Я начал считать, сколько в России Пушкиных, и сбился со счета. Есть Пушкин самого Пушкина. Но их тоже великое множество. То гуляка праздный за пуншем и жженкой. То борец с тиранией, воспевший вольность. И все же Александр Блок справедливо заметил в своей предсмертной речи, что мы знаем разного Пушкина.

Пушкин - революционер и республиканец, Пушкин-монархист, Пушкин - борец против крепостного права и Пушкин-крепостник. Пушкин-атеист (афей) и Пушкин, написавший "Пророка" и "Мирскую власть". Но все это лишь оттенило главное: Пушкин-поэт.

А "поэт в России больше, чем поэт". Еще жестче высказался Некрасов: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Нет, Пушкин такого бы вовек не сказал. "Подите прочь, какое дело / Поэту мирному до вас!".

Дерзкий прорыв совершила Марина Цветаева. Взяла да и начертала: "Мой Пушкин". Чтобы не придирались: мол, на самом деле он не такой. Пушкин Цветаевой, будучи потомком арапа, был черен, как памятник на площади. Она его в этом облике и воспела. Поэт - он всегда негр среди белых. Цветаева здесь продолжает самого Пушкина, написавшего своего "Арапа Петра Великого" и обронившего неожиданную фразу: "Под небом Африки моей". Моя Африка - мой Пушкин. Явная перекличка. Если вспомнить, что гадалка предсказала поэту гибель от "белого человека", оказавшегося блондином Дантесом, выстраивается целый каскад феерических аналогий.

Цветаева первая заметила, что Пушкин подарил нам двух Петров Великих и двух Пугачевых. Петр-полубог из "Полтавы" - прямая противоположность Петру из "Исторических записок" поэта. А сказочный Пугачев из "Капитанской дочки" - явный антипод свирепого самозванца, сдиравшего с людей кожу и смазывающего ружья человеческим салом. И то, и другое написал Пушкин. Контрастный черно-белый Пушкин Цветаевой ничуть не похож на гармоничного, уравновешенного Пушкина Ахматовой. Треуголка и растрепанный томик Парни в тенистых аллеях Лицея, где позднее училась и сама Ахматова, - это настрой на всю жизнь. И этот поэт не выдумка. Памятник Пушкину напротив "Известий" своим изяществом и стройностью похож на камертон. Он был и останется нотой. "Не для житейского волненья, / Не для корысти, не для битв, / Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв". К такому Пушкину прильнул Блок, провозгласивший: "Поэт - сын гармонии". А под пером Брюсова Пушкин превратился в футуриста. Он нашел в стихах поэта множество скрытых анаграмм и ассонансных рифм. Банальную рифму "розы - морозы" Пушкин превратил в изысканную: "морозы - мы розы". "И вот уже трещат морозы / И серебрятся средь полей... / (Читатель ждет уж рифмы розы; / На, вот возьми ее скорей)".

Оставался один шаг, чтобы признать футуристов истинными правопреемниками Пушкина, что и сделал Маяковский в стихотворении "Юбилейное". Однако эгофутурист Северянин остался тверд: "Да, Пушкин стар для современья, / Но Пушкин пушкински велик".

Есть еще Пушкин Лотмана и Пушкин Набокова. Читая их многотомные пояснения, вспоминаешь известное высказывание: важен не Шекспир, а примечания к нему. Есть еще Пушкин Вересаева, погрязший в долгах царю, да так и не расплатившийся. Я-то думаю, что сполна расплатился, хотя бы "Маленькими трагедиями", так и не напечатанными при жизни.

Сегодня под пером Андрея Битова вдруг объявился Пушкин-постмодернист. Слова этого Битов не произносит. Но его играющий веселый Пушкин, скачущий за зайцем, перебежавшим дорогу, - типичный постмодернист. Началось с ночной дуэли в "Пушкинском доме" среди множества гипсовых посмертных масок поэта, а завершается проектом памятника зайцу, спасшему Пушкина. Ибо, по версии самого Пушкина, он не успел к моменту трагедии на Сенатской площади именно из-за зайца. Но ведь и этот Пушкин не выдумка Битова. Поэт действительно любил игру.

В "Борисе Годунове" он явно играет в пьесы Шекспира вплоть до прямой реминисценции "народ безмолвствует". А "Пир во время чумы" - игра с драмой Вильсона "Чумной город". Даже самый популярный бренд "Я помню чудное мгновенье" - игра с текстом Жуковского, где - чуть не сказал "тоже" - есть "гений чистой красоты". Похоже, что кроме шоколадного Пушкина Петра Мамонова и бронзового - на мой взгляд, гениального - памятника Опекушина, есть еще и резиновый Пушкин.

А не прервать ли дурную традицию? Гений всегда безмерен, и каждая эпоха узнает в нем себя. Восторженный возглас "Пушкин - наше всё" не следует понимать буквально. Ведь в ответ раздалось контрастное эхо футуристов: "Пушкин - наше ничто". Правда, согласно диалектике Гегеля всё и ничто - это единство и борьба противоположностей. Тезис и антитезис. Может быть, точнее всех оказался Тютчев: "Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет". И все же Белинский явно придавил Пушкина своей "энциклопедией русской жизни". Полно! Какая энциклопедия у Моцарта? А Пушкин - Моцарт русской поэзии. И в этом проблема. Легче и мелодичнее музыки Моцарта не было и не будет. Но в музыкальных кругах и об этой гениальной, сверхпопулярной музыке говорят: попса. Потому что художники, поэты и музыканты не могут скользить по наезженной колее. Миф о разрушительном авангарде родился в застоявшихся мозгах обывателей и закисших в кабинетах чиновников от литературы.

После площади Пушкина идет площадь Маяковского, как ни переименовывай ее в Триумфальную. Поэзия не терпит повторений. Второго Пушкина нет, и не надо. Перефразируя Маяковского, скажем: "Не делайте под Пушкина. / Делайте под себя".

Не случайно зек Синявский в книге "Прогулки с Пушкиным" заметил: "Гулять с ним можно". Что-что, а гулять мы любим. От шоколадного Пушкина до бронзового дистанция огромного размера. Но крайности сходятся. Бронзовый Пушкин обязательно становится шоколадным, а шоколадный - так или иначе, бронзовым.