Статья посвящена рассмотрению проблемы обнаружения замысла в природе. Автор утверждает, что идея замысла является неотъемлемым предчувствием человеческого разума, феноменологическим опытом, который является промежуточным по отношению к научному и религиозному познанию. Доклад был прочитан на X Ежегодной конференции по науке и богословию института Метанексус "Космос, природа, культура", Финикс, Аризона, 18-21 июля 2009 г.

Введение

Когда мы подходим к обсуждению идеи замысла в природе, я думаю, важно отметить, что ситуация является существенно различной в США и в Европе. В США эта идея была скомпрометирована креационизмом. Эта идея идентифицируется с креационизмом и как таковая рассматривается как религиозно подрывающая основания науки; поэтому в США почти невозможно симпатизировать идее замысла в природе. Ситуация в Европе не является таковой, где креационизм представляет собой незначительное явление. Сказать, что креационизм представляет угрозу для науки, было бы совершенно некорректно. Естественная наука обладает несомненным авторитетом. Креационизм не представляет опасности для ее авторитета. Опасность скорее в том, что наука превращается в мировоззрение или онтологию.

Я считаю, что было бы печально, если бы мы отвергали идею замысла в природе, отдавая ее креационизму просто потому, что креационизм исказил ее посредством превращения ее в псевдонауку и смешивая ее с религиозными, культурными и политическими программами. Эта идея первоначально не имела ничего общего с креационизмом; она является, в сущности, философской идеей, которую мы не должны позволить себе потерять ни в коем случае.

Большая проблема также в том, что сегодня она рассматривается только в двух категориях: наука и религия. Идея замысла в природе не попадает ни в одну из этих категорий, и, следовательно, мы можем потерять ее как достоверную концепцию, выражающую наш опыт природы. Это большая проблема, поскольку мы не можем довольствоваться редукционистским взглядом на природу, который предлагает нам наука. Взгляд на природу, основанный на естественной науке, говорит нам, что природа есть ничто иное как бессмысленные механизмы и случайные события. Никто не может быть удовлетворен таким взглядом на природу. Если бы мы приняли его со всей серьезностью, наша жизнь быстро бы разрушилась. Никто не может жить изо дня в день, не испытывая некоторого вида смысла и цели в жизни. И более того, как можем мы вообще утверждать, что мы имеем этические обязательства по отношению к тварной природе? Мы не имеем никаких этических обязательств по отношению к продуктам бессмысленных процессов и случайных событий. Опыт смысла и внутренней ценности природы выражался посредством идеи замысла в природе; следовательно, мы не можем обходиться без нее. Идея замысла в природе является классической идеей. Философская задача заключается в том, как мы можем категоризировать ее. Во время Ньютона, который определенно приветствовал идею замысла в природе, когда не существовало различия между наукой и естественной философией, она была категоризирована как научная. Сегодня, когда наука стала более хорошо определенным проектом, эта идея не может быть категоризирована как наука.

Усилия так называемого сообщества "разумного замысла" в США на протяжении последних 10-15 лет по реабилитации идеи разумного замысла в природе по справедливости были отвергнуты академическим миром, поскольку эта концепция вводилась как научная теория, каковой она не является. Это эта идея по своему характеру не является и религиозной, поскольку не предполагает какой-либо специфической религиозной веры. Она является выражением наших наблюдений природы. Религиозная концепция творения основана на опыте замысла в природе, нежели на религиозной вере в Творца. Важность феноменологического предчувствия замыла в природе по отношению к религии есть "точка соприкосновения" (Эмиль Бруннер) с религиозной верой в творение.

Ощущение замысла в природе представляет третий вид когнитивной рецепции, которая не является ни научной, ни религиозной, но феноменологической. Можно сказать, что она находится между наукой и религией. В этом отношении феноменология является современным наследником того, чем была ранее естественная философия.

