Газета «Наш Мир»

    Имя алматинца Герольда Карловича Бельгера вызывает заслуженное благоговение в казахско — , немецко —  и русскоязычной среде. Редкий человек. Крупный литератор, пишущий на трех языках  —  казахском, русском, немецком. Яркий публицист. Выдающийся критик, литературовед.

    Талантливый переводчик. Исключительно справедливый редактор. Активный общественный деятель. Кумир молодого поколения, один из самых влиятельных властителей наших дум. Герольд Карлович  —  лауреат многочисленных международных литературных конкурсов, первый в Казахстане кавалер ордена “Парасат”, автор множества трудов, количество которых уже давно перешло за тысячу… Книги Г.К. Бельгера издавались в крупных издательствах Казахстана, России, Германии.

    …Семилетним ребенком Герольд Бельгер оказался вместе с депортированной из Поволжья семьей в казахском ауле, где окончил казахскую школу. Трудным был путь представителя “опальной” нации в институт, но заветный рубеж был взят, и юный Герольд в 1958 г. окончил Казахский педагогический институт им. Абая, получив филологическую специальность. Отдав свой долг непосредственно педагогической деятельности, с 30 лет талантливый литератор полностью ушел в творческую работу, чтобы передавать людям свои знания и способности через произведения.

    В Казахстане Герольд Бельгер  —  воистину легендарная личность. Многие казахстанцы знают его в лицо. Когда я в первый раз посещала Герольда Карловича, то ошиблась адресом и оказалась в соседнем доме. Позвонила в квартиру, двери которой мне открыл аксакал. При слове “Бельгер” он разулыбался (“Знаю, знаю!”), провел меня в квартиру и объяснил, где находится дом уважаемого писателя. Герольд Карлович  —  радушный, гостеприимный хозяин. Ни в одном доме не чувствуешь себя так просторно, так спокойно, как у него в гостях.

    Дом его нередко полон людей. Герольд Карлович шутит: “Журналисты уже знают, где у меня холодильник, где плита, и между делом сами наливают себе чай, делают бутерброды…”. Чтобы больше успевать, писатель живет по строгому распорядку дня. Много пишет и читает на разных языках… Но каждое утро Герольд Карлович обязательно гуляет в районе памятника Чокану Валиханову. Счастьем совместных прогулок с ним люди делятся тепло и радостно… 

                                                          — Герольд Карлович, в каком возрасте Вы начали писать художественные произведения?

     —  Примерно с 8 класса я стал стихотворить. На казахском языке. Продолжалась эта блажь до первого курса. Однажды вечером меня осенило: это юношеская хворь, пора заканчивать. Стишки буквально вымучивал. Пару фрагментов моего стихотворного сочинительства можно найти в моих “Автобиографических эскизах” (изданы отдельной книжечкой, вошли в книгу “Бремя будней”, печатались в “AMANAT’e”).

    Сокурсник мой Рахметбай Тлеубаев (позже стал актером, заслуженным артистом Республики Казахстан, кстати, потрясающе изображал Сталина; сейчас Рахметбай уже умер) каждый вечер влюблялся в очередную “черноглазую, белоликую газель” и, вернувшись ночью в общежитие, мгновенно сочинял мадригал, будил меня и театрально читал свое любовное изделие. Получалось это у него легко, вдохновенно и изящно. Я же мучительно строгал свои неуклюжие вирши. Вот тогда — то я и понял, что не стоит мучить ни себя, ни других. Как рукой сняло.

     —  С какого жанра Вы начали свою печатную деятельность?

     —  А начал с того, что писал заметки в районную газету (забыл уже, как она называлась) и в областную “Ленин туы”. Что — то выходило с подписью “Гера Бельгер”. Как — то заехал в аул корреспондент из области и стал расспрашивать про девочку “Геру”. А, увидев тощего парнишку с длинным носом, сильно разочаровался: “Ой, это же немыс — бала. А я — то думал…”.

    Однажды я написал заметку про школьную библиотеку, перепутав с колхозной. Директор школы (Шияп Садыков) строго сказал: “Врать нехорошо!”. С тех пор я стал осторожней в изложении фактов.

     —  А когда началась Ваша переводческая деятельность?

     —  Примерно тогда же. Я взялся переводить с русского на казахский. Хотел, например, озвучить песню про капитана по — казахски:

    Жил однажды капитан,
Он объехал много стран…

    Получилось вполне эквилинеарно:

    Болыпты бiк капитан,
Жер — жиһанды шырлаған.

    А дальше не пошло.

