 Газета «Наш
Мир» Кризис
времени в том, что это, с одной стороны, единственно настоящая
собственность людей, а с другой - объект узурпации со стороны общества.
Времени не существует! Такова, по крайней мере, была догадка отдельных
мистиков, визионеров, которые поднялись до понимания абсолютно
субъективной природы времени. В самом деле, что такое время?
Выветривание камня, рождение новых островов, поднимающихся из глубин
вод, вспышки и исчезновения звезд в бездонном пространстве космоса? Кто
доказал, что у этого хаотического движения материи есть какое-то
временное содержание?
Время существует потому, что существует смерть как конец индивидуальной
человеческой жизни. От рождения и до последнего вздоха — столько-то
миллионов ударов сердца. Каждый удар сердца — песчинка, падающая вниз
песочных часов.
В древнем Вавилоне изобрели секунду. Взяли тысячу молодых здоровых
людей, измерили их пульс в состоянии покоя. Среднее время, в течение
которого совершается 60 ударов сердца, стало минутой. Из человеческих
секунд складываются миллиарды лет существования космоса. Живое сердце —
измеритель времени Вселенной. Время — только в нас, его нет в камне,
его нет в беззвездном эфире!
Собственно говоря, чувство времени есть непосредственное присутствие
конца внутри еще продолжающегося движения. Смерть внутри жизни. Именно
это делает наше существование грандиозным, именно это составляет основу
человеческого понимания, которое, в свою очередь, становится ключом к
всемирному смыслу.
Золото — якобы эквивалент подлинной стоимости, настоящие деньги. Но что
бы стоило золото, если бы оно не было напрямую связано в человеческом
сознании с идеей отложенной смерти, с идеей неуязвимой вечной жизни?
Золото только обозначает главный факт общественной реальности — наше
бесценное время.
Неповторимые секунды благодаря обществу имеют стоимость. Истинным
золотом является время — главная сверхценная субстанция, лежащая в
основе всего, созданного человеком.
За все, что у нас есть в этой жизни: от великих идей до материального
благополучия, мы расплачиваемся собственным временем, — которое
существует только потому, что оно конечно. Бесконечное время
невозможно!
Это время у людей крадут! Его крадут спекулянты, политики, полицейские,
его похищает система, которая претворяет жизненную энергию миллионов
сердец в некий «ресурс» цивилизации.
Тайна прогресса в том, что общество играет с оценкой человеческого
времени. Время одних оценивается в гроши, время других, ничем не
лучших, стоит якобы несметные сокровища. Но и те, и другие все равно
должны платить нечеловеческому молоху — системе, которая имеет
собственные цели, никак не совпадающие с целями людей.
Кризис времени обнаруживает себя в том, что все большее число людей
вынуждено платить все большую цену за свое нормальное человеческое
существование.
Идея времени
Кризис идеи времени в том, что нет иных доказательств его
существования, кроме субъективного биологического опыта индивидуума.
По-настоящему время реально только в театре. Там есть первый, второй и
так далее акты, там есть переход от одного положения дел к другому.
Причем каждая следующая сцена выводится из предыдущей.
Интуитивно сознание человека стремится приписать неживой природе
специфику театрального действа, естественно развернутого в необозримом
количестве лет. Отсюда всякого рода «истории Земли», «истории галактик»
и даже «история» собственно самого времени. Понятно, что под историей
всегда понимается сюжетный рассказ, в котором одно вытекает из другого.
Однако не может быть никаких реальных доказательств того, что какое бы
то ни было состояние космоса является следствием предыдущего. Это мы
так видим. Это мы накладываем на условную «смену кадров»
причинно-следственную сетку, благодаря которой можно говорить о драме
существования Вселенной и собственно о самом вселенском времени.
Однако все эти кадры можно «пронумеровать» в совершенно ином порядке и
сочинить для них другую причинно-следственную мотивацию, а можно вообще
обойтись без оной — когда есть просто россыпь разных, ничем не
связанных между собой состояний существования.
Время существует только внутри нас. Откуда же в человеке эта
потребность навязывать опыт времени среде, в которой явно ничего
похожего на нашу субъективную интуицию финальности нет?