Предчувствие замысла в природе является феноменологическим

Предчувствие замысла в природе является существенно феноменологическим по своему характеру, поскольку оно касается нашего непосредственного опыта организма. Или выражаясь несколько иначе – на описательном уровне мы все согласны, что мы ощущаем замысел в природе. Мы описываем организм как целое, чьи части организованы таким образом, что позволяют соединить совершенство функций, каким не обладает ни один компонент в отдельности, и это описание соответствует точно описанию артефактов, созданных человеком. Мы видим сложные системы организмов, и мы получаем ясное впечатление замысла и цели.

Биохимик Майкл Бих иллюстрирует это следующим образом: ... представьте мультфильм "Обратная сторона" Гари Ларсона, в котором команда исследователей намерена пройти через джунгли. Руководитель остановился и был поднят от дерева лозой, обмотанной вокруг его ног, и был пронзен деревянными пиками, нацеленными на то место в воздухе, где лоза подняла его. Компаньон обратился к другом и сказал: "Вот почему я никогда не хожу первым". Теперь каждый человек, который видит мультфильм, знает непосредственно, что ловушка была задумана. Но как он узнал это? Как аудитория поняла, что ловушка была задумана? (Это религиозный вывод? Вероятно, нет) Можно сказать, что ловушка была задумана поскольку различные части ее взаимодействовали с большой специфичностью для совершения функции... Наше понимание замысла жгутиков или внутриклеточного обмена основывается на подобных принципах, как наше понимание ловушки в джунглях: упорядоченности отдельных компонентов с целью достижения определенной функции, которая в сильной степени зависит от этих компонентов (Behe 2001: 99).

Подобным образом никто из преподающих биологию не может обойтись без ссылок и аналогий в отношении артефактов. Протеины называются нано-машинами, мускульные клетки сравниваются с камерами сгорания, аминокислотные последовательности ДНК сравниваются с человеческими законами и языком, мозг сравнивается с компьютером и т.д. Любой учебник по биологии свидетельствует о множестве аналогий с артефактами. Кант (1724-1804) указывал в "Критике суждения", что мы являемся единственными, кто способен получить понимание того, чем являются организмы посредством апелляции к примерам. Даже Ричард Докинз согласен, что субъект биологического исследования выглядит как имеющий замысел, когда он пишет в "Слепом часовщике": "Биология есть исследование сложных вещей, которые дают впечатление присутствия целенаправленного замысла". (Dawkins 1986:6).

Идея замысла в природе предполагает, что присутствие разума в природе может объяснить возникновение таких биологических явлений. Это утверждение само по себе является феноменологическим по своему характеру, поскольку является результатом интуитивного и спонтанного наблюдения. Оно возникает из ощущения, что части организма были целенаправленно собраны таким образом, чтобы позволить ему совершать данные функции. Термин "целенаправленно" предполагает разумную сознательную направленность. С феноменологической точки зрения, очевидной в описании чего-либо, свидетельствующего о замысле, это есть утверждение, что существует лежащий в основании разум. Объяснение содержится в описании. В одном смысле, это просто дальнейшее очищение того, что было описано, и что само объяснение достигнуто спонтанным образом. Логически говоря, можно сказать, что движение от замысла к разуму является аналитическим выводом. Феноменологический опыт замысла в природе не является нейтральным по отношению к вопросу о том, является ли замысел следствием неразумных причин, таких как естественные законы природы и случай, или разума. Разделение между описанием и объяснением является следствием перспективы естественной науки.