    На первом курсе литфака КазПИ им. Абая (1954 г.) профессор Сарсен Аманжолов побеседовал со мной и сказал: “Учись. Мне важно, чтобы ты знал немецкий и казахский. Сделаю из тебя тюрколога. Возьму к себе в аспирантуру после института”. И у меня появилась цель и перспективы. Увы, на седьмом семестре профессор С. Аманжолов скоропостижно скончался, и я точно осиротел. Очередная мечта разбилась. “Разбилось лишь сердце мое…”,  —  повторял я строку из Гейне. Но продолжал работать…

     —  С какой любовью Вы написали свою книгу об отце  —  “Карл Бельгер  —  мой отец”… Образ Вашего отца нередко присутствует и в других Ваших произведениях. Какие черты характера Вы унаследовали от отца?

     —  Об отце  —  Карле Фридриховиче (в документах с 1931 г. он фигурирует как “Федорович”)  —  я писал много. И в художественных вещах, и в очерках, и в книге о нем. Отец был уважаемый, заслуженный человек. Ко мне был строг, требователен, но и нежен со мною. Для меня отец был надежной опорой. Но по психофизическому складу мы, полагаю, разнились. Он был холерик, быстр, импульсивен, открыт. Я, скорее, сангвиник, более сдержан, иногда замкнут. Отец был во всех отношениях ясный и правильный. Я же развивался “не в струю”, во мне с детства сидел дух сомнения, дух противоречия. Наши мнения о многих вопросах бытия не стыковались. Отца это огорчало. Я рано начал руководствоваться бетховенским кредо: “Правила запрещают, а я разрешаю”. Отец считал, что мои строптивость и упрямство к добру не приведут. Я тянулся к изгоям, к ссыльным, к преследуемым, к тем, кто не ладил с властью. Отца это пугало. Но какие — то черты его характера я все же, видно, унаследовал. Какие? Наверное, честность, порядочность, ответственность, справедливость, уважительность к людям любого ранга. Последние три года я отца не видел из — за моей болезни (инсульт), но мы постоянно переписывались и каждое воскресенье общались по телефону. На похороны отца, конечно, поехал, исполнил его волю, все сделал честь по чести. Жалею только об одном: не смог сидеть рядом с ним в последние дни. Похоронен отец в Ташкенте рядом с мамой и моей сестрой Розой.

     —  Расскажите, пожалуйста, о человеке, ставшем прообразом Христьяна  —  героя — носителя российско — немецкой интеллигентности в романе “Дом скитальца”.

     —  У Христьяна из романа “Дом скитальца” несколько прообразов: педагог, фольклорист, писатель, методист В. Клейн, поэты Ф. Больгер и В. Гердт, историк — трудармеец И. Фрезе… А внешний облик списан с моего дяди Христьяна Бельгера и двоюродного брата — учителя Вольдемара Бельгера (погиб в трудармии в 19 лет).

     —  Сколько лет Вы работали над романом “Дом скитальца”?

     —  Сначала роман был задуман как повесть, которая должна была ограничиться первой частью (“Давид”). И черновик первой части был написан лет двадцать назад. Потом я понял, что без трудармии картина немецкой судьбы будет неполной. Долго расспрашивал трудармейцев, записывал их рассказы, запасался реалиями, деталями, многое понял. И мне приятно, что трудармейцы говорят, что я описал все достоверно, будто сам бывал на лесоповале в Сибири. А вторую и третью части романа написал довольно быстро. Особенно третью, ведь она сплошь автобиографична. Сейчас чувствую: напрашивается продолжение  —  вторая книга романа, во временных рамках 1960 — 1992 гг. прошлого века. Но для этого нужны время и здоровье: и то, и другое дефицит. А во — вторых, не уверен, что то, что я сказал в публицистических, эссеистских статьях и очерках, нужно оформлять в беллетристику.

     —  У восточных народов знание семейных родословных покрепче, чем у западных. Ваше пристальное внимание к родословной связано с любовью к Востоку?

     —  “Иван, не помнящий родства”  —  трагедия, нонсенс. Знание семейных родословных необходимо, чтобы чувствовать свое место во времени и пространстве. Человек не перекати — поле, не пыль на ветру. Вот Мухтар Ауэзов  —  из ходжей, тридцатое колено от Пророка Мухаммада. Мухтар Ауэзов знал своих предков не до седьмого колена, как положено у правоверных, а значительно глубже. Каково? Мой друг Шота Валиханов, чингизид, знает своих предков до самого “потрясателя Вселенной”. Ныне покойный писатель — журналист Кыдырбек — улы рассказывал мне упоенно о своих предках до тридцать какого — то поколения. Это разве не достоинство? Знаю казахов, которые до четырнадцатого колена не допускали родовых браков, кровосмешения. Это говорит о генетической чистоплотности и жизнестойкости. А что в Европе? Что у немцев? Многие и деда своего толком не знают. И это цивилизация? Что, например, знаю я? Отец  —  Карл, дед  —  Фридрих (у меня сохранились кое — какие его документы), прадед  —  Генрих. Предки очутились в России при Екатерине Великой. Обосновались на Волге в селе Кинд, потом оказались в числе основателей села Мангейм. Вот и все. Чтобы мои родичи хоть что — то знали о своих предках, я и вычертил лет тридцать назад родословное древо по линии Бельгеров — Гертеров. Там приводились данные о шести — семи поколениях  —  кажется, 240 человек, живущих в разных странах — государствах. За эти годы выросло еще одно поколение, о котором я ничего не знаю. Оба дедушки и обе бабушки, их дети (14 человек), их внуки (более 40) были “чистыми” российскими немцами, дальше пошли сплошь смешанные браки  —  влились русские, украинцы, татары, армяне, белорусы и еще Бог знает кто… Рулон с родословным древом пылился на шкафу у отца. Даже не знаю, сохранился ли он (у меня остались фрагменты черновика). И те потомки, что родились, скажем, в Германии, вообще о своих корнях ничего не знают. И даже не пытаются узнать. Растут, как ковыль в степи. Или как сорняк в огороде. Разбросаны, как кизяк в поле. Горько. И это касается не только немцев. В этом вопросе Восток имеет большое преимущество перед Западом. Запад  —  конгломерат беглецов из всех низовий и верховий, средоточие манкуртов.

