|
 Газета «Наш Мир»
Об Александре Пушкине ещё со времен Гоголя сказано так много и так
глубоко — причём лучшими умами России, что в сущности и добавить к
этому нечего.
Вернее, было бы нечего, если б не культурная обстановка
последних двадцати лет, замылившая и заилившая души и уши наших
читателей так, что все ценностные ориентиры оказались сбиты.
После революции поэт Владислав Ходасевич предсказывал,
что именем Пушкина предстоит "нам перекликаться в надвигающемся мраке".
И действительно, во времена советского агитпропа Пушкин помогал
оставаться в лоне русской культуры, закалял и развивал душу. Но так ли
это сейчас? Честное слово, тревога не покидает меня, что в последние
годы Пушкин отдалился от нас на бoльшее расстояние, чем за предыдущие
семьдесят лет. И увеличивается, углубляется ров между народом и
Пушкиным.
Через века Пушкин чистосердечно протягивает нам руку. Но готовы ли мы ответить ему достойным рукопожатием?
А ведь Пушкин помогает — сужу по себе — и в самых тяжёлых
обстоятельствах. В середине 90-х я почти не читал Пушкина, с тупой
болью переживал то, что происходило тогда в России. Чаемое мною
освобождение от прежних догм обернулось для отечества витком морального
и культурного падения, уж не говоря о политическом унижении. И вот
тогда в мрачных чувствах приехал я в детский летний лагерь под
Ярославлем, где сестрой-хозяйкой работала моя дочка. Там, оказывается,
был такой обычай: как в монастырях во время трапез читают жития святых,
там в обед читали русскую классику. И на этот раз вихрастый паренек
ломким голосом читал заключительную главу "Капитанской дочки" — о
встрече в Царском Селе Маши Мироновой с Государыней. Какое чудо, какая
русская чистота души! Я не мог есть, отложил ложку. И знаемую давно, с
детства, конечно, памятную сцену слушал так, что, словно у пацана,
намокли у меня щеки. Я уехал оттуда обнадёженным, обновившимся и вновь
вернувшимся — к Пушкину.
"Самое высокое достижение и наследие нам от Пушкина, —
писал Солженицын, — не какое-то отдельное его произведение и не даже
лёгкость его поэзии непревзойдённая, ни даже глубина его народности,
так поразившая Достоевского, но — его способность всё сказать, всё
показываемое видеть, осветляя его. Всем событиям, лицам и чувствам, и
особенно боли, скорби, сообщая и свет внутренний, и свет осеняющий
<…>. Через изведанные им толщи мирового трагизма всплытие в слой
покоя, примирённости и света. Горе и горечь осветляются высшим
пониманием, печаль смягчена примирением. Пушкин принимает
действительность именно всю и именно такою, как её создал Бог".
Что греха таить, многим представляется сегодня Пушкин
неактуальной наивной сказкой. А между тем, в его "Маленькие трагедии"
заглядываешь порой с замиранием сердца бoльшим, чем в фантасмагории
Достоевского. Из просветлённого духа его творчества, из семей Лариных,
Гринёвых, Мироновых — безусловно выросла великая эпопея Толстого...
Лев Толстой указал на "безошибочное чувствование
Пушкиным ценностной иерархии жизни". Ценностная иерархии жизни! Есть ли
что-нибудь важнее её? Но именно её-то и стараются теперь раскатать по
горизонтали на атомы и, ухмыляясь, доказать, что всё относительно...
В плане общественном — зрелое пушкинское миропонимание
можно определить как свободный, либеральный консерватизм: то есть
сочетание требований независимости личности, правопорядка и —
безусловного уважения к национальным ценностям и святыням. Пушкин
первым увидел Россию всю, в её цельности. В его творчестве нашлось
достойное место и древней Руси, и петровской империи, и Западу, и
Востоку, и свободе, и государству. "Пушкин строил культуру, веря и
зная, что в ней воплощается Россия" (о. Александр Шмеман). "Клянусь
честью, — писал он Чаадаеву за два года до смерти, — что ни за что на
свете не хотел бы я переменить отечества или иметь другую историю,
кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал".
И об этом же — в его прекрасных стихах:
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному попелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле Бога самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.
И всё это при общеизвестном драматизме судьбы Пушкина, его
ссылках, невозможности побывать в Европе, где он оказался б, как
позднее Баратынский, своим, неладах с царями, трагизме последних
месяцев его жизни. "На свете счастья нет, но есть покой и воля" —
знаменитые строки Пушкина. Судя по письмам его к жене, счастье с ней он
все-таки знал, а вот с покоем и волей не получалось: все туже
затягивались силки столичной придворной жизни... Герой одной из его
сказок "вышиб дно и вышел вон". Пушкин так не сумел. "В истории дуэли и
смерти Пушкина, — писал о. Сергий Булгаков, — мы наблюдаем два
чередующихся образа: разъярённого льва, который может быть даже
прекрасен, а вместе и страшен в царственной львиности своей природы, и
просветлённого христианина, безропотно и смиренно отходящего в мир
иной".
Вызвав на дуэль Дантеса, наш поэт подписал себе
необратимый, альтернативы не имеющий приговор: ведь не мог же русский
гений сам стать убийцей. Все, видевшие его в последние часы перед
смертью, вспоминали о преображении его облика, близком к чуду.
Доживи Пушкин, ну, скажем, до возраста Гёте, он бы на два
года пережил Достоевского! То есть, считай, весь XIX век прошёл бы в
его культурном присутствии. И тогда, возможно, не было бы всего нашего
угрюмого со срывами в терроризм нигилистического процесса, всей
упёртости освободительной идеологии. Другим оказался б
мировоззренческий климат Родины, настоянный на почвенничестве и здравом
смысле. Пушкина не легко было бы закопать ни "справа", ни "слева". Его
смерть — незаживающая для нашей культуры рана, но и роковая катастрофа
для всего общественного развития.
Что и говорить, читать Пушкина, особенно по первоначалу,
— сегодня сложное дело. Впрочем, как любую настоящую поэзию вообще.
Ведь стихи, особенно несюжетная лирика, не даются с первого раза,
требуют вживания и многократного перечитывания. Но это дело, эта работа
чреваты несравненным замечательным результатом. С пушкинскими стихами
становится жить не страшно, вернее, почти не страшно. Они укрепляют
душу, развивают ум, награждают мудростью, учат мужеству и дарят ту
красоту, которая духовно закаляет характер.
Юрий Кублановский
|