Феноменологическое понимание никогда не бывает свободным от условий. Оно является так называемым герменевтическим пониманием, и всякое новое понимание поддерживается нашим прошедшим опытом наблюдения. Существуют аспекты того, что мы теперь представили, и с чем непосредственно знакомы. Изучая некое неизвестное Х, мы получаем свойства Х на основании его сходства с чем-то уже известным. Мы идентифицируем аналогии между структурой, содержащей информацию о новом феномене, и структурой, уже концептуализированной нами. Эта аналогия позволяет нам идентифицировать ее как принадлежащую к такому-то виду, иногда не осознаваемому нами. Когда мы идентифицируем образец в организме, это происходит вследствие того, что образец есть то, что мы знаем. Когда образец открывает нам то, что части организма расположены образом, который позволяет нам осуществить специальную функцию, мы приходим к описанию его как обнаруживающего "замысел". Это вследствие того, что мы уже знакомы с этим образцом из других объектов, и уже имеем слово в нашем словаре, которое указывает на такие примеры в нашем опыте. Мы знакомы с этим примером из широкого диапазона артефактов: инструментов, мебели, машин, книг, произведений искусства и др. Части инструмента являются настолько взаимосвязанными, чтобы позволить им совершать функцию, для которой он был задуман. То же самое верно для стульев, машин или книг, в который чернила и символы расположены таким образом, который определяет смысл. Во всех этих примерах существенным для описания наблюдаемого образца является то, что он предсказывается разумом. Ощущение разумного замысла в природе является, следовательно, феноменологической герменевтической формой познания.

Это определенно выглядит подобно тому, как мы находим разумный замысел в природе. Действительно, каждый согласен в этом, даже самые жесткие дарвинисты, и это является объяснением того, почему эта идея, что мы можем распознать разумный замысел в природе, является столь старой и постоянно присутствующей. Кант полагал, что она столь же стара, как и разум человека. Она находит основание как в различных религиях, так и в философии и науке. Она является универсальной. Важно отметить, что мы обнаруживаем, насколько спонтанна, произвольна и универсальна эта мысль. Это не вопрос выбора.

Является ли феноменологическое понимание замысла в природе иллюзией?

Но теперь возникает вопрос: является ли это ощущение иллюзией, проекцией? Находим ли мы замысел в природе, поскольку мы сами поместили его туда, подобно тому, как Оскар Уайльд обвинял романтического поэта Уильяма Уодсворта, что проповеди, которые он находит под камнями, положены туда им самим? Со времени появления теории естественного отбора Дарвина много людей считало, что это иллюзия, поскольку дарвиновский механизм объясняет эволюцию биологических систем, которые рассматривались как разумно созданные посредством неразумных причин, таких как естественный отбор и случайные изменения.

Не является ли это иллюзией? Не должны ли мы быть скептичными в отношении понимания, которое является столь универсальным и настаивать на его иллюзорности? Возможно, что современное естествознание не обнаруживает разумного замысла в природе, поскольку оно не желает видеть его?

На протяжении нашей традиционной западной истории наука определялась посредством ограничения. Это ограничение предполагает, что только разумные причины, такие как механические законы природы и случайные события являются достоверными научными объяснениями. Эволюция науки состояла из медленных, но твердых искоренений любого объяснения, апеллирующего к разумной причинности. Таким образом, наука позиционировала себя как проект, озабоченный установлением того, как мы можем понимать явления природы в предположении, что мы можем апеллировать только к неразумным причинам.

Наука была первоначально создана как критический ответ на мифо-религиозное понимание природы. Датский историк науки Олаф Педерсен говорит, что наука возникла, когда греки в античности развили "радикально новую идею, что явления в природе не происходят в результате свободных решений богов, но скорее вследствие того, что они происходят вследствие внутренней необходимости, присущей самой природе, производя явления, которые встречаются при наличии необходимых условий". (Педерсен 1996, 16). Причиной явлений в природе является не свободная воля богов, но механическая необходимость.

