Газета «Наш Мир»

В этом году исполняется сто лет самому известному социологическому трактату за всю историю человечества: речь идет о книге "Протестантская этика и дух капитализма" Макса Вебера. Его теория стала своего рода "марксизмом наизнанку". По Веберу религия – не идеология, порожденная экономическими интересами (марксистский "опиум для народа"). Именно религия сделала возможным появление современного капитализма. Сегодня, в начале нового века, якобы отмеченного "столкновением культур", когда в провалах модернизации и строительства демократии на Ближнем Востоке зачастую винят именно религию, стоит еще раз, по-новому, взглянуть на идеи Вебера и его книгу.

В центре внимания Вебера – протестантизм в его аскетическом варианте. По его мнению, кальвинистская доктрина предопределенности побуждала верующих демонстрировать свою богоизбранность за счет активной коммерческой деятельности и участия в накоплении благ земных. Таким образом, протестантизм привел к возникновению трудовой этики – то есть цениться стал усердный труд сам по себе, а не только его результаты – и демонтажу прежней аристотелевско-католической доктрины о том, что человеку не следует приобретать больше богатства, чем это необходимо для достойной жизни. Кроме того, протестантизм обязывал своих приверженцев к нравственному поведению не только в семье, что сыграло важнейшую роль в формировании общества, основанного на взаимном доверии.

Тезисы Вебера вызывали неоднозначное отношение с момента их опубликования. Многие ученые утверждали, что факты не подтверждают превосходства протестантов над католиками в экономической деятельности, что современный капитализм начал вызревать в католических странах еще задолго до Реформации, что причиной экономического отставания этих стран стал не сам католицизм, а Контрреформация. Немецкий экономист Вернер Зомбарт заявлял, что ему удалось обнаружить функциональный эквивалент протестантской этики в иудаизме, Роберт Белла нашел его в японском буддизме эпохи сегуната Токугава.

Можно с полным основанием утверждать, что большинство современных экономистов не воспринимают тезисы Вебера – как и любое культурологическое объяснение экономического роста – всерьез. Многие считают культурологию своего рода 'запасным аэродромом', где совершают посадку ленивые социологи, не способные создать подлинно научные теории. Действительно, в попытках объяснить те или иные экономические и политические результаты воздействием культурных факторов следует проявлять осторожность. Предостережением здесь могут служить работы самого Вебера о других мировых религиях. В книге "Религия Китая: конфуцианство и даосизм", опубликованной в 1916 г., он довольно мрачно оценивает перспективы экономического роста в конфуцианском Китае, чья культура, по его мнению, является почти таким же серьезным препятствием на пути развития современного капитализма, как и культура японская.

Однако, как мы теперь понимаем, движению Японии и Китая вперед препятствовала не культура, а засилье бюрократии, неразвитость политического процесса и неудачные политические решения. Как только эти недостатки были устранены, обе страны пережили настоящий экономический взлет. Культура – лишь один из многих факторов, определяющих успех того или иного общества. Об этом необходимо помнить, сталкиваясь с утверждениями, будто терроризм, отсутствие демократии и другие явления, присущие Ближнему Востоку, связаны с исламом. В то же время, нельзя и отрицать значение религиозных и культурных факторов при анализе вопроса о том, почему в одних обществах институты функционируют эффективнее, чем в других. В католических государствах Европы экономическая модернизация, да и утверждение демократии, проходили дольше, чем в протестантских. Так, 'третья волна' демократизации (по определению Сэмюэла Хантингтона) в 1970х – 1990х гг., во многом охватывала именно католические страны – Испанию, Португалию, и ряд государств Латинской Америки. Даже сегодня в странах, входящих в Европейский союз – при всем их светском характере – отношение к политической коррупции на протестантском Севере и средиземноморском Юге существенно различается. В конечном итоге именно вступление в Союз 'щепетильных' скандинавов привело в 1999 г. к отставке руководства всех его исполнительных структур из-за незначительного коррупционного скандала с участием бывшего премьер-министра Франции.

