Пройти с ребенком по московской улице, даже в центре, даже днем, как-то боязно - воздух густеет нецензурщиной. А уж ближе к вечеру, да на городской окраине... Встречный люд не то чтобы ругается матом. Носители языка, не исключая юных представительниц женского пола, на нем изъясняются, общаются. И не видят в том ничего необычного, предосудительного.

Льющиеся на нас в реальных жизненных ситуациях и с экрана, а то и с печатного листа потоки словесной грязи наводят на мысль, что не столичного мегаполиса ХХI века мы обитатели, а насельники и заложники гигантской криминальной зоны, взявшей в полон всю страну. Конечно же, тяготеет доныне над нами тень архипелага ГУЛАГа. Но дело не только в его непреодоленном наследии. Как заметил Александр Солженицын: «Власть, закружившая с 1991 года страну, распахнула ворота блатному миру». И этот мир с его жестокими воровскими законами, звериными повадками, с его речью, где мат спаян с преступным жаргоном, который в 1920-е годы получил название блатной музыки, действует разлагающе на все слои общества, на все сферы современной российской жизни.

Язык в осаде, как и полагается моему врагу

Сегодня порча русского языка достигла грозных размеров, выросла в огромную культурную проблему. Просто национальное бедствие. А ведь по-русски одно из значений слова «язык» есть «народ». А умаление, унижение великого языка, на котором мы мыслим, означает умаление и унижение самого народа.

Не только среда существования с ее тяжелыми впечатлениями, но и несущийся из любого людного места «блатной шансон», и заполонившие телеэкран «бандитские саги» способствуют популяризации, а следом и моде на «криминальный тип личности». Здесь характерны и внешность (бритоголовый качок со взглядом исподлобья), и манера поведения, в том числе речевого. Чему ж удивляться: при полном идеологическом вакууме, без спасительной прививки высоких нравственных ценностей подростки и молодежь столь легко усваивают внешние приметы, а следом и сущностные установки преступного мира.

Жаргон преступников - в массы?

Передо мной выпущенная тиражом 50 тысяч экземпляров в 1990 году книжечка величиной с ладонь. Репринтное воспроизведение «Словаря жаргона преступников (блатная музыка)», изданного в 1927 году Народным комиссариатом внутренних дел (НКВД) под грифом «Не подлежит оглашению». Словарь изначально предназначался тем, кто в пореволюционную пору вел борьбу с «темным элементом». Целесообразность иметь такой справочник в перестройку декларировалась в обращении к читателю: «Прислушайтесь к речи ваших детей, особенно подростков. Как часто они не подозревают об истинном значении некоторых словечек, о том, кто и для чего их изобрел. Так давайте вместе подумаем о юном поколении, о завтрашнем дне, в котором не должно быть места «блатной музыке».

Подумали. Только в противоположную сторону. Любопытно, что перестроечное «просветительство» началось со снятия всяческих культурных запретов и табу, но прежде всего на матерщину. Первым делом задиристая московская газета без купюр опубликовала на своих страницах ходившую почти два столетия в списках фривольную, перенасыщенную обсценной (так по науке мат называется) лексикой поэму Ивана Баркова. Пушкин предвидел: с наступлением в России свободы слова первым делом печатному станку предадут сие сочинение. Но даже гению не под силу было предугадать, что в конце двадцатого просвещеннейшего столетия свобода явится на отчую землю вовсе уж нагой, и «поэмка» придет к молодому многомиллионному читателю аж на газетном листе...

После серии таких культурных шоков процесс, как говаривал один политический деятель, пошел. В называемые теперь лихими 90-е литераторы, кинематографисты, деятели театра, не задумываясь о непредсказуемых последствиях столь поспешного шага, допустили черное слово, «языкового урку» в свои произведения. И ладно бы, только в свои. Но в телешоу на канале «Культура» вопрос вообще поставили радикально: без мата нет русского языка. Если это не попытка взломать культурную матрицу целого народа, то что?

От такого наследия надо отказываться

Выступить экспертом по «блатной музыке» мы попросили Даниила Натановича Аля. Заслуженный деятель науки Российской Федерации, профессор СПбГУ, известный драматург, писатель, публицист, он недавно отметил свое 90-летие. Как и 60 тысяч ленинградских студентов, ушел добровольцем в ополчение и сражался против фашистов всю войну на Ленинградском фронте. В 1950 году фронтовик попал как политический в Вологодскую пересыльную тюрьму. На всю жизнь запомнился арестованному первый тюремный день: «Судьба закинула меня в совершенно новый, неведомый языковой мир. Неведомый, разумеется, не потому, что я раньше не слышал грубой брани. Я учился в достаточно «проматеренной» школе (я имею в виду мальчишескую среду). Мат был в ходу и в университете. Ну а про фронтовые будни что говорить! Весьма колоритным по этой части было следствие. Но в тюрьме мат не был приправой к обычной речи, как на воле, он составлял саму основу блатной речи».

