Всех интересует, что будет, когда кризис наконец кончится. Как мы будем жить дальше? Неужели так же, как последние 20 лет? Прогнозы существуют самые невероятные.

Оцифруют все, включая женщин и морепродукты. Космонавты освоят Марс. Люди окончательно озвереют или окончательно подобреют. Веселая будет жизнь. Как в хорошем фантастическом фильме. Вглядеться в нее попристальнее поможет «Закат Европы», футуристический труд главного немецкого пессимиста Освальда Шпенглера.
Собственно, пессимизм Шпенглера относится не к цивилизации, а к культуре. В этом вопросе невероятная путаница. Очень трудно отделить культуру от цивилизации. Трудно, но необходимо. Грубо говоря, фильмы Павла Лунгина — это культура. А электронные книги и платежи через Интернет — это цивилизация. Одно с другим мало связано.
Согласно Шпенглеру, мировые культуры, как и биологические организмы, имеют срок жизни. В частности, европейская культура переживает свой закат, она обречена. Сейчас в этом утверждении нет ничего удивительного. Это, можно сказать, банальность. Обречена и обречена, мало ли. Но 90 лет назад, когда вышел из печати первый том «Заката Европы», приговор Шопенгауэра шокировал многих. Как? Толстой, Бальзак, Гомер, Верди, Рембрандт… Всего этого не будет?
Прогрессистские настроения XIX столетия, не изжитые полностью и по сей день, диктовали совершенно другое восприятие мира. Казалось, что чем дальше, тем будет лучше и интереснее. Как же может быть хуже, если изобрели радио и журналы мод? Фет плох уже тем, что не читал Маяковского. А Тициан не видел картин Малевича. И вообще: как же новое может быть плохим, если оно новое?
Понятно, что ни Фет, ни Тициан от этих настроений не пострадали. Пострадали зрители и читатели. И то не все. А цивилизация… Что ей станется? Понятно же, что ни рэппер Сява, ни «Дом-2» не помешают изобретению новых холодильников и компьютеров.
Приключения Аристотеля
Мало кто задумывается, что помимо национального шовинизма существует еще темпоральный. Шовинизм одной эпохи по отношению к другой. Недаром же умные пиарщики так любят маркировать товары надписями «new» и «новинка сезона». Это по определению должно говорить о высоком качестве.
Недаром же в музыкальных и книжных магазинах стало так трудно найти книги и диски двух–трехлетней давности. Не актуально. Устарело. С тех пор появилось много нового и интересного.
Все это напоминает анекдот из довлатовских «Записных книжек». «Издавался какой-то научный труд. Редактора насторожила такая фраза: «Со времен Аристотеля мозг человеческий не изменился». Может быть, редактор почувствовал обиду за современного человека. А может, его смутила излишняя категоричность. Короче, редактор внес исправление. Теперь фраза звучала следующим образом: «Со времен Аристотеля мозг человеческий ПОЧТИ не изменился».
Обида, и правда, есть. Неужели века истории прошли даром? И какой-то несчастный Аристотель, который, может, даже не умел играть в Doom и не видел последнего Тарантино, не бывал в Куршевеле и на Гоа, имел такой же мозг, как топ-менеджер нефтяного банка или звезда телевизионного сериала? Не верится. Если ты умный, почему тогда такой бедный?
Все эти понты как раз от неразличения культуры и цивилизации. Аристотель уступал нам по уровню цивилизации, но заметно превосходил по уровню культуры. А выглядел так же. Руки, ноги, голова. И реакции имел те же. Физиология не меняется, она одна у Аристотеля и у Васи Пупкина, как бы это ни было странно.
Да что там Аристотель. Журналист Андрей Бухарин как-то заметил, что даже русский рок 80-х выглядит сейчас примерно так же, как Толстой и Достоевский. Неактуальной классикой. Невозможно понять, о чем они пели и из-за чего так сильно переживали. Инструменты другие. Устаревший взгляд на звуковую картину. Может быть. Отчего же тогда за 30 лет не появилось людей уровня БГ и Цоя, Майка и Башлачева?
«Прогресса нет, и хорошо, что нет», – писал Бродский. Эту фразу я периодически вспоминаю, когда меня упрекают в ретроградстве и консерватизме.
Выходит масса книг, снимаются фильмы, записываются альбомы. Все это рекламируется, пиарится, в развлекательном бизнесе крутятся огромные деньги. А я все пишу о Чехове и Моэме. Как-то странно. Но я, ей-богу, не виноват. Мне просто кажется, что нечестно сравнивать Робски с Шиловой, если, конечно, они считают себя писателями. Честно сравнивать литератора с Чеховым, Толстым и Шекспиром. Это задает правильный масштаб любому явлению.

