Газета «Наш Мир»

    Итак, собрание состоялось. И я таки не удержался, да. Я не люблю много говорить и не умею, если честно – я письменный человек. Но...

    В общем, по порядку:

    Представьте себе картину: актовый зал, сидят мрачные родители вперемешку с угрюмыми подростками, а перед сценой расположились завуч и два учителя. Директора с милицией почему-то не было, мотоциклеты с пулеметами тоже не подвезли. И начинается обличительная речь завуча...

    Что меня сразу зацепило – это обращение во множественном числе, причем и к родителям, и к детям сразу. Тон был дивный - лязганье траков в нем слышалось, скрежет орудийных башен и тяжелая поступь краснознаменного гегемона. Таким тоном меня в 87-м из комсомола выгоняли, за невосторженность мыслей. Началось с подачи: «Мы считали, что вы порядочные люди...» - это, заметьте, всем собравшимся. Я молча восхитился отличным заходом и положил диктофон поудобнее. Дальше было не хуже: «Мы не можем больше работать с такими детьми...» - опять же, заметьте, со всеми детьми они не могут. Со всем классом. Аллергия, бл*дь, у них? Я мысленно сказал: «Ну и увольняйся нах*й, если работать не можешь, в чем вопрос?». Но промолчал пока. Потом нас стали стращать последствиями для класса – для всего, бл*дь, класса! Из-за одного придурка, который сделал глупость. Типа, журнала нет, проблемы с аттестацией будут у всех. В общем, мы обязаны найти виновного, иначе накажут весь класс. Ну не ох*ели ли? И дальше обычный бред про милицию, которая должна все бросить и расследовать пропажу журнала в средней школе. Делать им больше нечего, ага. Я все сижу и молчу.

    Потом выступила учительница музыки, у которой из под носа и уперли журнал, с поминутным изложением того, как и в какую сторону она отвернулась, пока коварные ниндзя прокрались и совершили эту кражу века. «Я вечнобиженная стервозная старая дура, ведущая нах*й никому не нужный предмет» было написано на ее челе большими буквами. Это именно та учительница, которую хотели назначить нашему классу классухой в наказание. Мне было интересно, как ощущает себя учитель, назначаемый детям В НАКАЗАНИЕ, но тут я понял – она просто не понимает двусмысленности ситуации. Оперативная память мала. И что это таки да, реально страшно – в ментов с расследованием я ни в жисть не поверю, а вот назначить такое чудо в классные руководители – это действительно жуткая кровавая месть. По роже видно – ей только дай, она всем все припомнит... Она и до этого приходила на собрания заунывно стонать, что ее никто не любит и дети не уважают. Ну так они ж не дураки, дети-то.

    Потом опять завуч снова закамлала про страшные последствия, и про отвратительный коллектив, где никто не пришел и не настучал. В общем, «выдавайт политрук унд официр, иначе мы вас всех будем немножечко стреляйт». «Ведь вы знаете, знаете, кто это сделал! Так приидете же и всепокайтеся! Настучавший да спасется, а промолчавший сгинет в «отстойном классе», во мраке и скрежете зубовном!». Кстати, как вам термин «отстойный класс»? Он употребляется учителями по отношению к общеобразовательному (не специализированному) классу гимназии. Приятно, должно быть, детям, которые там учатся...

    Но я опять же сижу и молчу. И надо бы встать и заорать – но не можется. Вот знаете, со стыдом поймал себя на том, что мне страшно. Где-то там, в глубине души, еще живет тот мальчик, которого тридцать лет назад прессовали две недели всем педсоветом, чтобы он признался в том, чего не делал. (Только что по почкам не били, и за то спасибо. Но усиленно поощряли к этому одноклассников). И этому мальчику внутри еще было страшно тем ужасом бессилия и чудовищной несправедливости. И, хотя разумом я прекрасно понимал, что это просто старые грымзы, которые ровно ничего не могут мне сделать, я сидел и молчал.

    А потом выяснилось вообще прекрасное – оказывается, девочка, которая сдуру сперла этот самый журнал, давно уже призналась, а весь прессинг продолжается просто для того, чтобы все усвоили, какое они чм*, и какое дети их чм*, и что с ними что хотят тут, то и сделают. Ну и для того, конечно, чтобы кто-нибудь из детей таки настучал на одноклассницу, пока не поздно. А то непорядок, сами понимаете – что это за коллектив, где не стучат? Педагогический прокол, а не коллектив.

    Вывели перед строем зареванную девочку, выдавили из нее невнятные извинения пополам с соплями, отправили обратно. Я все молчу, заметьте. Тошнит уже, а молчу. Но потом предложили выступить родителям. И встала некая Тетка и понесла уже запредельный соцреализм: «...мы, в едином порыве, ...осуждаем, ... всем коллективом, ...клянемся что, ...повышенные обязательства, ...отщепенцы в наших рядах...» И я таки не выдержал. Мне стало страшно, что сейчас встанут остальные в том же «едином порыве» и продолжат эту сладостную тему самоунижения, и дотаптывания оступившегося. И вот тогда мне останется только действительно уебывать в Австралию – хоть вплавь, - потому что жить среди таких людей просто нельзя.

    Я не стал говорить с места. Я вышел вперед, присел жопой на стол президиума этой «особой тройки» и развернулся к залу. Верите – руки тряслись, сам с себя удивляюсь. И я сказал. Я много чего сказал – минут пятнадцать меня несло. И про то, что у нас давно не общинный строй, и что принцип коллективной ответственности противоречит законам нашего государства. И что такой прессинг на детей, с навязыванием круговой поруки, абсолютно аморален, незаконен и даже подсуден. Что требовать от детей доносительства – мерзость и дурь. Что дети есть дети, и что они совершают ошибки. Что пусть они совершат их сейчас, а не потом, во взрослом возрасте, когда последствия будут куда тяжелее. Что школа не место для игры в суд, причем для игры, в которую играют взрослые люди, используя в ней детей. Что бред про милицию слушать стыдно – кого вы хотите этим напугать? И что давайте уже прекратим эту абсурдную пародию на партсобрание, потому что стыдно на вас смотреть, сограждане. Я еще чего-то говорил, но помню плохо, потому что это был порыв вдохновения.

    А потом пошел, и сел на место, потому что сказать мне было больше нечего. Я тридцать лет, можно сказать, ждал этого момента, а всего-то на пятнадцать минут меня и хватило.

    Собрание еще некоторое время продолжалось, но весь пафос как-то сдулся. И родители стали говорить: «Действительно, чего это мы? Ну, х*йню девочка спорола, бывает. Кто из нас в детстве х*йни не спорол? Да и вообще, пора, действительно, заканчивать эту байду...». И классная руководительница пустила слезу, говоря, что дети вообще-то прекрасные, и что лично она ни от кого доносительства не требовала и вообще, она, конечно, не отдаст этот класс, она их всех так любит! – смотрела она при этом, почему-то, исключительно на меня. Она вообще не плохая тетка, эта классуха – молодая, неглупая, дети ее любят. Вот только среда влияет. И оказалось, что оценки никуда не пропали, потому что все дублируется учителями в своих журналах, и вот они, все оценки – можете ознакомиться. И, конечно, ни о какой неаттестации речи идти не может, ну что вы. И про милицию, что характерно, тоже как-то замяли. И вообще, чего это мы тут делаем – учиться надо, а не фигней страдать! Конец четверти на носу! Всем спасибо, все свободны.

    Вот вечно так - рассвирепеешь, накрутишь себя, размахнешься – а удар в пустоту. Ветряные мельницы образования.