Освобождение от смешения теории разумного замысла и науки должно в большей степени создать науку, какой мы знаем ее сегодня. Существует множество примеров в истории науки непригодных аналогий и примеров, где теория замысла предполагалась для того, чтобы заполнить брешь в научном объяснении. Один пример приходит от известного астронома Иоганна Кеплера (1571-1630), от его ответа на вопрос о том, какая сила руководит планетами в их эллиптичеком движении по траекториям вокруг солнца? Совершенные круговые движения были вполне понятны, но не требовало ли движение по эллиптической траектории постоянной корректировки? Кеплер отвечал, что ангелы движутся рядом с планетами и ставят их на место своими крыльями. Кеплер был одним из отцов основателей современной астрономии и физики. В течение истории научный проект был очищен от элементов религии и разумного замысла, и теперь этот проект представляет себя в совершенно чистой форме.

Единственная область, где наука боролась более сильно, чтобы устранить разумный замысел, это биология. В биологии разумный замысел превалировал наиболее длительный период времени. С принятием теории естественного отбора в 1859 г. наука окончательно отказалась от какой-либо ссылки на разумный замысел. Неудивительно, что теория Дарвина была встречена с восторгом всем научным миром. С этой теорией стало очевидно, что научный проект может быть применен для объяснения не только физики и неорганической материи, но также и биологии и органической материи.

Определяющим поворотным пунктом научного проекта являются XVII-XIII столетия с основанием новой физики и астрономии такими учеными, как Кеплер, Коперник, Галилей и Ньютон. Физика с этого времени определялась как экспериментальная математическая физика, исключающая какую-либо ссылку на цель как причину. Эта новая физика отказалась от физики Аристотеля, где цель как причина играла важную роль. Следующий рывок произошел во времена Дарвина, который изгнал цель как причину из науки биологии. Этот прорыв является относительно недавним, и не имеет такой силы, как прорыв новой физики. Уже в XX столетии эта теория была дополнена случайными мутациями как причиной развития, что делает ее очень уязвимой.

Эти факторы могут рассматриваться как причина существенной чувствительности к какой-либо критике дарвинистских или неодарвинистских теорий. Когда теоретики разумного замысла, такие как Майкл Бих и Уильяма Дембски вновь хотят ввести разумную причинность в науку, это пробуждает неистовый вопль. Это воспринимается как сильнейшая угроза научному проекту. Это касается не просто теорий, которые поставлены на карту, но всего научного проекта. Это одна из причин того, почему споры о неодарвинистской теории часто становятся столь интенсивными и эмоциональными. Около 1970 г. Жак Моно (1910-1976) агрессивно провозгласил, что только сегодня человек стал свободен благодаря неодарвинизму от тысячелетнего пленения анимистической иллюзией (Моно, 1970).

Научный проект определяется как прогресс в объяснении феноменов природы, с одним ограничением, что объяснение может апеллировать только к неразумной причинности. При принятии этого тезиса в качестве отправной точки, теория разумного замысла может рассматриваться только как помеха прогрессу и попытка окончательно повернуть науку к уровню, который она имела в средние века.

Поскольку научный проект определен таким образом, то неудивительно, что наука смотрит с высоты на присутствие замысла в природе. Независимо от того, присутствует или нет замысел в природе, она заранее исключает такое научное исследование, которое может рассматривать этот вопрос. Когда мы исследуем что-либо, мы не должны рассматривать какую-либо целенаправленность этого. Если я смотрю на золото среди камней в русле реки, мой взгляд фокусируется на золоте, и я смотрю сквозь камни, или более корректно, я могу видеть другие камни, но избираю не замечать их. Я пропускаю их целенаправленно. Научный проект является исследованием метода, рассматривающего нечто специфическое в природе. В этом случае золото является механическими законами природы, а случайные события способны описать, почему природа ведет себя данным образом. В поиске объяснений этого вида многие другие вещи упускаются из виду как ненужные. Можно пройти мимо замысла в природе, но это целенаправленный пропуск, как если бы мы искали только золото.

Это описание научного проекта и научной методологии не означает критики. Методология имеет огромную силу и как следствие производит множество экстраординарных результатов. Мы получили понимание природы на том уровне, который был бы невозможен без научной методологии. Мы имеем большую степень понимания механики природы, которая также доказывает свою полезность. Открытия, переведенные в технологию, изменили мир вокруг нас. Также как было бы невероятно найти золото без поиска его, столь же невероятным должно было бы быть открытие законов природы, если бы мы не искали их.

