Газета «Наш Мир»

    Казахстан пересчитал свой трехгодичный бюджет. Министерство экономики и бюджетного планирования заложило новую стоимость нефти - 50 долларов вместо 60. К слову, когда-то нефть стоила 10-12 долларов, и ничего, продавали, жили на эти деньги… Почему теперь цена 50 долларов за баррель вызывает легкую панику?

    О будущей цене нефти, ее качестве и контроле государства над стратегической отраслью мы побеседовали с Олегом Ивановичем Егоровым, главным научным сотрудником Института экономики Министерства образования и науки РК, доктором экономических наук, профессором.

    - Какова на сегодня средняя себестоимость разработки месторождений и какая планка цены нефти может стать катастрофой для отечественных недропользователей?

    - Продаваться наша нефть будет в любом случае, вопрос в том, сколько средств от ее экспорта поступит в бюджет. Возьмем в качестве примера Тенгизское месторождение, которое работает устойчиво, с небольшим наращиванием. Себестоимость тонны нефти примерно равна 20 долларам (эта цена включает затраты на разведку, подъем нефти на поверхность, зарплату, материалы, амортизацию, но не включает транспортные расходы и налоги). Если баррель стоит 50 долларов, то тонна, в которой, как известно, 7 баррелей - будет стоить 350 долларов. Прибыль - минус 20 долларов себестоимости, то есть 330 долларов с тонны. Конечно, для нас желательно, чтобы баррель стоил 70-80 долларов.

    - Но ведь в целом и так неплохо?

    - Да, неплохо. Но государство немало теряет из-за оффшоров. Оффшоры - это для экспортеров “золотое дно”. Компания, которая владеет ресурсами, говорит: “Нам неудобно нефть продавать порциями - кому в цистернах вести, кому подавать в трубу, кому направлять морем. Мы нашли оптового покупателя, который берет весь наш объем, но он цену предлагает ниже мировой. Поэтому ему мы нефть и сдаем”. И попробуйте докажите, по какой именно цене он нефть продал. Налоги платят с той цены, которая попадает в отчетность. Оффшоры и создают разницу, которая вообще не облагается налогом. По некоторым данным, до 60 процентов казахстанской нефти идет через оффшоры.

    - Не раз мы слышали упреки в низком качестве нашей нефти. Можно ли его улучшить, чтобы продавать нефть дороже?

    - Главными параметрами, по которым оценивается качество нефти, являются доля светлых нефтепродуктов, содержание серы и смол. Пример качества нашей нефти - договор “Казахстан-Иран”, по которому была обусловлена поставка в эту страну 2 миллионов тонн нефти в год. Так вот. Поставили мы первую партию - 70 тысяч тонн, и через некоторое время от иранской стороны поступает предложение с просьбой улучшить качество, потому как нормы содержания сернистых соединений - меркаптанов - были превышены в 40-50 раз!

    Если бы казахстанская сторона, недропользователи наши, еще несколько лет назад ввели в эксплуатацию установки по их извлечению, мы бы получили нефть высшего класса, в которой 75 процентов светлых нефтепродуктов, представляющие собой концентрацию бензина и дизтоплива. Однако установку по очистке купили только после этого события. Да и то, возможно, до сих пор очищаются все равно лишь ограниченные объемы. Сами по себе меркаптаны представляют собой отдельный важный продукт, который мы сегодня закупаем, хотя могли бы сами еще и продавать. Меркаптаны добавляют для придания запаха в бытовой газ - пропан, (он, как известно, вообще не имеет запаха, чтобы его утечку можно было вовремя почувствовать и предотвратить возможную беду).

    - На одной из конференций вы говорили о том, что до сих пор технологии разработки и эксплуатации наших месторождений недалеко ушли от методик десятилетней давности…

    - Нынешний коэффициент извлечения (30-35 процентов) на многих казахстанских месторождениях можно было бы довести до 50 процентов. СП “Тенгизшевройл” только на пятнадцатом году работы сдает в эксплуатацию завод по обратной закачке газа в продуктивные пласты, что необходимо для поддержания давления. В СССР, как правило, уже на второй год эксплуатации месторождения обязывали внедрять вторичные методы поддержания давления, как оно и должно быть по науке и по теории добычи.

    - Так почему же вопреки закону, который обязывает недропользователей рационально использовать ресурсы, государство не пресекает такие случаи?

