Как-то так получается, что почти любой успех российской внешней политики или то, что в Москве принято считать успехом, очень быстро оказывается совсем не успехом, а чем-то прямо противоположным. В уходящем 2009 году наиболее ярким примером подобного рода метаморфоз стала российская политика в Центральной Азии, в частности, известная история с «закрытием» американской военной базы в киргизском аэропорту «Манас».

«Манас» - эпоса не получилось

Как известно, ликвидации этой базы Кремль начал добиваться еще в 2005 году. Кремлевских деятелей, несомненно, окрылил успех в Узбекистане, где Ислам Каримов, раздраженный реакцией Запада на кровавое подавление волнений в Андижане, отблагодарил Москву за оказанную ему поддержку закрытием американской базы в Ханабаде. Киргизский коллега Каримова Курманбек Бакиев, тем не менее, свыше трех лет отбивался от московских требований, перемежаемых «материальными стимулами», и старательно избегал любых обязательств по закрытию американской базы. И лишь в феврале этого года, после того, как Россия выдала ему полмиллиарда долларов, он объявил о ликвидации базы, весьма невнятно сославшись при этом на соответствующее требование киргизского народа, который якобы недоволен суммой, которую платят за «Манас» американцы.

Однако прошло всего несколько месяцев, как стало известно, что «закрытая» американская база удивительным образом превратилась в некий «Центр транзита», который выполняет те же функции, что и база. Только платить за этот центр США будут примерно в 10 раз больше, чем за базу – свыше 160 миллионов долларов в год. В общем, эпической истории об изгнании проклятых «пиндосов» из Киргизии не получилось.

Даже российские СМИ, если исключить уж совсем официозные, принялись тогда без устали иронизировать над тем, как «перекупленный» американцами Бакиев, попросту говоря, «кинул» Москву. Чтобы хоть как-то смикшировать конфуз, Кремль был вынужден сделать вид, что никакого конфуза и не было. В тогдашнем заявлении МИД РФ говорилось: «Заключение подобного соглашения является, безусловно, суверенным правом Киргизской Республики. Если говорить о транзите невоенных грузов НАТО для нужд контртеррористической операции в Афганистане, то, как известно, согласие на осуществление такого транзита дали как Россия, так и соседи Киргизии по региону. Что касается авиабазы США в аэропорту «Манас», киргизское руководство неоднократно заявляло о том, что принятое в феврале с.г. решение о закрытии этого военного объекта является окончательным и пересмотру не подлежит. Видимо, из этого и надо исходить».

Однако даже в этом крайне дипломатичном тексте отчетливо чувствуется раздражение. Недаром СМИ, ссылаясь на источники в российском МИДе, сообщали о готовящихся ответных санкциях против Киргизии. Впрочем, дальше слухов о запрете на импорт киргизских электролампочек дело не пошло, а вместо санкций последовала новая внешнеполитическая победа России. В июле вице-премьер Игорь Сечин вместе с министром обороны Анатолием Сердюковым совершили блиц-визит в Бишкек, где добились от Бакиева согласия на создание еще одной российской военной базы в Киргизии - близ города Ош. Сообщалось, что на этой базе будут находиться не только ВВС (как на базе в Канте), но и подразделения воздушно-десантных войск. База, как утверждалось, будет использоваться в интересах коллективных сил оперативного развертывания (КСОР), формируемых в рамках ОДКБ.

О создании КСОР, как о еще одной выдающейся победе российской дипломатии, было объявлено в том же месяце, что и о закрытии американской базы «Манас». Но и эта победа практически сразу превратилась в свою противоположность после того, как неблагодарный Ислам Каримов, почувствовав, что Запад уже готов забыть о жестокой резне в Андижане, совершил очередной внешнеполитический пируэт – сначала приостановил членство Узбекистана в ЕврАзЭС (ноябрь 2008 года), а потом отказался подписывать соглашение о КСОР, чем фактически заблокировал и само полноценное создание этих сил.