Следовательно, весьма проблематично, если мы делаем вывод с перспективы естественной науки, что не существует замысла в природе. Если мы поступаем так, мы подписываемся под сциентизмом, который утверждает, что единственное истинное (в противоположность очевидному) знание, которые мы имеем – это научное знание. В сциентизме дарвиновская теория возвышается от статуса временной научной теории до мировоззрения или онтологии.

Но сциентизм является весьма проблематичным. Так, с одной стороны, сциентизм является самоопровержимым, поскольку следствием самой естественной науки не является утверждение, что она является единственным истинным знанием, которое имеется в нашем распоряжении. Несомненно, что мы имеем другие виды истинного знания вне рамок естественной науки (Штенмарк, 2001). Мы имеем лингвистическое знание, интенциональное знание, социальное знание, знание гуманитарное, основанное на восприятии и т.д. И такое знание может быть весьма надежным. Я думаю, что знание, которое я получаю при восприятии и при наблюдении, например, что дерево находится за окном, поскольку я могу видеть его, является весьма определенным; оно может быть даже более определенно, чем некоторые естественнонаучные теории. Это не придает научного статуса такому виду знания, поскольку это должно означать, что мы все являемся сциентистами, и более того, что наука существовала задолго до развития науки, ее методов и экспериментальной техники. Это донаучное знание, которым обладает каждый. Также Мэри Мидгли утверждает, что наука не может существовать в одиночестве. Она предполагает мир, который гораздо шире науки. Наука не может оставаться одна. Мы не можем верить в ее предположения без того, чтобы быть убежденными во многих других исходных вещах, таких как существование внешнего мира, надежность наших чувств, памяти и источников информации, а также достоверности логики. Если мы верим в эти вещи, мы уже имеем мир, который гораздо шире науки. (Midgley 1992:108).

Обманывают ли нас чувства?

Но это поднимает старый вопрос о том, не обманывают ли нас чувства? Мерло-Понти и другие философы-феноменологи должны сказать "нет". Мерло-Понти иллюстрирует свой аргумент фигурами Мюллера-Лайера, которые во многих книгах по психологии используются для демонстрации иллюзорности восприятия.

Некоторые говорят, что это доказывает, что чувства обманывают нас. Нижняя линия кажется длиннее, чем верхняя, но на самом деле длина их одинакова. Этот вывод предполагает, однако, что мы смотрим на фигуры в определенной перспективе. Если мы посмотрим на них так, чтобы изолировать средние части фигур и сравнить их, то мы увидим, что они имеют одинаковую длину. Мы рассматриваем линии с определенной перспективы, а именно, количественной. Если мы посмотрим на фигуры как на целое, как они представлены нашим чувствам, мы увидим фигуру, которая кажется растянутой и другую фигуру, которая выглядит сжатой, и это не является иллюзией. (Merleau-Ponty 1945).

Утверждение, что чувства обманывают нас, есть утверждение сциентизма. Существует интересная параллель между спорами о разумном замысле в природе и спорами о том, являются ли качества, такие как цвет и звук, субъективными. Естественные науки описывают цвета как электромагнитные волны с определенной измеряемой длиной волны, и описывают физические и химические процессы в сетчатке и мозге, которые позволяют нам воспринимать цвета. Это научное объяснение привело Галилея (1564-1642) и Декарта (1596-1650) и многих других к утверждению, что цвета являются субъективными иллюзиями. Иллюзией является то, что роза красная. Это, однако, не является научным утверждением, но философским. Вы подписываетесь под сциентизмом и картезианским дуализмом, которые на десятилетия отвергли философию.