    - А кто будет контролировать? Все те наши специалисты, кто занял тот или иной пост в компаниях, уже проводят политику своей компании, они не заинтересованы вступать в противоречия с утвержденными ею тактикой и стратегией развития. Хотя претензий к компаниям можно предъявить немало. Почему больше десяти лет газ сжигают на факелах, в то время как жители многих населенных пунктов сидят без газа и доходит до того, что в отдельных регионах населению приходилось в зимний период сжигать рис, чтобы не замерзнуть? Не так давно стоило напомнить об условиях контрактов, как был построен и введен в действие газопровод, в Кзылорду газ пустили.

    Еще пример. Бузачинская нефть (месторождения Каламкас, Каражанбас) содержит ванадий и никель (до 250-400 граммов на тонну). Когда мы стали поставлять эту нефть в Баку, через какое-то время ее принимать прекратили - столько там после переработки накопилось окиси ванадия и соединений никеля. А ведь эти металлы можно было извлекать и продавать. “Старые”, уникальные нефти эмбинских месторождений (Макат, Доссор, Сагиз, Танатар) использовали для получения парфюмерных масел, в медицине. Такая гамма редкой продукции, вы даже не представляете, сколько мы потеряли.

    Возьмем мангышлакские месторождения. Нефть Узеня и Жетыбая не прокачивается уже при плюс 30 градусах - становится густой и вязкой, комкуется, потому что содержит много парафина. Если уберем его, то останутся чисто масляные фракции. Но по-прежнему и масло, и парафин мы завозим вместо того, чтобы получать из собственной же нефти.

    - Короче говоря, давно пора было начать наводить порядок, для чего и началось, наконец, усиление роли и доли государства в нефтегазовом секторе (многие называют это началом национализации)?

    - Я думаю, что происходит путаница в понятиях. Сейчас мы наблюдаем не национализацию, а возврат активов государству, причем благодаря случаю - продается пакет, и мы участвуем в покупке (это стало возможным после того, как два года назад была создана правовая база, чтобы право на покупку пакета в первую очередь имел Казахстан).

    Было время, когда Объединенные Арабские Эмираты и Кувейт практически полностью сдавали свою территорию западным компаниям и имели всего лишь 10 процентов от общего дохода. Прошло время, они поумнели и провели в восьмидесятых национализацию. Рассмотрим Норвегию, с которой мы всегда берем пример. Что такое Норвегия в нефтяной отрасли? Это сравнительно молодая страна. Казахстан уже отметил столетие своей нефтяной промышленности, а там отрасль существует лишь 25-30 лет. Однако эта страна уже имеет приличную добычу, за счет нефтяной прибыли она создала высокотехнологичное производство, продукцию которого теперь экспортирует во многие страны мира. Ведет добычу нефти компания “Статойл” - норвежская государственная акционерная компания, основанная в 1972 году, один из крупнейших в мире производителей нефти. Так же, как и у нас, в Норвегии существует нацфонд, расходы средств из которого тщательно контролируются. Его используют и для реализации новых проектов - чего нет у нас. В Казахстане лишь небольшая часть нефтедолларов поступает в бюджет, остальное мы вкладываем в американские государственные ценные бумаги. Они, конечно, не прогорят, но и особой прибыли тоже не дадут.

    Я считаю, что государство может и не вмешиваться в тактику и стратегию развития, но контролировать деятельность недропользователей оно обязано.

    - А что вы скажете о перспективах добычи на Каспии в условиях снижающейся стоимости нефти?

    - Разбуривать северо-восточную часть Каспия для десятка месторождений - не только очень дорого, но и довольно опасно экологически - речь идет о глубине до 4,5 км. На всех этих месторождениях много попутного газа, содержащего большую концентрацию сероводорода. Так что прибавьте ко всему прочему уже образованные завалы комовой серы на берегу в результате разработки Тенгизского месторождения.

    Мне вообще непонятно, почему мы сконцентрировали усилия на шельфе, в то время как в Западном Казахстане - в Уральской, Атырауской, Актюбинской областях выявлено более тысячи соляных куполов. Соляной купол - это километр-два соли, под которой, как правило, залегает нефть. Из этой тысячи куполов исследованы всего около сотни. Главное - это суша, а не море. Из каких эколого-экономических соображений мы стали осуществлять работы на море в таком масштабе, неясно. И ладно бы, был только Кашаган (с одним месторождением еще можно аккуратно работать), но в стадию поисково-разведочных работ вовлекаются десятки структур, что уже само по себе означает увеличение антропогенных нагрузок на столь уязвимую природную среду, что способно привести к непредсказуемым сегодня последствиям.

Кирилл Алексеев