Цивилизация
без культуры
Два слова о Шпенглере. Он родился в провинциальном городке в семье почтового служащего. Это важно, потому что одним из главных положений в системе Шпенглера является аристократизм, хотя сам он аристократом не был. Видимо, имеется в виду аристократизм духа.
Вот с этим у него все было в порядке. Читал на четырех языках. В том числе и по-русски. Специально выучил, чтобы прочитать Достоевского. Древнюю историю знал досконально. По философии Гераклита защитил диссертацию.
Работал учителем математики в гимназии. Эдакий «человек в футляре». Потом получил наследство и переехал в Мюнхен. Современное ему искусство на дух не выносил. И вообще, был мизантропом. Жил очень замкнуто. Даже разговоры с друзьями казались ему метанием бисера перед свиньями. Увидев на улице некрасивого человека, мог расплакаться. Во время прогулок по Мюнхену иногда терял сознание и забывал собственный адрес.
В таком нервном, раздраженном состоянии, исполненный ненависти к человечеству, он начал писать «Закат Европы». Из бедного учителя Шпенглер вдруг превратился в философа. Что же такого было в его книге? А вот что. Он впервые попытался понять, куда движется история. И пришел к выводу, что она никуда не движется. Никакого развития от худшего к лучшему не происходит. Скорее наоборот. Судите сами, говорил Шпенглер. Разве нынешние поэты лучше Шекспира? Разве нынешние политики умнее и могущественные римских императоров?
Подтверждение его мыслей можно найти у Константина Леонтьева и Льва Гумилева. История движется не линейно, а циклами. Все, как в природе: весна, лето, осень, зима. Никакого смысла в этом нет. А просто есть судьба, которая висит над каждым народом. И ничего с этим не поделаешь.
Демократию он не любил. Коррумпированные политики, финансовые махинации, падение нравов — вот что такое демократия, по Шпенглеру. Еще тогда, в начале прошлого века, он видел опасность массовой культуры с ее культом потребления. «Масса, – говорил Шпенглер, – это конец, радикальное ничто». Он прямым текстом предупреждал, что человечество скатывается к бездуховности. Но никакого выхода так и не предложил. Он был фаталистом. И считал, что представителям старой культуры надо мужественно, лицом к лицу, встретить смерть.
В Советском Союзе его почему-то называли фашистом. Никаким фашистом он, конечно, не был. Гитлера считал шантрапой. Они встречались и довольно крупно поссорились. Когда Геббельс предложил ему выступить по радио и поддержать национал-социалистов, Шпенглер наотрез отказался. Более того, он стал писать в газеты статьи, в которых призывал не верить нацистам.
Его книга «Годы решения» — чуть ли не единственная критика Гитлера, которая появилась в нацистской Германии. Любопытно, что Шпенглер критиковал Гитлера с крайне правых позиций. Он считал, что Гитлер недостаточно радикален. Книгу почти сразу же изъяли из продажи. Геббельс запретил даже упоминать имя Шпенглера в прессе.
Окончательно поссорился он с нацистами после «ночи длинных ножей». Во время резни, устроенной Гитлером, погиб его друг, музыкальный критик Вилли Шмидт. Узнав о его гибели, Шпенглер разрыдался. Во время похорон он произнес речь, где назвал Гитлера болваном, а его политику – «расовым идиотизмом». «Мы хотели покончить со всеми партиями, — сказал Шпенглер, — а осталась самая отвратительная».
Ему предлагали уехать за границу, но он отказался. Шпенглер сказал: «Бежать сейчас было бы трусостью». Можно не сомневаться, что он оказался бы в концлагере. Но арестовать его не успели. Шпенглер умер сам. В гроб ему положили две любимые книги: «Заратустру» Ницше и «Фауста» Гете.
Он был странным человеком, романтиком, пессимистом. Одним из последних, кто тщательно оберегал границы непознаваемого. Отсюда его ненависть к практической науке и технике. И к современным людям, помешанным на собственном всесилии. Нам кажется, что мы все можем. И болезни вылечить, и в космос слетать, как к себе домой. Эти амбиции — двигатель прогресса и цивилизации. Но культуре необходимо непознанное, магическое, сакральное.
Без этого она умирает. Именно такое будущее и предсказывал Шпенглер человечеству, одуревшему от своего могущества, — цивилизация без культуры. Радикальное ничто. Радикальное, но ничто. *