Газета "Наш Мир"Газета «Наш Мир»
Если вы живёте в России, и при этом вам более двадцати лет - вы
наверняка слышали рассуждения о том, что в нашей стране, несмотря на
все мерзости (существование которых никто и не отрицает) присутствует
духовность. А вот на Западе этого нет - там, напротив, сплошная
бездуховность и погоня за наживой. И ведь этим рассуждениям не год, не
два - они были в ходу ещё в империи Романовых.
Лишь недавно, в
ходе обсуждения истории российской девочки из Португалии Саши
Зарубиной-Циклаури, я встретил текст, в котором понятие духовности было
выражено во всей полноте: Многочисленные защитники "светлого"
португальского будущего русской девочки счастье человека по-иному, чем
в срезе материального благополучия и не представляют. А вдруг Божья
воля такова, что от тонкого движения души, вызванного русским лугом,
березками, лучом света, проходящим через дыру на чердаке деревенского
дома, в девочке раскроются удивительные таланты. А в благополучной
португальской семье она станет "всего лишь богата".
Собственно
наша традиционная духовность - не что иное, как поиск доброго в дурном
- и, тем самым, оправдание дурного через доброе. Дикие условия жизни?
Пьющая мать? Дощатый сортир? Зато - берёзки и луч солнца, раскрывающий
таланты (ну или не раскрывающий - тут уж, сами понимаете, гарантии,
нет).
Чтобы понять смысл русской т.н. духовности, обратимся к её
истокам. В принципе, первые наброски на эту тему можно найти уже у
Гоголя, в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (особенно - в
письме о нелёгкой доле помещика на Руси). Но подробного развития темы
духовности в то время (в крепостнической николаевской России) не было и
быть не могло. Если старое, сословное общество стоит крепко и ему ничто
не угрожает - подобная идеология просто не нужна.
Здесь я должен
попросить у читателя прощения за то, что слишком часто ссылаюсь в
статье на классиков русской литературы. Но что же делать? В России
девятнадцатого века общее направление мысли задавала именно литература,
и деться от этого было некуда. Да, собственно, и в двадцатом веке
наблюдалась та же картина - лишь сейчас мы стали постепенно избавляться
от этого наваждения.
Итак, подлинным отцом-основателем русской
духовности по праву следует считать Достоевского. Первым из его
романов, которые принято считать великими, было «Преступление и
наказание». Это - 1860-е годы, неустойчивая эпоха после отмены
крепостного права, когда старая сословная система России «поплыла» и
грозила обернуться лавиной. Только тогда в стране по-настоящему возник
спроси на охранительную идеологию. И, в соответствии с законами рынка,
он не замедлил родить предложение.
Итак, 1866 год, «Преступление
и наказание». Здесь Достоевский создал самый жуткий и омерзительный
образ во всей русской литературе - Семёна Мармеладова. Нет, омерзителен
он не потому, что вконец опустился, что пропивает деньги своей семьи,
что из-за него дочь вынуждена торговать собой. Это обычная слабость,
разве что доведённая до крайности, она может вызывать антипатию,
осуждение, но не омерзение. Мармеладов гнусен тем, что сам упивается,
наслаждается своим падением и своей низостью. Наверное, можно
вообразить и большее скотство, но мне это не удалось.
Вспомните
тот момент, когда мадам Мармеладова в отчаянии бьёт супруга, а тот
кричит: "И мне это в наслаждение!". Может быть, это хоть смехотворное,
но наказание как-то смягчает муки его совести? Но вряд ли - это было бы
уж слишком не по-мармеладовски. Скорее это увеличивает его мазохистское
упоение своей низостью. Кстати, если бы Мармеладов спьяну буянил, лупил
жену и орал на детей, то вовсе не внушал бы такого инфернального ужаса.
Обычное пьяное быдло, которое и ведёт себя соответственно - что с него
взять? А ведь он, в сущности, неплохой человек - и от этого всё
выглядит по-настоящему кошмарно.
Собственно, знакомство с
Мармеладовым и толкает окончательно Раскольникова на убийство. Он
осознаёт, что лучше быть злодеем, убийцей, грабителем - только не
Мармеладовым. И это убийство - не то чтобы бунт против мармеладовской
жизни, но хотя бы попытка убежать от неё.
