Ислам – это не набор замысловато-экзотических фольклорных адатов и восточных сказок на ночь, это универсальная программа, надцивилизационная и надкультурная по своей сути. Именно поэтому в лоне единой уммы находится место всем народам, обладающим собственным специфическим менталитетом, алгоритмом мышления, традиционным укладом быта, художественной культурой. Национальное может органично сочетаться с Шариатом, если только отдельные обычаи, практики, ценности конкретных народов не противоречат ему.

Однако не все мусульмане, к сожалению, способны жестко разграничить в своем сознании национальное и конфессиональное. Обычно претензии в смешении Ислама с местными адатами любят предъявлять «этническим мусульманам» (зачастую необоснованно). Некоторые новообратившиеся в этой связи порой свысока поглядывают на народы, исторически исповедующие Ислам и сохранившие мусульманские устои даже в условиях тяжелейшего прессинга.

Между тем, в среде самих новообратившихся обитает похожий зловредный вирус, который придает им еще более комичный вид по сравнению с «этническими мусульманами», порой не способными отличить местечковые адаты от подлинного Шариата. Это – болезненная, гипертрофированная любовь ко всему арабскому и вообще «восточному», которое в сознании новопришедших в умму становится синонимом «исламского».

Аномальных масштабов всеобъемлющая тяга к бездумной арабизации всего своего образа жизни гораздо неестественнее не всегда соответствующей Шариату, но рационально вполне объяснимой склонности этнических мусульман к исторически сформировавшимся в их среде обычаям и нормам жизни. Ведь адаты, сложный комплекс правил общения между людьми, национальная культура, искусство, менталитет – все это формируется под воздействием земных, природных факторов: географического положения, климата, исторических перипетий существования того или иного народа, этнических особенностей.

В то же время Ислам является богооткровенной религией, постулаты которой по определению не могут быть обусловлены какими-либо материальными условиями конкретной местности или реалиями бытия одного народа. В это верит каждый мусульманин, а потому навязчивое стремление некоторых из принявших Ислам людей имитировать арабский или в целом восточный жизненный уклад не только удивительно, но и, если смотреть глубже, не слишком согласуется с базовыми мусульманскими принципами.

Один из важнейших компонентов национального самосознания и структуры мышления – язык. Ислам никогда не посягал на лингвистическую самобытность пришедших в умму народов. B вопросах сохранения национальных языков мусульманский подход отличается тонкой сбалансированностью и взвешенностью, позволяющей сохранить гармонию этнического и исламского.

Все мусульмане мира стараются совершать молитву на арабском языке, в точности воспроизводя текст Корана, тем самым реально становясь единым организмом и ощущая собственное братство. А после молитвы каждый мусульманин может вознести ду’а (мольбу, обращенную к Богу) на своем родном языке, на котором он думает и выражает свои чувства. Термины фикха (мусульманского права), арабские коранические понятия плотно вошли в языки исповедующих Ислам народов, однако в то же время у каждого из них существуют свои наименования для исламских праздников и даже базовых обрядов – молитв и поста.

В вопросах языка каждый мусульманин должен придерживаться «золотой середины», ориентируясь на собственное чувство меры и чувство вкуса. Безусловно, прекрасно, когда простые члены исламской общины в разных точках земного шара способны понимать друг друга потому, что они владеют базовой коранической арабоязычной терминологией.

Слова «умма», «фикх», «салят», «фетва», «иджтихад», «мазхаб», «шахид», «муджахед», «хадис» понятны любому мусульманину вне зависимости от его цвета кожи и формы глаз, не взирая на то, живет ли он в крупном мегаполисе Юго-Восточной Азии, в захолустной бедуинской деревушке или же родился и вырос на улицах сумрачного Лондона. Универсальность этих понятий сплачивает умму, позволяет ей ощущать собственную монолитность и братство мусульман.

Другое дело, когда очарованным разного рода арабизмами людям чувство меры отказывает. А с этим всегда были проблемы у русского народа, порой не знающего пределов, где нужно остановиться. Наш народ издавна грешил неуместным коверканьем собственного богатого, мелодичного, полного глубоких смысловых оттенков языка, будучи то одержимым нездоровой тягой ко всему французскому, то наводняя русскую речь безвкусно-несуразными американизмами из кричаще-попсовых рекламных проспектов – всеми этими «бизнесами», «фитнесами», «ребрендингами», «мерчендайзингами», «бэйбиситтингами», «бодибилдингами», «лифтингами», «лизингами» и т.д.