Справедливости ради следует отметить, что в этом деле Каримов тогда сработал не в одиночку, а в «связке» с еще более верным союзником России Александром Лукашенко, который заблокировал соглашение о КСОР по причине российско-белорусской «молочной войны». Совсем недавно, правда, Белоруссия это соглашение все-таки подписала, что, однако, особой ясности в перспективы будущих коллективных сил не внесло – представить появление белорусских воинских контингентов в Центральной Азии в любом случае весьма затруднительно. А вот неучастие в этих силах Узбекистана – одной из ключевых стран региона, на территории которой (в частности, в потенциально взрывоопасной Ферганской долине) в случае необходимости как раз вроде бы и должны развертываться КСОР, ставит под большой вопрос серьезность всего замысла.

Кстати, о замысле. При обнародовании соглашения по КСОР заявлялось, что оно не направлено против какой-либо страны, на противостояние с группой стран или с каким-либо военно-политическим блоком (правда, почему-то подчеркивалось, что КСОР по своим параметрам и уровню оснащенности будут не уступать соответствующим структурам НАТО). Утверждалось также, что исключительное предназначение формируемых коллективных сил состоит в противодействии дестабилизации региона, нейтрализации угроз, исходящих от международного терроризма, наркотрафика и т.д. То есть, нейтрализации угроз, исходящих с юга – от афганских талибов и прочих исламских экстремистов.

При этом совершенно ясно, что речь идет не только об угрозе для самих центральноазиатских стран, но и об угрозе южным рубежам России. Собственно говоря, смысл КСОР и состоит в том, чтобы создать, во-первых, юридические основания, а, во-вторых, инфраструктуру для того, чтобы Россия могла предпринять действия по стабилизации обстановки уже в самом районе возникновения конфликта, не дожидаясь, когда он доползет до весьма условной в плане укрепленности российско-казахстанской границы. Собственно об этом и говорил советник российского президента Приходько, комментируя в июле договоренность о новой российской базе в Оше, которая как раз и должна стать элементом инфраструктуры по противодействию угрозам, исходящим из Афганистана.

И вот тут на первый план выходят парадоксы российской внешней политики, которые, казалось бы, совершенно невозможно объяснить с точки зрения обыкновенной логики. Итак, силы КСОР, как заявляют в Москве, предназначены для противостояния надвигающимся с юга талибам и прочим «аль-каидовцам». То есть тем самым силам, против которых Запад борется в Афганистане. Но ведь именно эту-то борьбу Москва, в свою очередь, пыталась максимально затруднить, добиваясь удаления из Центральной Азии западных военных баз. А вот это зачем ей нужно?

Ведь можно вспомнить, что в 2000 году российский генштаб планировал развернуть 60-тысячную группировку на южном направлении, чтобы парировать угрозу талибского наступления из Афганистана. Операция «Несокрушимая свобода», начавшаяся после 11 сентября 2001 года, избавила российский генштаб от этой необходимости. И до сих пор войска США, Великобритании и других стран НАТО, воюя в Афганистане, по существу обеспечивают безопасность России. Давайте предположим, что российский внешнеполитический «успех» был бы полным, и киргизы выгнали бы американцев из «Манаса», после чего снабжение западных войск в Афганистане было бы сорвано или серьезно затруднено. Это что, помогло бы стабильности в странах Центральной Азии? Или, может быть, в интересах России провал операции НАТО в Афганистане и позорное бегство оттуда западных войск? Ведь легко представить, как после такого исхода победоносные талибы тут же начинают продвигаться в Узбекистан и Таджикистан. Со всеми вытекающими отсюда последствиями для центральноазиатских режимов и для самой России.

Вот и получается, что бытующие в Москве представления о внешнеполитических успехах и опирающаяся на эти представления конкретная внешнеполитическая деятельность не только не соответствуют национальным интересам России, но и прямо противоречат им.

Можно, правда, возразить, что на самом деле Москва вовсе не хотела создать для Запада серьезные трудности со снабжением войск в Афганистане и тем более не желала их поражения. Дескать, никто американцев из «Манаса» выгонять и не собирался, просто Кремль решил как бы монополизировать такой рычаг давления на Запад, как транзит в Афганистан, показать ему, кто на постсоветском пространстве хозяин и с кем именно надо «решать вопросы», а потом милостиво разрешил продолжить транзит через «Манас».

