первом этапе своего существования выступают в качестве
иррегулярных формирований. Кроме того, возникает
принципиальный вопрос: может ли определение даваться не через
целеполагание, а через субъектность? Или через метод, хотя с точки
зрения здравого смысла напрашивается именно оно. Снос башен ВТЦ,
«Норд-Ост» и Беслан, взрывы палестинских камикадзе в израильских
автобусах однозначно трактуются как теракты. Это крайне жестокие
насильственные действия, совершенные в отношении мирного населения. Они
ни с какой точки зрения не могут считаться законными и допустимыми,
даже как ответ на аналогичные действия противоположной стороны. Но, как
уже говорилось, на практике почти все иррегулярные формирования,
включая тех же «законных» партизан, действуют против мирного населения
с той или иной степенью жестокости, без этого у них нет шансов на
победу. Соответственно, рождаются вопросы: о допустимой степени насилия
против мирного населения (равна она нулю или нет) и о легитимности
действий иррегулярных формирований в целом. А здесь снова начинается
бесконечный спор о разнице между «террористами», «сепаратистами» и
«освободителями» и о том, имеют ли даже «законные» партизаны право на
уничтожение гражданских лиц, сотрудничающих с оккупантами. К
тому же автоматически возникает вопрос, можно ли считать терроризмом
действия иррегулярных формирований против регулярных войск и прочих
силовых структур. С точки зрения российских и американских властей,
атаки на их военнослужащих в Чечне и Ираке соответственно однозначно
трактуются как терроризм, хотя здесь грань между терроризмом и
национально-освободительным движением (а также, в случае с Чечней,
сепаратизмом), как было сказано выше, практически отсутствует.
И уж совсем интересный вопрос — как трактовать деятельность регулярных
«законных» спецподразделений в составе чужих иррегулярных формирований.
Например, действия советского спецназа во Вьетнаме против американских
войск. В связи с этим, кстати, возникает еще один вопрос:
«государственный терроризм» — это пропагандистский штамп или реально
существующее явление? В частности, можно ли считать таковым ковровые
бомбардировки ВВС США Северного Вьетнама, сопровождавшиеся массовой
гибелью мирного населения, или штурм советским спецназом президентского
дворца в Кабуле в декабре 1979 года? В итоге нельзя не видеть
парадокса: крайне опасное явление есть, а сколько-нибудь единообразного
понимания его сути нет не только на уровне научного определения, но
даже на уровне интуиции и здравого смысла. Видимо, даже данная статья
является примером этого парадокса. Автор доказывает, что у понятия
«терроризм» нет смыслового наполнения, но постоянно оперирует этим
понятием применительно к конкретным ситуациям. К сожалению, данная
проблема политизирована в максимальной степени, она затрагивает
интересы слишком многих очень мощных политических и финансовых групп.
Поэтому практически невозможно ожидать выработки единых взглядов на
проблему и подходов к ней.
|