Дает ли какой-либо смысл название иллюзорным универсального и непроизвольного феномена, такого как восприятие света? Это искаженное представление, что всякая спонтанная реакция человека может быть иллюзорной. Это звучит весьма неразумно. Почему должен человек развивать такую настойчивую иллюзию? Как может он управляться столь хорошо в этом мире, когда все его спонтанные реакции являются полностью ложными и иллюзорными? Дарвинизм будет, очевидно, рассматривать иллюзию как необходимую для выживания. И эта дискуссия бесконечна. Никто не может в окончательном анализе определить, не является ли все наше знание иллюзией.

Феноменологическая философия должна сказать, что мы имеем дело с двумя видами перспектив. В естественнонаучной перспективе мы рассматриваем количественный аспект цвета, в то время как в смысле восприятия мы видим качество. Качество не является более иллюзорным или субъективным, чем количество. Отношение между двумя перспективами заключается в том, что воспринимаемое знание онтологически предшествует. Естественнонаучная перспектива является редуктивной в смысле, что мы смотрим поверх качества объекта, когда мы рассматриваем только его количественный аспект.

Параллель между этим и полемикой о замысле в природе заключается в том, что воспринимаемое феноменологическое знание, что существует замысел в природе, и естественнонаучная гипотеза, что не существует замысла в природе, являются различными перспективами, и естественнонаучная перспектива является редуктивной в том смысле, что она смотрит поверх нашего первичного феноменологического знания о замысле в природе.

Подобная параллель может быть также проведена между признанием замысла в природе и феноменом смысла. Мы придаем значение и важность нашей собственной жизни, жизни других и природы. Мы не можем жить, если мир вокруг нас не имеет некоторого смысла. Если бы мы рассматривали мир вокруг нас как бессмысленное совпадение, наши жизни должны были бы закончиться, наши эмоции увянуть. Мы должны были бы утратить стремление делать что-либо. Язык должен был бы исчезнуть, поскольку использование языка есть путь придания смысла и ценности миру вокруг нас.

Джон Эвис и Уильям Провайн сказали: "Следствие нашего современного понимания эволюции есть несуществование предельного смысла жизни". Стивен Вайнберг присоединился к ним, утверждая, что "чем более мы понимаем вселенную, тем более она предстает бессмысленной и не имеющей цели". (Smith 2000: 51). Невозможно серьезно принимать научное восприятие мира, что вселенная и природа не являются выражением чего-либо, но есть просто результат бессознательных случайных механических событий. Ученые, которые постулируют это, не могут принимать эти выводы серьезно, поскольку они придают смысл, ценность и цель своему собственному поиску, которому они отдают столь много страсти и энергии.

Следствие того, что наука становится онтологией, описано в искусстве XX века. Существование рассматривается как абсурд. Альберт Камю дал яркое описание эмоций абсурдизма в новелле "Чужой" (L'Étranger) (Camus 1942). Основные жизненные характеристики распадаются на абсурд случайных событий, завершающихся тем, что он в случайном отвлечении становится вовлеченным в убийство и приговоренным к смерти. Литературное произведение Камю есть убедительное выражение следствий того, должны ли научные теории определять способ, которым мы воспринимаем жизнь и становление нашей духовной вселенной. Следствие есть абсурдизм.

Когда это касается нас, тех, кто придает ценность миру, может ли не быть так, чтобы смысл был ничем иным, как простой проекцией, и ничем большим, чем необходимым обманом? Верно, что мы являемся теми, кто придает ценность миру вокруг нас, но это не оправдывает вывода, что мир не имеет ценности, и что наше придание ему ценности является не более чем иллюзорным проектом. Вполне возможно, что наше придание ценности может соответствовать чему-то вполне объективному. Аргументом в пользу этого является инволюционная природа придания ценности миру. Мы не можем не выбирать этого. Жизнь может потерять свою ценность для нас, мы можем избрать совершить самоубийство, но мы можем только воспринимать это как нечто печальное и бессмысленное, и поступая так, мы открываем, что мы придаем ценность всему, что есть вокруг нас. Если бы это было не так, не должно было бы быть печального или горького опыта, когда люди уходят из жизни.