Рассказать только о словарном составе блатного языка недостаточно, дело в том, что от обычной человеческой речи он отличается еще и своим особым звучанием, интонацией, постоянным присутствием в речи истерического надрыва. Даже собираясь небольшими группами, воры, как правило, почти никогда не говорят спокойно или тихо. В их криках, словно выдираемых из нутра, и самоутверждение, и скрытый страх, и что-то хищно-животное, инстинктивное. И подсознательное стремление расчеловечиться, походить на зверя. Отсюда же, от вечного страха за свою жизнь, от непреходящего напряжения в жестокой борьбе за долю добычи в стае агрессивных хищников, - постоянный наигрыш в поведении блатных. Потому, находясь в своей среде, вор всегда как бы на сцене. И подобно плохому актеру всегда «пережимает», всегда «переигрывает».

Наш эксперт не скрывает своих наблюдений, которые могут показаться читателю, возможно, и странными, и натянутыми. Но писатель далек от того, чтобы обижать кого-то из современных рок-певцов или судить их пение с позиций собственного вкуса. Он просто констатирует: «В голосах рок-исполнителей постоянно звучат надрыв и истерика, характерные для «музыки» блатной речи. Более того, как правило, певцам присуща предельно вульгарная интонация, поразительно совпадающая с «мелодикой» перебранки на тюремных нарах». Писатель допускает возможность, что молодежная субкультура с рок-кумирами в качестве воспитателей может рассматриваться как некое поле, где происходит смычка между формами существования криминального мира и городской, «асфальтовой» генерации подростков и юношества из группы риска.

Нынешнему читателю, утверждает Д. Аль, куда как легче представить себе гулаговский воровской язык, нежели тогдашнему человеку, попавшему с воли в блатную среду. Ведь к новому веку в криминализованной России граница между тюрьмой и волей перестала быть четкой. Блатная речь широко разлилась за пределы воровских «малин», тюрем, лагерей и колоний, стала бытовой речью большой части городских ребят разных возрастов. Некоторые уже успели побывать в колониях, тюрьмах и лагерях. Именно они становятся лидерами подростковых групп-стай, законы и психология которых сродни существующим в воровских «кодлах».

Кстати, у нас недооценивают важность изучения массовой психологии, и потому общество в очередной раз не знает, в какой стране живет, какой образ будущего является для нас привлекательным и куда идут-заворачивают те молодые, кто по ряду причин, социальных не в последнюю очередь, отграничивает себя от норм поведения предков, от мировоззрения и жизнеустройства старших поколений.

«Интеллигенция поет блатные песни»

Так сказано у поэта. К тому наш эксперт добавляет, что во времена более поздние, чем те, о которых он пишет в книге, иные интеллигенты обоего пола стали бравировать в своих компаниях нецензурной речью, полагая, что так они демонстрируют свою внутреннюю свободу и раскрепощенность, выражают презрение к нелепым, устаревшим условностям общества. Понятно, что прослыть интеллигентом, да еще борцом за свободу с помощью такой раскованности легче, чем каким-либо иным способом.

А ведь творческая интеллигенция в большей степени несет ответственность за культуру. Уже в новые времена, когда институт жесткой советской цензуры был разрушен, «творцы, не оставившие привычку заигрывать с блатным миром, принялись в энный раз романтизировать преступный мир в череде крутых детективов и боевиков, где ключевым является слово «убийство». Упорство, с каким наш «культурный слой» продолжает множить в слове и экранных образах реальные жизненные страдания людей, не извлекая из представляемых криминальных историй никакого нравственного урока, по-моему, сродни болезни, которая в психиатрии носит название «скорбное бесчувствие».

На мой взгляд, время кризиса настоятельно диктует: необходимо пересмотреть концепцию телевещания, переменив агрессивно-депрессивный его вектор на позитивную, положительную, созидательную устремленность. А решительное противодействие речевому, музыкальному, киношному, телевизионному «блатняку» должно стать важным направлением политики государства в духовно-нравственной сфере. Ну а людям творческим хотелось бы пожелать «приниматься за старинное дело свое», возвращая народу ценности великой отечественной культуры.