Скорее всего, полного поражения Запада в Афганистане кремлевские сидельцы действительно не хотели, наверное, не хотели они и спровоцировать такое поражение, лишив американцев «Манаса». Но и победы, по крайней мере, скорой они им тоже не желали и не желают, а вот сделать гадость при всяком удобном случае очень даже желают, и шантажировать транзитом тоже желают. Достаточно вспомнить известные заявления российского представителя в НАТО Рогозина по этому поводу.

Только вот насколько такая политика, во-первых, способствует сохранению стабильности в Центральной Азии, во-вторых, отвечает интересам российской безопасности и, в-третьих, укрепляет авторитет России в регионе? Это большой вопрос. И ответ на этот вопрос, скорее всего, будет отрицательным. Что же до российских возможностей использовать проблему транзита для давления на Запад, то, как показала история с «Манасом», эта возможность в значительно степени ограничена несопоставимостью российских и западных ресурсов (в самом широком смысле этого слова). Судя по всему, американцы в любом случае нашли бы альтернативу «Манасу», в желающих особого недостатка не было - в лице того же Каримова или, например, Рахмонова. Впрочем, обошлись и без альтернативы – хватило 170 миллионов.

«Многополярность» по «понятиям»

И все-таки, откуда эта парадоксальность в российской внешней политике, превращающая ложный успех во вполне реальный конфуз? Откуда эти ложные цели, выражающиеся прежде всего в свойственном еще Хрущеву желании «запустить американцам ежа в штаны»? Ведь это, как правило, порождает целую серию некомпетентных, наглых и попросту дурацких действий, ничего, кроме ущерба, самой России не приносящих.

Возьмем ту же будущую базу в Оше. Никто не спорит: поскольку именно из Центральной Азии исходят сегодня едва ли не главные угрозы безопасности России, то для российского военного присутствия в регионе и, в частности, в Киргизии, есть все резоны. Как отмечают военные эксперты, требованиям оперативного развертывания российских войск в случае необходимости (в составе КСОР, либо в каком-нибудь другом формате) наилучшим образом соответствует уже имеющаяся база в Канте. Она находится неподалеку от Бишкека, в относительно спокойном районе. Поэтому именно туда удобно перебрасывать войска при форс-мажоре. Если, конечно, базу расширить, создать площадки и склады для тяжелого вооружения и так далее. А вот Ошская область – потенциальный очаг конфликта. Причин для этого более чем достаточно – жуткая бедность, межэтническая напряженность, наркотрафик. Размещать там российскую базу – значит сделать ее главной мишенью «дестабилизаторов», которые будут стремиться захватить ее (прежде всего расположенное там оружие) еще до прибытия туда основной части войск КСОР. Так зачем же превращать будущий гарнизон этой базы в потенциальных заложников?

Ответ, похоже, заключается в том, что при принятии решения о базе в Оше руководствовались не военными, а совсем другими соображениями. По некоторым данным, побудительным мотивом при переговорах Сечина и Сердюкова с Бакиевым было прежде всего стремление «дать адекватный ответ» все тем же американцам, так ловко оставшимся в «Манасе». Да еще как-то компенсировать те полмиллиарда, которые были «впустую» выплачены Киргизии. Судя по всему, Бакиев, поставленный перед необходимостью хоть как-то успокоить «кинутую» им Москву, счел наиболее удобной компенсацией «морального ущерба» вторую российскую базу, географически «симметричную» первой: Кант на севере страны, Ош – на юге. И Москве, похоже, это понравилось, ведь ответ получился вполне «адекватный»: пусть у американцев в Киргизии сохраняется база, зато у нас там – целых две.

Подобная «адекватность» лишний раз доказывает правоту классической формулы насчет того, что внешняя политика является продолжением политики внутренней. Внутренняя же политика в современной России во многом определяется спецификой значительной части правящей элиты, чей жизненный, да и политический опыт был приобретен сначала в питерских и непитерских подворотнях, а затем в ходе гэбистских «спецмероприятий», плавно трансформировавшихся в «проплаты» и «откаты», «наезды» и «разводки», «перетирание и разруливание вопросов», то есть в раздел сфер влияния в виде всевозможных экономических и политических «пирогов» с последующим «распилом бабла».