Для человечества, коль скоро оно существует не в виде хаотической массы
индивидуумов, а в форме структурированного общества, нет разницы между
космосом и общественной средой. Так называемая природа воспринимается
только через призму общественного сознания. Мы не замечаем, что даже
такие, казалось бы, далекие от нашей жизни феномены, как море, эфир,
звезды являются средоточиями научных или философских разработок, вне
которых для нас феномены просто не существуют. Поэтому все, что
попадает в наше поле зрения, является частью антропогенной Вселенной —
попросту говоря, мира, порожденного человеческим взглядом. А раз так —
этот мир существует только до тех пор, пока у него есть Свидетель.
Финализм человека — финальность человечества — … финальность всего
бытия.
Откуда берется представление о начале и конце? Разумеется, из
осмысления опыта рождения и смерти. Однако мало воспринять
неопределенное через призму конечного организма. Следует еще измерить
эту неопределенность. Неопределенная длительность складывается из
человечески определенных «квантов» времени, ударов сердца. Однако этот
квант становится счетной единицей концепции времени только за счет
того, что личная смерть соотнесена с определенным числом ударов сердца,
скажем, несколько миллионов.
В паузе каждого двойного удара пульса присутствует отложенная, но
неизбежная граница существования. Именно эта граница и становится мерой
счета неопределенного, которая преображается в сменяющие друг друга
эпохи.
Кризис времени обнаруживается одновременно с проблемой периодизации
этой неопределенности. Переход от счета существования Вселенной в
тысячах лет к миллиардам свидетельствует об инфляции человеческого
фактора во времени, поскольку в современном научном подходе к срокам
существования мира уже нет речи о соотнесении человеческой жизни с
«жизнью» Земли, Солнца и т. д. В миллиардах лет такая мера счета, как
биение сердца, становится чем-то вроде турецкой копейки.
Жизнь и смерть
Кризис жизненного времени в том, что вездесущая социальность вытесняет
из сознания человека самое главное для него: то, что он неизбежно
умрет.
Общество как нечеловеческий механизм ведет борьбу не на жизнь, а на
смерть с самим источником идеи времени. Идея времени берется из
ограниченности земного существования индивидуума. Каждый человек в
своем непосредственном проживании личной жизни в каждом ударе своего
сердца соотносится с тем, что это сердце рано или поздно остановится.
Именно поэтому кажущаяся неопределенность числа таких пульсаций в
течение жизни человека отличается от неопределенности числового ряда.
Числовой ряд не имеет последнего числа, а жизнь человека измеряется на
самом деле конечным количеством ударов сердца и существует «последний
удар». Этим последним ударом окрашены и все предыдущие.
Цель общества в том, чтобы устранить из психики людей эту разницу,
размыть ощущение личного финала, сделать биение сердца столь же
арифметически неопределенным как число в числовом ряду.
Общество по своей механистической сущности стремится к суррогату
бессмертия, неопределенной длительности. С этим связано и то, что для
общества нет ничего за его пределами, ничего, кроме него самого.
Человек религиозен постольку, поскольку знает свою ограниченность.
Общество не желает знать ничего о своей ограниченности. Религия для
него тоже функция от него самого.
Поэтому общество стремится лишить индивидуальное сознание своих членов
чувства времени. Ухищрения нынешних идеологов направлены, прежде всего,
на демонтаж концепции времени как динамики движения от начала к концу.
Интуитивно они прекрасно чувствуют, что длительность вне сюжета теряет
качество времени. Отсюда разговоры о постистории.
Обитатель мегаполиса становится частью среды, функцией от общества. Не
только сам он не противостоит окружающему миру, но и внутри него он
перестает видеть различие между другими людьми и функциональным неживым
пространством. Каждый превращается в квант социума, участвующий в
мириадах связей, утрачивает ощущение внутреннего центра, внутренней
точки преткновения, которая связана с опытом своей неповторимости,
финальности и одна лишь обеспечивает волю к свободе и смыслу. А без
этой воли невозможна вера как наиболее духовное и наиболее субъективное
самовыражение личности.
Идея личной смерти растворяется в подавлении внутреннего свидетеля,
совести, которая вытесняется в статус «Оно», и общественное сознание
заливает все еще остававшиеся сухими островки во внутреннем переживании
человека. Предельная ситуация — лента Мебиуса — когда нет границы между
внешним и внутренним.