Следуя этой давнишней дурной привычке, некоторые новообратившиеся начинают изъясняться примерно так: «Футувват ведущих фукаха в их рисалятах по исследованию риваятов хадиса говорят о потребности строгого различения макрухов, харамов, мустахабов, с ориентацией на Сунну, Сырат, ильм и амаль РасулюЛлах (саллаЛлаху алейхи ва салям) и его асхаба».

Такими выражениями наводнены русскоязычные исламские форумы и мусульманские странички Интернет-дневников. Реплики участников виртуальных дискуссий пестрят вывороченными на разный манер арабскими словами, хотя, по меньшей мере, половину из них можно бы было заменить на русские аналоги без всякого ущерба для смысла предложения и его исламского содержания.

Несчастные книжные черви, изъевшие пудовые труды по фикху и страдающие острой интоксикацией арабоязычной литературой, не просто злоупотребляют арабской лексикой в своей речи, но и уродуют грамматику собственного родного языка.

Правда, юноши, желающие блеснуть собственной искушенностью в исламских науках, горделиво заявляют, что использование шариатской терминологии необходимо в дискуссиях, касающихся Ислама. В этом, несомненно, они правы. Но зачем при этом в такой извращенной форме насиловать «великий и могучий», говоря вместо «факихи» - «фукаха», вместо «улемы» - «улема», вместо «фетвы» – «футувват», молодые знатоки Шариата не поясняют.

Экзальтированная страсть ко всему арабскому не сводится лишь к подобным лингвистическим кульбитам. Новообратившиеся также начинают имитировать манеру одеваться и образ жизни восточных людей.

В магазины, специализирующиеся на продаже мусульманской одежды, поступают тюрбаны, белые арабские галабии, бурки, специфические никабы в виде железных масок и прочие экзотические предметы быта жителей арабских стран, Афганистана, Пакистана. Все это вызывает недоуменный вопрос – у кого это все должно пользоваться спросом здесь, в землях далеких от Аравии, где нет изнуряющей жары и пыльного лета круглый год, а кружатся неистовые метели и стоят крепкие морозы?

Однако, видимо, на весь этот причудливый ассортимент возникает какой-никакой спрос, иначе бы все это не возилось из мусульманских стран с такой настырностью и в столь необъятном количестве. Мне вспоминается, как одна сестра доставляла чемоданы затейливой продукции из Кабула и вся эта одежда довольно легко расходилась у нее с рук.

В ассортимент ее магазина входили, с одной стороны, широченные галабии и даже знаменитая голубая афганская паранджа с сеткой для глаз (по собственному признанию владелицы магазина, такие наряды не подходят для выхода на московские улицы, однако могут пригодиться для поездки в некоторые исламские страны).

С другой стороны, вниманию покупателей предлагались неимовернейших расцветок пиджаки, юбки, блузки, снизу доверху расшитые разноцветным бисером, стразами, пайетками – так, что надевшая все это великолепие женщина мгновенно становится похожей не то на новогоднюю елку, не то на расписной восточный ковер. А это – при всем уважении к титаническому труду хозяйки магазина – не только противоречит Шариату, согласно которому одежда не должна быть вычурной и бросающейся в глаза, но и не очень согласуется с устоявшимся в России и Европе вкусом, смотрясь в данной местности откровенно нелепо. Тем не менее, факт остается фактом: спрос на такую продукцию, если не зашкаливает, то, по крайней мере, есть.

Стоит задуматься, как подобных фольклорных персонажей славянского происхождения, следующих стилю «Тысячи и одной ночи», воспринимают окружающие, и какую роль их облик играет для исламского призыва и ознакомления окружающих с мусульманской религией. Передвигающиеся по сугробам в торчащей из-под стеганого полушубка белоснежной галабийи, идеально сочетающейся с валенками с заправленными в них короткими штанами, да к тому же исторгающие эксцентричный конгломерат русско-арабского новояза, они должны смотреться либо как пресловутые инопланетные «зеленые человечки», либо как своеобразное подобие бледноликих бритоголовых сектантов в оранжевых одеждах, слоняющихся по квартирам и подземным переходам, предлагая зашуганным обывателям «пищу Кришны».

Однако проблема в том, что эти женщины создают и культивируют вокруг себя некую субкультуру, которую они преподносят именно как исламскую, причем некоторые из этих мусульманок пропагандируют ее с изрядной долей экспансивности, ссылаясь на то, что именно такой образ жизни является «по-настоящему благочестивым и пронизанным исламскими традициями».