И нет ничего удивительного в том, что этот благоприобретенный «менталитет», носители которого стройными шеренгами стали занимать высшие эшелоны власти после 2000 года, стал оказывать определяющее влияние и на международные дела. Все это в конечном итоге получило квазиидеологическое оформление в виде рожденной нефтяным бумом мифологемы о «встающей с колен России». Мифологема опиралась на причудливую комбинацию из социал-дарвинистских идей Кургиняна, призывающего обеспечить еще по меньшей мере 1000 лет жизни для «новой Византии», геополитических фантазий Дугина об извечной борьбе «талассократии» и «теллурократии», неоимперского изоляционизма Юрьева с его «крепостью-Россией» и, наконец, «мистического централизма» Проханова с его мечтой о «мобилизационном рывке». Неслучайно же с начала «нулевых» годов именно эти властители дум, считавшиеся ранее нерукопожатными маргиналами, заполнили собою все российские телевизоры.

Мифологема вышла довольно ходульная и к тому же неоригинальная – эдакая смесь европейской Realpolitik XIX века и протонацистских геополитических конструкций в духе Гаусгофера. Но, учитывая слабую компетенцию, крайний цинизм и агрессивные «пацанские» комплексы российской бюрократии, мифологема стала крайне опасной. Прежде всего, для самой России. И, тем не менее, несмотря на вступление в XXI век, современный мир видится из Кремля именно через призму этой мифологемы, уходящей своими корнями в позапрошлое столетие.

Картина в результате подобного видения получается такая.

Любое государство - это сугубо эгоистическое образование, а потому его внешняя политика определяется прежде всего эгоистическими интересами, которые понимаются как «национальные» (При этом правящая бюрократия именно свои эгоистические интересы идентифицирует как национальные). Интересы эти определяются размерами государства и его местоположением на планете – отсюда извечное противоречие между «островными» («талассократическими») США и Великобританией, с одной стороны, и «континентальной» («теллурократической») Россией, с другой. Реализуя свои интересы, государство стремится вовлечь в свою «зону исключительного влияния» максимальное количество стран-сателлитов (главным образом путем всевозможных секретных переговоров и тайных договоренностей), с тем, чтобы использовать их в глобальных «разборках» примерно так же, как «пахан» использует «шестерок». Всякого рода «общечеловеческие ценности» (свобода, демократия и т.д.) - не более чем «разводка» для «лохов», повод для вмешательства во внутренние дела и ослабления соперника. При этом кремлевские деятели экстраполируют свой собственный цинизм на западных партнеров и очень злятся, когда их подмигивание в духе Realpolitik (дескать, хватит «пургу гнать» насчет «правов», давайте решать «конкретные» вопросы) не встречает понимания. Отсюда резкое обострение «пацанского» комплекса (нас за «лохов» считают, брезгуют и не желают принимать «за своих») и регулярные попытки запустить Западу «ежа в штаны» - ну, очень хочется, чтобы уважали, и договаривались по «понятиям».

Такой сложный, до конца не понятный и резко меняющийся современный процесс, как глобализация, в данном контексте воспринимается довольно примитивно: как угроза доминирования лишь одной державы - США. Защитить «национальные интересы» в таком случае можно, лишь настаивая на «многополярности» мирового порядка, поощряя формирование новых «полюсов» и одновременно используя старые «полюсы» для сколачивания всевозможных коалиций против тех же США. Чтобы опять же заставить Америку уважать наших «авторитетных пацанов» и договариваться с ними по «понятиям», что в данном случае означает принятие глобальных решений как минимум с учетом этого «авторитета», а как максимум – путем консенсуса между «полюсами».

Не газом единым

Итак, в 2009 году за очередную попытку сыграть с Западом по «понятиям», за ублажение собственного комплекса неполноценности и ложное ощущение, что Москва на равных играет с Вашингтоном на центральноазиатской «площадке», пришлось заплатить очередным же конфузом. Впрочем, и вполне конкретными деньгами тоже – дабы на Западе услышали сигнал о том, что отныне для решения каких-то проблем со странами СНГ надо договариваться не с ними, а только с Москвой, эти самые страны России нужно просто покупать. Потому что других рычагов воздействия на них нет (кроме карающей длани грозного российского санитара Онищенко).