В телевизионном ритме историческая память укладывается в предел, не
превышающий недельного срока. Благодаря СМИ современное общество
погружено в состояние «постоянного сегодня». Времени нет. Оно
вычеркнуто из жизни общества и личности. Ничто не напоминает человеку о
его личной смерти. Смерть Другого вчера для тебя сегодня уже не
существует.
История
Кризис истории состоит в размывании реальности действующих в ней лиц.
Они заменяются реальностью процессов, тенденций и т. п. Это ведет к
энтропии сюжета как стержня мировой исторической драмы.
Главная драма политического существования личности во времени есть
корреляция — зыбкая и весьма проблематичная — между биографией и
историей. Биография индивидуума может быть представлена как лишенная
смысла пустая биологическая длительность от колыбели до могилы, набор
ситуативных клише: родился, женился, нарожал детей, вышел на пенсию,
заболел, умер. Но эта биография может быть преображена в драматический
сюжет. Сюжетность личной жизни невозможна без включения ее в сюжет
истории и отражение сюжета истории в ней.
История, в свою очередь, существует на разных сюжетных уровнях. Один
уровень — преображение судьбы ограниченного числа людей, живущих в
изолированном пространстве. Второй уровень — история племени, в которую
могут быть вписаны или не вписаны личные биографии членов племени.
Однако когда это племя вырывается за рамки своего хронотопа и
превращается в знаменатель мировой истории, резко меняется историческая
стоимость времени всех участников этого прорыва. Последний раз в
истории это произошло с арабами после Мухаммада (мир ему).
Хозяева жизни ведут борьбу на двух направлениях. Первый фронт — битва
за изменение сюжета. Второй фронт — борьба за то, чтобы выбросить из
истории (сюжета) как можно большее число людей и народов: если в сюжет
входит слишком много «посторонних», лидирующая роль драматурга и
режиссера, которую узурпировали элиты, ставится под вопрос.
Простой пример. В 1918 году в России Белое движение боролось за то,
чтобы командарм Сорокин, батька Махно, бывший бандит Котовский остались
внеисторическими фигурами — вместе со многими миллионами других серых
анонимов. Соответственно, Красная борьба велась за то, чтобы жизнь
людей, чье существование в истории значило не больше, чем жизнь ежа в
лесу, превратилась в легендарное и поучительное повествование в
учебниках истории для будущих поколений.
Тогда победили красные. Сейчас белые изменили сюжет и осуществляют
реванш: стирают легендарное повествование, выбрасывая его героев из
истории. Элиты всеми силами стремятся вернуть себе роль драматурга,
узурпировать ее и избавиться от лишних сюжетов.
Прошлое
Кризис прошлого состоит в том, что оно перестает иметь личное отношение
к живущему члену общества и превращается в необязательную мифологему.
Религиозная история в любом варианте делает начало человечества духовно
близким и привязанным к повседневному существованию современников. Это
верно и для библейского концепта Адама, и для греческого мифа.
Не то происходит, когда история становится достоянием либеральных
ученых. Их стараниями генезис человеческого рода отрывается от
конкретного человека сегодня. В контексте либеральной научной истории с
одинаковым успехом можно говорить о палеолите и о том, есть ли жизнь на
Марсе. Человек оказывается выведенным из референтного отношения к
большому Прошлому.
Присутствие прошлого в виде сюжета и концепта характеризует
монотеистическое сознание. Присутствие прошлого в виде безграничной
чреды предков (которые, тем не менее, твои предки!) — это
характеристика языческого сознания. Профаническое сознание современного
человека лишено представления о том, что прошлое имеет смысл,
относящийся лично к «тебе» — человеку посреди актуальности.
Для молчаливого большинства в той части, которая контролируется
либералами, нет ни Первочеловека (Адама) как духовного пращура ныне
живущих, ни чреды уходящих вдаль предшественников, блюдущих алтари
семейного дома (древнеримское язычество в этом аспекте ничем не
отличалось от китайского).
Для людей, это молчаливое большинство составляющих, прошлого нет
вообще. Такое состояние люмпенизированных низов устраивает либеральный
клуб. Ведь его пафосом является повышение стоимости настоящего. А эта
стоимость также относительна в контексте временной оси.
