Газета «Наш Мир»

      В последние годы стало модно рассуждать о подъеме Китая, который должен сменить Соединенные Штаты в роли мирового лидера. Но станет ли Поднебесная центром нового однополярного мира? И повторит ли КНДР судьбу ГДР? Ключ к ответам можно будет найти уже в ближайшем будущем.

     Что и говорить: многие банкирские дома уже перевели свои активы и головные офисы в Пекин, а американская и европейская элита, чтобы не отстать от времени, принялась за изучение китайского языка. Как в известном анекдоте, в котором оптимисты учат английский, пессимисты — китайский, а реалисты чистят автомат Калашникова...

     Насколько такой подход верен? «Через 15—20 лет, — утверждают авторы доклада Национального совета по разведке США, — Пекин будет оказывать решающее влияние на формирование нового мирового порядка».

     Если нынешние тенденции сохранятся, к 2025 году Китай станет второй экономикой в мире, ведущей военной державой и крупнейшим импортером природных ресурсов. К тому же «китайская модель государственного капитализма окажется более привлекательной, чем западная либеральная модель».Что и говорить: без рассуждений о том, что Китай вот-вот «догонит и перегонит», в последнее время не обходится ни одно более-менее уважающее себя аналитическое сообщество...

     Украшение скромностью

     Как ни странно, сам Китай ведет себя так, будто речь идет не о нем, и всячески делает вид, что перенимать эстафетную палочку мирового лидерства у США в его планы не входит. Нынешнее китайское руководство по-прежнему следует указаниям Дэн Сяопина, призывавшего к сдержанности в международной политике. Такая позиция Пекина вводит в заблуждение некоторых экспертов, которые продолжают настаивать, что ничего экстраординарного в мировой политике не происходит: просто Китай и Индия возвращают себе позиции, которые они занимали два века тому назад. (Тогда на долю Китая приходилось 30%, а на долю Индии 15% мирового богатства). Сторонники этой точки зрения обвиняют своих оппонентов в том, что они поспешили провозгласить КНР «страной будущего».Стоит отметить, что на Западе всегда находились люди, которые недооценивали возможности Китая. Уинстон Черчилль, например, называл жителей Поднебесной «китаезами» и отказывался предоставить Пекину место в Совете Безопасности ООН. А всего 10 лет назад американский политолог Джералд Сигал заявил, что мощь Пекина – иллюзия, существующая лишь в западном воображении. «КНР, — писал Сигал в своей статье «Имеет ли Китай значение», опубликованной в Foreign Affairs, — является второсортной державой, которая освоила искусство дипломатического театра».

     Однако если Пекин не заявляет открыто о своих лидерских амбициях, это вовсе не значит, что они у него отсутствуют, а безразличное отношение к нынешней системе международных институтов объясняется, скорее, тем, что заслуга в их создании и развитии принадлежит не Китаю, а западным странам. Политологи все чаще рассуждают о создании альтернативных структур, в которых будет преобладать китайское влияние. Многие вспоминают, как на переговорах о вступлении в ВТО посол КНР провозгласил: «Мы знаем, что сейчас нам приходится играть в вашу игру, но через 10 лет правила будем устанавливать мы!»

     Если завтра война

     В докладе американской разведки утверждается, что к 2025 году Китай превзойдет Соединенные Штаты в военном отношении. С этим тезисом, конечно, можно поспорить. Как заявил в интервью «Профилю» заместитель директора Института Дальнего Востока, профессор МГИМО Сергей Лузянин, «несмотря на свои мощные ресурсы и продолжающийся экономический рост, Китай не способен ликвидировать стратегическое отставание от США за такой небольшой промежуток времени. Китайцы не используют пока вооружения нового поколения. Китайская техника — это прошлый век, и в Пекине никто не испытывает иллюзий по поводу военной мощи Народной республики».

     Тем не менее, КНР каждый год увеличивает военные расходы на 18%, реформирует армию, развивает флот и наращивает стратегические вооружения. Два года назад Китай запустил свою первую противоспутниковую ракету, вступив таким образом в эпоху «звездных войн». Военная модернизация обходится китайцам недешево. По оценкам Разведывательного управления Министерства обороны США, реальные расходы КНР на военные нужды могут достигать $125 млрд. «Если впечатляющий экономический и военный рост Китая продолжится еще несколько десятилетий, — пишет американский политолог Джон Миршеймер, — США и КНР не избежать конфронтации, которая в итоге может привести к вооруженному конфликту».