Однако вот тут выявляется главный «методологический» изъян кремлевской Realpolitik – дело в том, что изложить ее публично и зафиксировать в открытом международном договоре невозможно, потому что неприлично. Не напишешь же в таком договоре прямым текстом: «Мы вам заплатим за то, что вы выгоните американцев». Вот и приходится прибегать все к тому же подмигиванию и тайным «джентельменским соглашениям», которые нигде не фиксируются и, соответственно, не имеют никакого механизма санкций за их нарушение. Однако центральноазиатские правители - очень своеобразные «джентельмены». Они очень хитрые и прекрасно видят, с кого можно урвать побольше, и как обратить «межимпериалистические противоречия» в свою пользу. А облапошенной Москве приходится мириться с этим – во-первых, потому, что других союзников у нее нет (сама виновата), а во-вторых, особых средств воздействия на них тоже нет.

Возможности России влиять на страны Центральной Азии существенно ограничиваются еще и тем обстоятельством, что Москва рассматривает регион почти исключительно в качестве поставщика углеводородов (ну, еще и дешевой рабочей силы), не проявляя особого стремления к развитию масштабных и полноценных экономических отношений с центральноазиатскими партнерами. Слов нет, богатые энергетические ресурсы, которыми обладают Туркменистан, Казахстан и Узбекистан, превращают обеспечение интересов России в данной области в одну из важнейших внешнеполитических задач. Однако неуемное российское желание стать монополистом, который диктует как пути экспорта газа и нефти, так и цены на них, и постоянные попытки заставить страны Центральной Азии отказаться от альтернативных российским маршрутов транспортировки, не могут не вызывать раздражения (в виде, например, недавнего отказа Туркмении от контракта с «Газпромом»). А раздражение само по себе служит дополнительным стимулом к диверсификации своих экономических связей.

Не меньшее раздражение вызывает и применение в регионе стратегии «разделяй и властвуй» - видимо, в Кремле полагают, что отсутствие у стран региона единой позиции позволяет лучше диктовать им свои условия. Так, например, президент Медведев сначала заявил в Самарканде, что при строительстве гидросооружений на трансграничных реках должны учитываться мнения соседних стран (а Узбекистан выступает против строительства ГЭС Таджикистаном и Кыргызстаном). Но потом Россия выделила кредит на строительство киргизской Камбаратинской ГЭС-1 и запустила таджикскую Сангтудинскую ГЭС-1. В результате сначала Бишкек и Душанбе «удивились» словам Медведева, произнесенным в Самарканде, а потом «удивляться» и выражать недовольство проектами Москвы пришлось Ташкенту.

Пока неясно, что от этого выиграла Россия. Но что проиграла – уже более-менее понятно. Россия, без помощи которой Таджикистан и Киргизстан построить ГЭС не могут, стала восприниматься не как посредник (ведь именно эта роль ей предназначена здесь «самой природой»), а в качестве государства, которое ведет двойную игру.

В целом же, если не учитывать нефтегазовую сферу, экономическая активность России в регионе невысока, в любом случае она менее заметна, чем российские геополитические игры на здешнем «поле». В результате недостаточная экономическая эффективность ЕврАзЭС, ускоряющееся отмирание сохранившихся со времен СССР производственных связей, отсутствие значимого прогресса в институциональном строительстве (исключением может служить разве что российско-казахстанские отношения) разрушают надежды стран Центральной Азии на перспективность инновационно-промышленного развития, основанного на экономической интеграции с Россией. Все это не только снижает результативность российской центральноазиатской политики как таковой, но и подталкивает страны региона к поиску других экономических партнеров. В лице, например, Китая, который, совсем не увлекаясь созданием всевозможных «зон влияния», геополитических союзов и контрсоюзов, развернул широкомасштабное наступление по всему экономическому «фронту», прагматично и бесстрастно подминая под себя не только Центральную Азию, но и саму Россию.