До этого момента
получалась просто епическая сила. А вот Сонечка ставит всё с ног на
голову. Она - естественное порождение не только Мармеладова, но и
мармеладовщины. И она, жертвуя собой, одухотворяет этот гнусный мир. С
её помощью автор делает то, на что не имел морального права:
оправдывает Мармеладова. Получается, мармеладовщина не так уж
омерзительна, если смогла породить Сонечку. Вот он, первоисток
пресловутой духовности, всё остальное только жалкие подражания. И она,
святая проститутка, пожертвовавшая собой ради ближних, совершает
преступление (по моим, разумеется, понятиям) - доказывает, что
Раскольников был неправ, пытаясь уйти от мармеладовщины через
преступление, что лучше быть Мармеладовым, чем убийцей. Отец с дочерью
- орёл и решка, инь и ян, они невозможны друг без друга. Сонечка мешает
нам осудить и проклясть Мармеладова, в том числе и Мармеладова в себе.
Приглядимся,
кстати, к Сонечке повнимательнее. Жила она в трущобном аду, и поди ж ты
- отправилась на панель, чтобы спасти семью. А живи она в приличном
доме, носи платья от кутюр и музицируй - так бы и не просияли её
нравственные достоинства. Стало быть, трущобный ад нужен. Вот вам альфа
и омега русской духовности. Не нужно бороться с окружающей мерзостью,
ведь в ней, если вглядеться, столько всего замечательного, высокого и
светлого.
Вспомним, что практически одновременно с Достоевским
жил и творил Чарльз Диккенс. Между этими двумя писателями много общего,
и не случайно. Оба они жили в сходных обществах, переживавших переход к
индустриализму - со всеми вытекающими. Оба они довольно правдиво
изображали язвы капиталистического общества на этом этапе (разве что в
случае с Диккенсом приходится делать скидку на викторианскую
деликатность). При этом оба автора придерживаются в целом традиционного
взгляда на жизнь, сформированного христианством (кстати, Диккенса в
этом смысле позднее продолжил и развил Честертон). Но что говорит своим
читателям Диккенс? Между строк у него так и читается: «Вот в каком
дерьме мы живём. Надо бы его разгрести - как вы считаете, леди и
джентльмены?». В произведениях же Достоевского (классического
Достоевского, начиная с «Преступления и наказания») мораль совершенно
иная: «Вот в каком дерьме мы живём. Зато в душе у нас есть что-то ну
очень этакое». Ну а ради «чего-то этакого» (правда, чего именно - не
очень понятно) можно и окружающую мерзость потерпеть.
Позднее
эту мысль развил Дмитрий Мережковский, причём так, что это стало,
фактически, пародией на Достоевского. Раскрываем его роман «Пётр и
Алексей», читаем: «- Ну вот то-то и есть! - проговорил он с таким
выражением в лице, какого я еще никогда у него не видела.- Мудры вы,
сильны, честны, славны. Все у вас есть. А Христа нет. Да и на что вам?
Сами себя спасаете. Мы же глупы, нищи, наги, пьяны, смрадны, хуже
варваров, хуже скотов и всегда погибаем. А Христос Батюшка с нами есть
и будет во веки веков. Им, Светом, спасаемся!». Получается и смех, и
грех. Что характерно, никому из этих писателей не пришла в голову
простая мысль: а нельзя ли жить с Христом, но при этом без свинства?
Или, если мы вымоемся, прилично оденемся, постараемся быть лучше
варваров и скотов, и даже попробуем поменьше пить - Христос Батюшка
обидится и уйдёт? А если да, то нужен ли такой Христос?
В
прошлом десятилетии такая позиция была популярна разве что у крайних
традиционалистов из правой оппозиции. Но настали путинские времена - и
о русской духовности заговорили уже вполне официальные охранители (в
наибольшей степени это относится к периоду после 2004 года, когда
борьба с возможностью «цветной революции» стала чуть ли не главной
национальной задачей). И сегодня всякого, кто заговорит о «духовности»,
поднимут на смех - но сами эти разговоры не прекратятся.
А потому, прежде, чем употребить это слово - просто вспомните, что оно на самом деле означает.
|