     Американские футурологи, работавшие над докладом «Глобальные тенденции-2025» приводят возможный сценарий такой конфронтации. КНР удается опередить США в технологическом отношении. Китайцы разрабатывают новое поколение Интернета, энергосберегающие технологии и биотопливо. На Западе начинается массовая кампания, в результате которой создается широкий фронт противников китайской экономической экспансии. Они добиваются введения жестких протекционистских мер. В ответ Китай превращает Шанхайскую организацию сотрудничества в военный союз, который бросает вызов американской гегемонии. «Нам удалось забыть о существующих противоречиях, — пишет будущий глава ШОС будущему генеральному секретарю НАТО, — Запад сам толкнул Китай в объятия России, а через некоторое время к союзу присоединились Индия и Иран. Общими усилиями нам удалось урегулировать ситуацию в Афганистане, откуда западные страны ушли, так и не завершив свою миссию».Можно только позавидовать художественному воображению авторов доклада, однако не стоит зацикливаться на конфронтационном сценарии развития американо-китайских отношений. Идея создания «Большой двойки» — неформального союза Пекина и Вашингтона — приобретает все больше сторонников. «Было бы наивно думать, что усиление роли КНР в международной политике, — отмечают китайские политологи Хуан Хэ и Чжу Ши, — несовместимо с американским мировым порядком, как вода и огонь».

     Одна Корея вместо двух?

     Не меньшие споры вызывает предположение экспертов Национального совета по разведке о том, что к 2025 году в Восточной Азии возникнет единое корейское государство, которое откажется от ядерных амбиций. Предпосылки к объединению действительно существуют. Более 80% южнокорейцев родились после окончания гражданской войны на полуострове. О роли США в этой войне они практически ничего не знают и все чаще рассматривают Америку как основного экономического соперника, а в Северной Корее видят родственную державу. Этническая общность оказывается для них важнее идеологических различий. Но довольно сложно представить себе, как будет проходить объединение государств, отстаивающих противоположные политические принципы. «Идеология Трудовой партии Северной Кореи, — рассказывает Сергей Лузянин, — основывается на концепции чучхе, разработанной основателем государства Ким Ир Сеном и предполагающей опору лишь на собственные силы. Южная Корея, напротив, пытается построить открытую рыночную экономику и играет заметную роль в системе международных институтов». Как бы ни мечтали американские эксперты о создании свободной безъядерной зоны на корейском полуострове, многое в этом вопросе будет зависеть от позиции Китая. Еще в 1994 году премьер Госсовета КНР Ли Пэн согласился признать Южную Корею. Для Пхеньяна это стало серьезным ударом, зато китайские бизнесмены получили доступ к перспективному южнокорейскому рынку. На данный момент Пекину удается поддерживать хорошие отношения как с Севером, так и с Югом. И, по словам Сергея Лузянина, «такая ситуация его вполне устраивает». «Китаю невыгодно любое нарушение статус-кво, — объясняет эксперт. Появление единого корейского государства, которое, по всей вероятности, будет ориентироваться на Соединенные Штаты, полностью меняет расстановку сил в Северо-Восточной Азии. И поэтому Пекин, на словах поддерживающий объединение Кореи, всеми силами будет стараться сохранить состояние неопределенности, которое предполагает существование двух альтернативных моделей развития и робкие попытки межкорейского диалога».

     В отличие от предыдущего доклада американской разведки «Карта будущего-2020», в котором утверждалось, что Соединенные Штаты сохранят свои позиции в Восточной Азии, нынешний аналитический обзор отводит им роль статиста. «Мирное урегулирование корейского и тайваньского вопроса, — утверждается в докладе, — заставит задуматься, так ли уж необходимо военное присутствие США в регионе, однако окончательным ударом для Америки станет сближение, а в перспективе и создание зоны свободной торговли между Пекином и Токио, которые повторят опыт Франции и Германии — бывших непримиримых врагов, сумевших создать основу для Европейского союза». Такая оригинальная версия пока не получила поддержки среди политологов, которые пытаются доказать, что Япония никогда не откажется от двустороннего военного союза с Америкой ради того, чтобы раствориться в китайском мире. Регресс пошел, когда в конце 1990-х годов авторы теории кризиса вели сложные разговоры на тему «чем сердце успокоится», они страшно мучились из-за того, что не могли понять, какие именно процессы определяют базовое движение экономики в нынешней ситуации. На ум лезла и инфляция, и кредиты, и много чего еще: желающие могут сами поломать голову. Но, в конце концов, выработался некоторый консенсус, который состоял в том, что ключевым механизмом, определяющим развитие современных геоэкономических процессов, является мировое разделение труда.