«Понятия» не работают

Иллюзорность, бессмысленность и вредность кремлевской Realpolitik подтверждается не только провалами российской дипломатии в Центральной Азии, но и аналогичными конфузами на всем постсоветском и не только постсоветском пространстве. Наилучшая иллюстрация тому – международная изоляция, в которую попала Москва в результате прошлогодней войны с Грузией. Кремлевская Realpolitik не работает и не может работать, во-первых, потому, что она противоречит реалиям современного мира. А во-вторых, потому, что мощнейшая держава современного мира - США, да и Запад в целом, исходя из этих реалий, никогда не будут действовать по кремлевским «понятиям».

Предвижу возмущенные возражения: у американцев «понятия» отнюдь не лучше – здесь и зоны «жизненных интересов» по всему свету, и военные базы опять же по всему свету, включая ту же Центральную Азию. Нельзя не вспомнить, конечно, и про расширение НАТО.

Начнем с американского военного присутствия в Центральной Азии: не думаю, что кто-либо из военных экспертов оспорит тот факт, что у военного присутствия США в регионе, кстати, санкционированного Россией, есть одна конкретная цель: обеспечение транзита в Афганистан и тыловая поддержка. Если бы появилось хоть какое-то свидетельство изменения функций центральноазиатских баз, скажем, в сторону создания угроз для России, думаю реакция Москвы последовала бы немедленно (прекратили бы тот же транзит, например).

Такие же конкретные задачи имеются у американских баз и в других районах земного шара. Москва постоянно намекает (именно намекает, а не говорит открыто, потому что все-таки неудобно уж совсем скатываться к риторике «холодной войны»), что эти базы, во-первых, угрожают России, а во-вторых, как раз и являются признаками «исключительной зоны жизненных интересов» США, особенно это относится к расширению НАТО на Восток.

Между тем, у многих экспертов вызывает удивление, когда пресловутое расширение трактуется так, будто бронированные колонны движутся к российским границам, словно вермахт в 1941 году. Сразу же ставятся вопросы. Войска НАТО проводят учения, сценарий которых предполагает массированное вторжение? Нет, на учениях численность войск не превышает 25 тысяч. Они отрабатывают наращивание своих сил за счет массовой мобилизации и переброски дивизий из-за океана? И этого нет. И что имеется в виду под «базами НАТО, «обманным» путем появившимися в Восточной Европе? Внимание Москвы обращается на то, что, кроме военных объектов в Афганистане, никаких «баз НАТО» нет. Есть американские базы в Европе, британские базы в Германии, Гибралтаре и на Кипре, но все они находятся на «старой» территории НАТО. Армии «новичков» до сих пор не интегрированы в альянс, стало быть, никакой «военной инфраструктуры НАТО» в бывших соцстранах не появилось.

Может быть, имеются в виду планируемые «базы подскока» (по российской терминологии) в Болгарии и Румынии? Однако речь идет о маленьких подразделениях (2-3 тысячи), которые будут размещаться (на два-три месяца в год) на нескольких аэродромах примерно в 700 км от ближайшей точки территории РФ. То есть за пределами боевого радиуса F-16. Впрочем, никаких F-16 там нет. Правда, там можно развернуть большие силы, но это займет значительное время. Так что использовать эти базы для внезапной атаки просто нельзя.

Москве постоянно напоминают, что со «старых» баз вовсю выводятся войска. Если в конце 80-х в Европе находились 300 тысяч американских солдат, то сегодня осталось лишь около 100 тысяч. К 2012 году планируется и вовсе сократить контингент США до 60 тысяч. Некогда мощная Британская рейнская армия (58.000) тоже сократилась – до 20 тысяч.

И причем здесь американская «зона жизненных интересов»? Ведь важнейший стимул к расширению – желание самих стран-кандидатов, убежденных в том, что НАТО лучше всего обеспечит их безопасность, желание, которое Москва почему-то презрительно игнорирует. И это, несмотря на то, что немалую роль в стремлении многих стран под североатлантическую «крышу» сыграла как раз историческая память, преодолению которой отнюдь не способствуют речи ряда российских политиков, выдержанные в духе «Наши МИГи сядут в Риге».