Не вполне ясно, например, почему российские мусульманки должны непременно наряжаться в одеяния в арабском стиле, покрой и даже фактура ткани которых не очень подходят к условиям жизни в здешнем климате: к прыжкам на скользкие троллейбусные ступеньки зимой, к нешуточным стужам, к передвижению по оттепельной слякоти и исполинским лужам... Наконец, такие костюмы просто вызывающие излишний нездоровый ажиотаж со стороны прохожих.

Особой песней становятся причитания: «О Аллах, как бы я хотела носить никаб». В ряде случаев, возможно, такое желание искренне, однако в арабизированных субкультурах такие реплики становятся чем-то вроде признака хорошего тона. Девушку-мусульманку, которая не мечтает ходить по улицам в широченной парандже с закрытым лицом (что не обязательно, согласно Шариата), там могут счесть за выжившую из ума или по крайней мере странную особу.

Но хиджаб – это не традиционное арабское платье, это любая одежда, открывающая лишь лицо и кисти рук, и при этом отвечающая требованиям скромности, то есть не обтягивающая фигуру, не прозрачная, не вычурная. Мусульманка может быть одета с европейской элегантностью, появляясь в публичных местах в стильных, лаконичных и аскетичных по цветовым решениям костюмах, соответствующих Шариату, и такая одежда может быть по сути гораздо более исламской, чем украшенный блестками и оборками необъятных размеров цветастый балахонище.

И уже совсем не понятно, какая надобность в том, чтобы мусульманка встречала мужа – татарина, русского, кавказца, украинца – в расшитом аляпистом парчовом платье в арабском стиле, почему она неизбежно должна исполнять при нем танец живота, тряся вшитыми в юбку монетками, зачем обязательно готовить блюда именно арабской кухни, хотя никто не будет спорить, что арабы отличаются большим мастерством в кулинарном искусстве...

Между тем, в подобных женских мусульманских средах буквально культивируется и раскрашивается радужными красками вожделенная голубая мечта всех поклонниц сериалов о горестной жизни Жади – прекрасный арабский принц на белом коне («мерседесе», «бентли», «ауди», личном самолете – возможны варианты), с пламенным сердцем и приличным счетом в банке, способный гарантировать счастливой невесте из промозглой страны золотые горы, павлиньи перья, дорогостоящие блестящие безделушки, шоппинг до умопомрачения, розовые паланкины, женские аквапарки, чудо-микроволновки, плотные никабы из дорогих струящихся тканей и ворох многоцветных шмоток для домашнего пользования.

В чем причина этого? Что это: примитивизм восприятия Ислама, когда он сводится к этническому колориту, или подспудное стремление некоторых новообратившихся сбросить таким образом с плеч ярмо проблем, извечно преследующих наш народ?

Когда смотришь на арабизирующихся новообратившихся, невольно на ум приходит ассоциация с поведением многих русских туристов за границей, оставляющее в душе осадок и довольно мерзостное впечатление. Эти люди, как от огня, шарахаются от собственных соотечественников, на которых они случайно набредают на живописных улочках Вены или под нещадно палящим солнцем возле исполинских пирамид. Стоит заплутавшим в закоулках заграничного города русским радостно спросить у встретившихся сородичей, как пройти куда-то, как те сразу корчат пренебрежительную гримасу и начинают оживленно говорить между собой на английском, французском, немецком или каком-либо еще из европейских языков.

Конечно, не стоит вдаваться в крайности, и нормальная симпатия к элементам арабского образа жизни, которая сродни любви к японской кухне или итальянскому кино, не может быть предметом высмеивания или едкого сарказма. Нелепо осуждать человека, которому нравится блюда арабской кухни или черная чадра, по сути, ставшая наднациональным идеологическим символом, элементом общеисламской эстетики.

Есть достижения отдельных мусульманских народов, которые востребованы всей уммой. Правомерно и эстетическое приятие каких-то инокультурных веяний, если оно не перерастает в попугайскую имитацию образа жизни другого народа как «единственно правильного мусульманского образа жизни».

Впрочем, безоглядная любовь к арабизмам есть, возможно, еще одна из болезней роста российской уммы, свойственная специфическому сегменту новообратившихся мусульман. Скорее всего, по мере укрепления исламского самосознания все больше неофитов начнут осознавать, что Ислам – это не восточный ковер, а русская культура не сводится к «водке с селедкой» и пышному цвету разного рода харама (запрещенного).

Каждый народ имеет в мировой исламской общине собственную роль, место, миссию. Полагаю, что у новообратившихся есть свой особый, уникальный, не раскрывшийся еще потенциал, который может вдохнуть в умму новые, полезные веяния, поднять на небывалые высоты исламскую литературу, кино, разные сферы мысли и творчества.