Однако, "Протестантская этика" ставит куда более фундаментальные вопросы о роли религии в жизни современного общества, чем можно было бы предположить исходя из большинства спровоцированных ею дискуссий. Вебер утверждает, что в современном мире трудовая этика существует отдельно от породившего ее религиозного рвения, превратившись в элемент рационального, 'научного' капитализма. По Веберу, общественные ценности формируются не рациональным путем, а за счет творческого импульса, первоначально вдохновлявшего все великие мировые религии. В конечном итоге их источником является явление, которое он окрестил "харизматической властью" – в первоначальном смысле этого греческого слова "отмеченной Богом". В современном мире, по его словам, на смену подобному типу власти приходит другой – рационально-бюрократический, который, устанавливая на земле мир и процветание, одновременно омертвляет человеческий дух (помещая его в так называемую "железную клетку"). Современную эпоху все еще преследует "призрак мертвых религиозных верований", но подлинной духовности она в основном лишена. Особенно, по мнению Вебера, это касается Соединенных Штатов, где "погоня за богатством, лишенная религиозного и этнического смысла, все больше связывается с чисто земными страстями".

Вопрос о том, насколько веберовская картина современного мира актуальна сегодня, через сто лет после выхода "Протестантской этики", заслуживает более тщательного рассмотрения. Во многом, конечно, она подтвердилась с убийственной точностью: рациональный, "научный" капитализм распространяется по планете, принося во многие регионы мира материальный прогресс, и сплачивая его воедино в "железной клетке", которую мы сегодня называем глобализацией.

Однако бесспорно и другое: религия и религиозные страсти отнюдь не угасли: проявлением этого является не только воинствующий ислам, но и глобальный взлет протестантского евангелизма, который, по крайней мере с количественной точки зрения, вполне способен поспорить с исламским фундаментализмом в качестве источника подлинной религиозности. Возрождение интереса к индуизму у представителей среднего класса Индии, возникновение движения "Фалун Гонг" в Китае (секта приверженцев буддийского философского учения, связанного с медитацией и оздоровительной гимнастикой – прим. перев.), "взлет" православия в России других посткоммунистических странах, сохраняющееся влияние религии в Америке – все это позволяет предположить, что секуляризацию и рационализм вряд ли можно считать неизменными "повивальными бабками" современности.

Можно даже поставить вопрос шире: что именно следует считать религией и харизматической властью? Одной из характерных черт прошедшего столетия стало появление, по определению немецкого теоретика Карла Шмитта, "политико-религиозных" движений, таких как нацизм или марксизм-ленинизм, основанных на страстной вере в иррациональные по сути постулаты. Марксизм претендовал на научность, но в реальном мире его приверженцы следовали за вождями вроде Ленина, Сталина или Мао с такой слепой верой в верховную власть, что в психологическом плане ее невозможно отличить от религиозного рвения. (Во время "культурной революции" в Китае следовало с осторожностью относиться к старым газетам: если кто-то садился на газету с портретом Мао, или заворачивал в нее рыбу, виновника подобного святотатства могли заклеймить как контрреволюционера).

Как это ни странно, веберовская картина современного мира, где действуют "специалисты без души, сластолюбцы без сердца"  куда больше подходит к современной Европе, чем к сегодняшней Америке. Нынешняя Европа – мирный, процветающий континент, рационально управляемый Евросоюзом, и абсолютно светский. Европейцы по-прежнему употребляют такие понятия как "права человека" и "человеческое достоинство", которые уходят корнями в христианские ценности их цивилизации, но мало кто может внятно объяснить, почему они до сих пор верят в эти принципы. О Европе с куда большим основанием, чем об Америке, можно сказать, что по ней бродит "призрак мертвых религиозных верований".

Таким образом, веберовская "Протестантская этика" сыграла важнейшую роль в качестве стимула серьезных дискуссий о роли культурных ценностей в современную эпоху. Однако в качестве труда по истории современного капитализма или с точки зрения социального прогнозирования ее научная точность оставляет желать лучшего. Жестокий век, наступивший после публикации книги, не знал недостатка в примерах харизматической власти, а новое столетие, похоже, будет в этом отношении еще богаче. Стоит задуматься: может быть веберовская ностальгия по подлинной духовности – можно даже сказать, его своеобразное ницшеанство – не так уж и справедлива, а жизнь в "железной клетке" современного рационализма – в конечном итоге не так уж и ужасна.