Нынешнюю американскую «зону жизненных интересов» ни в коем случае не следует отождествлять с принятой еще в 1823 году «доктриной Монро», объявившей Новый Свет исключительной зоной влияния США. Свидетельством тому может служить хотя бы та снисходительная ирония, с которой Вашингтон отнесся к демонстрационным визитам российских военных кораблей и самолетов в Венесуэлу. Заявление о наличие где-либо «жизненных интересов» США сейчас отнюдь не означает отрицания присутствия в этом же регионе «жизненных интересов» другой страны и тем более претензию на исключительное право навязывать данному региону свою волю, опираясь при этом опять же на исключительно своих «сукиных сынов». Между тем, в Москве, похоже, именно так относятся к своему праву на «жизненные интересы» в бывшем СССР.

Может быть, в статье, посвященной в основном центральноазиатской тематике, и не стоило бы столь подробно распространяться обо всех этих европейско-атлантических делах. Просто именно на этом направлении концептуальные подходы Москвы и Вашингтона ко всевозможным «зонам интересов» наиболее структурированы. Но эти же подходы полностью применимы и к другим районам земного шара, включая Центральную Азию.

Надо сказать, что с избранием Барака Обамы американская концепция претерпела определенную модернизацию. Основные акценты были расставлены госсекретарем Хилари Клинтон и вице-президентом Джозефом Байденом весной-летом этого года. Так, Клинтон, не отказываясь от идеи мирового лидерства Америки, в то же время подчеркнула, что это лидерство будет достигаться иными способами, чем прежде: «Наш подход к внешней политике должен отражать мир, каков он есть сейчас, а не каким он был раньше. Попытки применить в нынешних условиях идею «концерта великих держав» XIX века или стратегию силового баланса ХХ столетия бессмысленны. Мы не можем вернуться к принципу сдерживания времен «холодной войны» или к концепции «унилетаризма», когда государство принимает решение без консультаций с другими странами». Вместо этого Белый дом предлагает «многопартнерский мир», где самые разные страны объединяются в коалиции, дабы разрешить важные для них всех проблемы. «Многопартнерский мир» - это своего рода альтернатива «многополярности», где каждый из «полюсов», окружив себя сателлитами, противостоит другим «полюсам» - ведь именно так видят внешнюю политику в Кремле.

Во время своего визита в Тбилиси и Киев тезисы Клинтон развил Джозеф Байден. Он заявил, что США отвергают деление мира на «зоны исключительного влияния», не собираются создавать таковую на постсоветском пространстве, но и не считают, что у Москвы есть право претендовать на такую зону. По словам Байдена, постсоветские страны «должны сами решать» – не только без Москвы, но и без Вашингтона – в какие организации вступать и какую политику проводить. США, сохраняя приверженность продвижению идеалов свободы и защиты прав человека, в то же время не собираются играть роль «верховного судьи» в этой области и «навязывать кому-либо свои ценности». В то же время Байден подчеркнул, что правительства независимых стран несут прямую ответственность за внутриполитическую ситуацию в своих странах, а Вашингтон ждет от них ответственных действий, направленных не на разрушение, а на защиту демократии.

Нельзя не отметить, что определенное дистанцирование США от защиты прав человека было вполне оправданно расценено многими правозащитниками как довольно циничный «размен» этой проблемы на относительную «вменяемость» авторитарных правителей (от центральноазиатских диктаторов до кремлевских бюрократов). Однако насколько далеко может зайти американский дрейф в сторону кремлевских «понятий» о правах человека зависит, конечно же, от степени «вменяемости» самого Кремля, как вообще, так и в той же области прав человека. В любом случае есть предел, который не может переступить даже самый циничный, он же – самый «реалистичный» американский политик.

Проблема выбора

Глобализация отнюдь не превращает мировое сообщество в некий благотворительный клуб, где сильные и богатые только и думают о том, как бы помочь сирым, слабым и убогим. Нет, думают, конечно, и даже помогают, но все-таки в первую очередь заботятся о том, чтобы самим не превратиться в сирых, слабых и убогих. И в условиях глобализации остаться (или стать) сильными и богатыми могут лишь те, кому есть, что продать на этом глобальном рынке. А на этом рынке новые технологии стоят гораздо дороже, чем сырье, и поэтому «мягкая сила», основанная на этих технологиях, значит гораздо больше, чем пушки и ракеты. Впрочем, и ракеты у тех, кто обладает технологиями, гораздо эффективнее ракет у тех, кто технологиями не обладает (неудачные запуски «Булавы» - ярчайшее тому подтверждение).