     —  В одной из своих статей Вы задаетесь вопросом: “Откуда этот неизъяснимый зов Востока? Каким образом свет Востока проник в душу этнически западного человека?”. Конечно, депортация в Казахстан сыграла немаловажную роль в формировании Вашего интереса к Востоку. Но все же  —  откуда?

     —  Ей — ей, не знаю… Все восточное меня волнует, будоражит, манит. Я слышу музыку тюркских языков. Может, во мне умер тюрколог? Может, тюркология и была моим призванием? Когда я учился в десятом классе, к нам в аул из райцентра приезжал учитель немецкого языка по фамилии Мерфурт. Очень высокий, внимательный. Он долго беседовал со мной на лужайке перед школой. И от него я впервые услышал загадочную фразу: “Вы должны держаться восточной ориентации”. Наверное, он углядел во мне что — то самое главное…

    “Западно — восточный диван” Гете  —  вершина гармонии западно — восточной поэзии, сплошное очарование. Нечто, созвучное моему духоустройству.

     —  Родной край, туған жер, Heimatland… Какие зрительные ассоциации у Вас вызывает слово “Родина”?

     —  Самые разнообразные. О, я на эту тему много писал… Через месяц — другой должна выйти в свет моя книжка под названием “Эль”, всецело посвященная этой теме  —  теме “малой родины”, родного края, отчего дома, родительского очага. Там я подробно рассказываю об этой теме.

     —  “Мотивы трех струн”  —  струн казахского, немецкого, русского народов  —  переплелись в Вашем творчестве. Когда Вы пишете на одном языке, знание трех языков все же проникает в текст. Как зачастую это выражается?

     —  А выражается спонтанно. Я как — то о том и не думаю. Это виднее критикам, исследователям. Ловлю себя на том, что иногда калькирую иноязычные, инобытийные выражения, образы. Герой — казах говорит по — казахски. Или речь его колорирована. И немец говорит либо по — немецки, либо “с немецким акцентом”. Иногда всплывает слово не на том языке, на котором пишу. Мне совсем неважно, к кому меня причисляют  —  к казахским, русским или немецким писателям. Важно другое: писатель я или не писатель.

     —  На каком языке Вы мыслите? Или это зависит от ситуации?

     —  Это исключительно зависит от ситуации. Но чаще по — русски и по — казахски. И, к сожалению, все реже по — немецки. Такое уж окружение.

     —  Ваши произведения излучают вселенское тепло, они очень светлые, несмотря на неизменную долю трагизма изображаемого бытия. Какими литературными традициями питается Ваше творчество?

     —  Неужто так — таки “вселенское тепло”? Ты мне льстишь, милая… Приятно, коли так. А мне вспомнилась реплика чеховского героя: “Я светлая личность, от которой никому не светло”. Ну а традиции  —  гуманистические, светлые, одухотворенные, будящие человека в человеке. Возвышающие человека. Сочувствующие ему. Не позволяющие ему окончательно оскотиниться. Традиции И. Бунина, Т. Манна, Г. Гессе, М. Ауэзова…

     —  Ваше мнение чрезвычайно авторитетно для многомиллионной аудитории, с Вас берут пример молодые люди. И поэтому мне бы хотелось задать такой вопрос: каковы Ваши главные ценности сегодня?

     —  Главные ценности? Да все те же: честность, порядочность, правдивость, открытость, ответственность перед обществом, людьми, самим собой. Стараться оставаться человеком и будить человека в других. Говорить то, что думаешь, а не то, что по душе власть предержащим. Называть вещи и явления своими именами. Не дрожать все время от страха. Сколько же можно, в самом деле?! Дорожить званием и призванием литератора. Вот и все ценности. Главное: не жить во лжи.

Елена ЗЕЙФЕРТ