Чем выше капитализация прошлого, тем проблематичнее реализуются
паразитические амбиции либералов. Либеральные историки разрушают
историю народа, страны, семьи, личности. Они подвергают сомнению даты,
имена, события, их очередность и их высокое звучание. Под видом
ироничного скепсиса они подтачивают прошлое и священное, как основу и
смысл.
Накануне страшных переломов люди интуитивно ищут смысл. Часто они
облекают эти поиски в неловкие формы, превращают прошлое в слащавые
картины. Их либералам еще легче разрушать — ведь это просто лубочные
картинки, в которые до конца не верит и сам профан, хотя и помещает их
с удовольствием на стену.
Будущее
Кризис будущего в том, что надежда как способ оценки своего жизненного
времени подавляющим большинством социальных низов начинает обладать все
более короткой временной перспективой, сжимаясь от надежды на будущее
внуков до надежды на свой завтрашний день.
Левые либералы, подобно своим собратьям с других участков «фронта»,
также паразитировали на мобилизационной динамике социальной среды. Они
избрали стратегию апелляции к молчаливому большинству, резко поменяв
местами языческую религиозную идею культа предков с будущим, введя
культ потомков. В сущности это была краткосрочная стратегия, поскольку
социопсихологии доказали, что интерес заурядного человека к своему
потомству поддерживается только до второго после себя поколения.
Психологическая связь времен, направленная в будущее, теряется
неизмеримо легче и быстрее, чем она же при векторе, направленном в
прошлое.
Собственно говоря, основа инвестиций в потомков имеет почву в
классической языческой религиозности. Китаец заинтересован в потомстве,
чтобы то молилось ему и питало его своей энергетикой, когда он станет
духом. Став покойным предком, китаец превращается в некий «интерфейс»
от живущего человечества к Великому существу. Китайцы, например,
покупали за реальные деньги (монеты) специальные бумажные деньги,
которые сжигали по праздникам, посвященным умершим, чтобы сделать
финансовый дар своим предкам.
Однако левые либералы, естественно, не могли терпеть религиозную
подоплеку в концепте апелляции к потомкам (хотя, например, во время
русской революции она была очевидна) и неуклонно работали над
профанированием и банализацией самой идеи обращенного в будущее
проекта.
Пика банализации тема инвестиции в будущее достигла при Хрущеве.
Молчаливое большинство повсюду было податливо к социалистическому
дискурсу о будущих поколениях: эмигранты в Америке ехали на непосильный
труд и чудовищные условия существования также ради детей или внуков.
Дело в том, что исключенному из мифологической программы
деклассированному люмпену важны не столько его потомки, сколько
совершенно иная, гораздо более психологически оперативная вещь —
надежда. Дети есть лишь технический эвфемизм надежды, некий колышек, на
которую ее можно материально повесить.
Молчаливое большинство изгнано из устойчивой воспроизводящейся в
неизменных условиях среды. Оно лишено сословных ценностей и сословного
языка. Первым важнейшим элементом сохранения связи с миром, критерием
узнаваемости для молчаливого большинства является национал-патриотизм.
Однако если его вынуждают еще и покинуть родину (как при эмиграции) или
принять интернационалистскую систему взглядов (как в условиях
советского социализма), то вторым эшелоном обороны оказывается надежда.
Надежда на свой завтрашний день, лучший, чем сегодня — самый бросовый
психоидеологический продукт, который не востребован ни
традиционалистами (у них вечность), ни либералами (у них настоящее), ни
радикалами (не верь, не бойся, не проси).
Цивилизация
Кризис содержания мировой цивилизации в том, что она становится «не по
карману» всей совокупности ныне живущих людей: спекулятивная надстройка
через инструмент кредитов «проела» достояние человечества на поколение
вперед. По мере того, как происходит многоканальное замыкание всех на
всех в глобальном экономическом процессе, исчезает различение между
внешним и внутренним в экзистенциальном плане и осуществляется
девальвация человеческого материала.
Время менеджера стоит в тысячи раз больше, чем время древнего раба,
потому что на менеджера замкнуты тысячи людей, обеспечивающих его
функционирование, а раб поддерживал собственное существование в
одиночку, да еще и трансформировал свое время в стоимость времени
другого. Но менеджер как экзистенциальная фигура по сравнению с этим
рабом все равно, что мыльный пузырь рядом с чугунным ядром.