Невозможно, чтобы естественная наука могла перечеркнуть феномен смысла. Это не означает, что в природе существует что-либо наподобие "третьих" качеств. Это не может быть определено наукой. Вселенная, рассматриваемая естественной наукой просто как материя, есть вселенная, лишенная качеств. Феномены цвета, замысел и смысл являются примерами фундаментальных феноменов, которые мы не можем отбросить или пройти мимо. Они конституируют наше существование. Мы не производим их; мы воплощены в них. В столкновениях между этими феноменами и научным объяснением, мы не можем выбрать свободно, что рассматривать как первичное или вторичное. Само наше существование уже избрало для нас и диктует, что эти феномены являются первичными, а научное описание есть выражение вторичной редукции.

Может ли феноменологическое предчувствие быть фальсифицировано посредством естественной науки?

Но не может ли быть так, что естественная наука может фальсифицировать наше феноменологическое предчувствие замысла в природе? Да, это так. Если мы можем доказать, что дарвиновская теория истинна, мы должны сделать вывод, что не существует никакого замысла в природе. Но можем ли мы доказать это? Факт, что эволюция от одноклеточных организмов до человека имела место, является достаточно обоснованным. Эволюция это факт. Микроэволюция также является доказанной, но до сих пор существуют огромные трудности в объяснении макроэволюции посредством естественного отбора, опирающегося только на случайные мутации. Дарвиновское объяснение эволюции не является фактом. Это рабочая гипотеза, и она далека от доказанности. Когда мы решаем, является ли дарвиновское объяснение удовлетворительным с научной точки зрения, необходимо держать в памяти, что это довольно амбициозная теория. Она претендует на то, чтобы обеспечить объяснением все развитие от амебы до человека, включая все, что принадлежит человеку, как, например, эмоции, сознание, способность мыслить и т.д. Если дарвиновская теория не может объяснить возникновение человеческого мозга и ментальной жизни, она не является доказанной. В дарвинистском объяснении есть множество неопределенностей, утверждений и спекуляций. И она встречает критику не только со стороны креационистов, но также со стороны признанных ученых. Один из величайших физиков XX века Эрвин Шредингер (1887-1961) считал, что невозможно, чтобы сознание могло эволюционировать из бессознательной материи и посредством бессознательных механизмов. Эволюция сознания свидетельствует, что сознающий интеллект вовлечен в эволюцию (Schrödinger 1957). В свете второго закона термодинамики, который утверждает, что любой произвольный процесс в природе движется от более упорядоченного состояния к менее упорядоченному, другой величайший физик XX века Нильс Бор (1885-1962) считал невероятным, чтобы дарвиновский механизм мог объяснить развитие от самой малой степени порядка до изумительной сложности, наблюдаемой в биологических системах. Бор считал, что механистическое объяснение должно быть дополнительным к "виталистскому" объяснению (Bohr 1962).

Действительно ли возможно простым дарвиновским механизмом объяснить различие между холодной, безжизненной и бесплодной поверхностью Марса и многообразием форм жизни на Земле? Мы должны представить, что поверхность Земли 4 миллиарда лет назад выглядела также, как поверхность Марса выглядит сегодня. Действительно ли возможно, что дарвиновский механизм может объяснить трансформацию от вселенной, в которой отсутствовала информация, до невероятно сложного молекулярного языка ДНК с богатством информации? Наивно полагать, что простой механизм, такой как естественный отбор, действующий со случайными изменениями, может объяснить гигантскую тайну, связанную с развитием жизни. Это даже превосходит тайну, что существует нечто вообще, а не просто ничто.