     Суть этой позиции (авторство которой принадлежит, быть может, наиболее выдающемуся экономисту современности Олегу Григорьеву) состоит в том, что технологическое развитие (которое в рамке парадигмы научно-технического прогресса сложилось еще в конце XVIII века) требует постоянного углубления процессов разделения труда, которые, в свою очередь, нуждаются в постоянном расширении рынков сбыта; в противном случае они не дают прироста производительности труда. Таким образом, последние 200—250 лет развитие мировой экономики происходило путем конкуренции все увеличивающихся зон «технологической самодостаточности» со своей «рыночной периферией» у каждой. Как и следует ожидать, на этой периферии происходили процессы унификации — технологической, культурной, юридической, политической и так далее. Иными словами, каждая такая зона становилась центром глобализации.Но и специфика технологического развития выстраивалась под эти процессы: технологии развивались так, что для максимальной своей эффективности (и даже более того, просто для эффективности) они требовали увеличения рынков сбыта по сравнению со своими предшествующими аналогами.

     Всего таких технологических центров в полном объеме, то есть со своими зонами глобализации, сложилось пять. Самая первая, британская, и четыре успешных проекта «догоняющего развития» — в хронологическом порядке: Германия, США, Япония и, наконец, СССР. Был еще проект неудачный, точнее, сознательно свернутый — Китай конца ХХ века, который последователи Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина перевели из «догоняющего» формата во встраивание в систему единственного оставшегося мирового технологического центра.

     Отметим, что повторить этот подвиг сегодня не под силу никому: процессы разделения труда зашли так далеко, что для того, чтобы окупиться, современные технологии требуют рынков сбыта в масштабе всей планеты. Но именно это обстоятельство и стало главной причиной начавшегося кризиса. Дело в том, что, как только технологические центры сталкивались с невозможностью дальнейшего расширения (а это происходило в истории до нынешнего момента как минимум дважды — в конце XIX века и в 70-е годы ХХ века), то они неминуемо обрушивались в кризис, причиной которого являлось падение эффективности капитала, который у нас метко окрестили универсальным словом «застой». Начался он и сейчас — но если два предыдущих случая давали хотя бы теоретические возможности расширения за счет разрушения других центров, то сегодня это невозможно физически.

     Дополнило проблему то, что после поражения (к сожалению так и не оформленного) в экономической войне с СССР, США в начале 1980-х годов начали политику «рейганомики», экономический смысл которой состоял в усилении нагрузки на имеющиеся рынки сбыта, уж коли расширение их на тот момент было невозможно. И это усиление, выраженное в мощном стимулировании спроса, сегодня дает о себе знать.

     В соответствии с упомянутой выше теорией, кризис состоит в том, что экономика самопроизвольно (за счет разрушения механизмов поддержки структурных перекосов) приводит в соответствие расходы домохозяйств и их реально располагаемые доходы. Поскольку масштаб падения спроса будет по итогам кризиса достаточно велик (как минимум $3 трлн. в год в нынешнем масштабе цен), то его эффект будет равносилен резкому падению рынков сбыта, как это было в России (по сравнению с СССР) в начале 1990-х годов.

     Но современные технологии окупаются только при очень крупных масштабах сбыта продукции. А значит, значительная их часть станет в посткризисных условиях нерентабельной, причем какие именно, сейчас сказать достаточно сложно, потому как соответствующих исследований никто не проводил. Но общая суть процесса останется: второе десятилетие XXI века (дай Бог, чтобы на нем процесс и остановился) станет периодом сильного технологического регресса.

     Это крайне неприятный и мрачный вывод, но, рассуждая о том, что ждет мир после окончания острой стадии кризиса, этот процесс не только нельзя игнорировать, его придется все время ставить во главу угла. В противном случае все попытки что-то сделать будут напоминать, например, попытки поддержать российское производство легковых автомобилей: без радикальной смены модели менеджмента все будет ограничиваться повышением цен на продукцию АвтоВАЗа и ростом издержек. Старая модель управления в новых условиях работать не будет.