Внутри менеджера нет подлинного человеческого содержания. А значит, он
очень далек от любых возможных аналогий с архетипическим макрокосмом —
Великим существом. Цель же метаистории, с точки зрения клуба господ, —
уподобление и отождествление с Великим существом, в котором, так или
иначе, должны принимать участие все человеческие существа, включенные в
этот мегапроект под названием человеческий феномен.
Но можно ли через интерактив мыльных пузырей, сколь много бы их ни было
и сколь высокую виртуальную стоимость им бы ни приписали, сравнить с
метафизической реальностью одного простого чугунного ядра, не говоря
уже о целой пирамиде таких ядер? Мыльные пузыри мобильнее и радужнее,
но человечество как проект, вопреки повышению своей коллективной
стоимости, становится не ближе, а дальше от своего архетипа. А стало
быть, при росте технологической защищенности общество становится
намного слабее в целом. Общество превращается в огромный трухлявый гриб
или, если угодно, голем, у которого его создатель вот-вот вынет бумажку
с магической надписью — его программой — изо рта, после чего этот
монстр обрушится грудой бессмысленной глины.
Последним противоречием истории оказывается метафизическая инфляция
человеческой субстанции: стоимость отчуждаемого времени в абсолютных
цифрах может быть огромной, но она не покрывает стоимости сохранения
человечества как организованного коллектива.
Человечество. Чем закончится Кризис?
Коллективный кризис человечества в том, что его физическое
существование не имеет смысла вне религиозного проекта выхода из
истории в новую реальность с принципиально иными законами.
Исследователи масонства время от времени встречают упоминания о
загадочных ста сорока четырех тысячах праведников в белых одеждах,
которые согласно масонскому (и не только!) преданию уцелеют от краха
человечества и войдут в следующий Золотой век. Об этой цифре ничего
нельзя сказать, кроме того, что это сакраментальное число двенадцать,
помноженное само на себя. А вот «праведники в белых одеждах» — идея
более определенная. Под ними понимаются высшие религиозные элиты
(духовные деятели всех конфессий на самом эзотерическом уровне),
которые отряхнут прах ветхого человечества со своих подошв, чтобы
пройти через паузу затмения мира в следующий эон. Там они станут зерном
нового человечества, новой реальности.
Такова версия циклических смертей и возрождений в языческом религиозном
сознании. Когда проблемы, порожденные внутренним кризисом
«человеческого, слишком человеческого», препятствуют дальнейшему
существованию не просто какой-то цивилизации, но всего человеческого
рода, попы всех мировых традиций решают вопрос утопления проблемных
«человеков», как ненужных щенят, и открывают очередную главу с еще
неизведанными кошмарами, ожидающими еще не родившиеся поколения.
Что далеко ходить в масонские архивы? Сегодняшние философы и социологи,
вроде не грешащие склонностью к оккультному, рассуждают во всеуслышание
о том, что девяносто процентов человечества «изжили свою полезность» и
«должны быть уничтожены». Конечно, десять процентов оставшихся — это
гораздо больше, чем сто сорок четыре тысячи праведников. Судя по всему,
Фукуяма и подобные ему философы-людоеды посвящены только в первый этап…
Есть два мифа конца, два концепта преображения. Один — элитарный — мы
только что привели. Это миф, который принадлежит сторонникам
антихриста, которые рассчитывают на победу. Сто сорок четыре тысячи —
такого число сподвижников сатаны, армии подземного оккультного царства
Агарти, чей скрытый от глаз людей монарх выйдет наружу перед
наступлением хаоса.
Есть иная версия: антихрист проиграет. Проиграет тем, кто верен Единому
Богу, тем, для кого постоянный кризис человеческого есть не признак его
несовершенства, а указание на действие Бога среди людей.
Не будет «праведников». Будет второе пришествие Мессии-Христа (мир ему)
вместе с ожидаемым Махди, которые возглавят армию готовых к
самопожертвованию верующих, уничтожат подземелье Агарти… Вселенная
зальется потоками света, воды Иордана потекут вспять и на тысячу лет до
Страшного Суда физическая реальность станет прекраснейшим цветком бытия
— в первый и последний раз, прежде чем исчезнуть и уступить место
Вечности…
| 