Все же не совсем честно было бы говорить, что дарвиновская теория не является доказанной. Биохимик Франклин Гарольд в своем анализе утверждений М. Биха пишет: "Мы должны отвергнуть в принципе замену Разумного Замысла диалогом случая и необходимости (Бих 1996), но мы должны отказаться от тезиса, что в настоящее время не существует детального дарвиновского представления эволюции какой-либо биохимической системы, а только различные спекуляции". (Harold 2001: 205). Является преувеличением говорить, что дарвиновская теория является не просто теорией, но фактом. Вы можете сказать, что дарвиновская теория в настоящее время является лучшим научным объяснением, которое мы имеем, но до сих пор дарвиновская теория представляет собой некоторые факты и множество желанных спекуляций.

Несомненно, многие согласятся, что множество явлений природы еще не объяснено посредством дарвиновской теории, но они добавят: это будет сделано в будущем. Этого нельзя отрицать, но снова, такой аргумент о будущем не является научным аргументом, он является выражением сциентизма. Никто не знает будущего. Как пишет сам Ричард Докинз: "Мы должны признать возможность, что могут обнаружиться новые факты, которые вынудят наших потомков XXI века отвергнуть дарвинизм или модифицировать его". (Dawkins 2003: 81). Это вера, даже можно сказать – эсхатологическая вера, что естественная наука когда-либо будет способна объяснить все. "Сейчас мы видим через тусклое стекло, но затем увидим лицом к лицу", как выражает Павел эсхатологическую веру в своем первом послании к Коринфянам (1 Кор. 13).

Отступление к Канту и Гете

Кант рассматривал проблему замысла в природе в "Критике суждения". Здесь Кант соглашается с современной критикой дарвинизма, что организмы не могут быть объяснены посредством исключительно неразумных причин: "Абсурдно для людей... надеяться, что другой Ньютон появится когда-нибудь, чтобы сделать понятным для нас даже объяснение появления травы из естественных законов, не прибегая к замыслу. Такое понимание мы должны абсолютно отрицать". (Kant 1790: 54).

Главный аргумент Канта заключается в том, что вид причинности, которую вы находите в организме, где части и целое являются взаимосвязанными друг с другом – причинности, действующей в обоих направлениях в одно и то же время – отличается от неразумной причинности, где причинность имеет только одно направление, где причина и следствие следуют друг за другом. Кант называет организм самоорганизующимся, что соответствует описанию организмов как имеющих замысел.

Физико-механическая связь причинности является ненаправленной. Следствие причины не может в то же самое время быть причиной этой причины. Обычно приводится аналогия из двух бильярдных шаров, сталкивающихся друг с другом. Один шар является причиной, которая заставляет другой шар двигаться. Причина и следствие следуют друг за другом, но возможно вообразить, что следствие может стать причиной для события, которое было его причиной. Это происходит в причинно-следственной цепочке в форме кольца. Можно вообразить 7 бильярдных шаров, бьющих друг друга таким образом, что последний шар будет в конце ударять по первому. Даже в этом случае, однако, следствие следует за причиной. Физико-механическая связь причинности характеризуется последовательностью во времени. Время линейно, оно однонаправлено и необратимо. Форма этого типа причинности есть причина-> следствие – > причина – > следствие. Механическая причинность является неразумной; мы имеем дело с действием механических сил, которые не требуют какого-либо разумного руководства.

Этот тип объяснения не способен рассматривать феномены, где причина и следствие движутся в обоих направлениях одновременно. Причина является в то же самое время следствием и наоборот. Этот тип причинной связи играет роль в самоорганизации организма. Здесь части являются причиной и других частей и всего существа, а все существо является причиной частей. Форма этой причинности причина <-> следствие.

Кант в этом видел аргумент в пользу отрицания физико-механического причинного объяснения организмов в природе. Это верно для физики, но неадекватно для объяснения биологических явлений. Организм является границей научного объяснения. Мы получаем ясное ощущение этой границы, когда мы пытаемся вообразить причинность, которая движется в обоих направлениях в одно и то же время. Попытайтесь сделать это, и вы обнаружите коллапс самой мысли.