Так уж получилось, а иначе и получиться не могло, что новейшими технологиями обладают исключительно страны демократические. А вот на обочину мирового развития глобализация вытеснила те страны, которые либо ничего не могут предложить на мировой рынок, либо поставляют сырье. И эти страны – поголовно недемократические (тоже вполне закономерно). В таких странах живут сотни миллионов людей, которые отрицают современную цивилизацию, всерьез верят, что кризис (а вместе с ним падение цен на сырье и снижение их уровня жизни) устроен коварными западными демократиями, которые к тому же постоянно навязывают им чуждую культуру, унижают и оскорбляют их. И при этом в недемократических странах действуют режимы и политические силы, готовые воспользоваться достижениями цивилизации, которую они отрицают (пассажирскими самолетами, например), и уничтожить такую цивилизацию – чтобы вернуть человечество в средневековье, «свернув пространство и остановив время». В данной ситуации перед Россией стоит вполне определенный выбор: по какому пути идти и с кем связать свою судьбу - с демократическими странами, или с теми, кто «на обочине».

Вообще-то, этот выбор вроде бы сделан, причем довольно давно. Многие будут смеяться, но речь идет о Конституции Российской Федерации, принятой на общенародном референдуме 12 декабря 1993 года. Ведь в статье 2 этой конституции говорится: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства». Надо понимать, что эта обязанность распространяется и на международную деятельность этого государства. Тем более что в статье 18 конституции эта тема развивается дальше: «Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием». Стало быть, защита прав и свобод человека должны определять в том числе «смысл и содержание» российской внешней политики.

Однако вместо следования конституционным нормам от российских дипломатов мы слышим совсем по-советски сформулированные упреки Западу «во вмешательстве в наши внутренние дела» и, конечно же, обличения стран Балтии и Украины в «русофобии». Притом, что совершенно вопиющие нарушения прав русскоязычного населения, скажем, в Туркмении полностью игнорируются. Не говоря уже о прямом покрывательстве центральноазиатских безобразий типа «кровавой бани» в Андижане и не столь уж редких выдачах российскими властями центральноазиатских политэмигрантов на расправу тамошним чекистам (кстати, в нарушение статьи 63 Конституции РФ).

Впрочем, насчет Конституции - это так, лирическое отступление. Но вот в сентябре этого года на международной конференции в Ярославле, а также с трибуны Генеральной ассамблеи ООН и в интервью CNN президент Медведев сделал ряд заявлений, которые вроде бы свидетельствовали о некоторых признаках «модернизации» теперь уже внешней политики. Так, в Ярославле президент сказал, что современное государство может быть только демократическим. Более того, по его словам, «права наций не должны использоваться для создания изолированных, непрозрачных, закрытых политических режимов, всякого рода «железных занавесов», которые скрывают неурядицы и, как правило, злоупотребления». Даже внутренняя политика того или иного суверенного государства, как подчеркнул Медведев, может стать предметом претензий извне, в том случае, если эта политика может создать проблемы для международной безопасности.

Если учитывать прежние гневливые отповеди Москвы насчет незыблемости суверенитета и недопустимости «вмешательства во внутренние дела» (при всем том, что, согласно международному праву, соблюдение прав человека не является «внутренним делом»), ярославские пассажи Медведева звучали просто великолепно. Но недолго – сразу же последовала оговорка насчет критериев, которые должны быть предварительно одобрены всеми, включая и тех, кому предполагается предъявлять претензии. Выходит, искать консенсус придется и с такими защитниками демократии и свободы, как, например, Ким Чен Ир, Ахмадинежад или тот же Ислам Каримов. Очень плодотворное занятие.

В следующий раз пресловутый консенсус по «понятиям» всплыл в предложенном Медведевым чрезвычайно амбициозном проекте Договора европейской безопасности, состоящем из целых 14 пунктов (видимо, по аналогии со знаменитыми 14 пунктами Вудро Вильсона от 1918 года). Этот договор, по замыслу Москвы, должен юридически закрепить «неделимость безопасности», зафиксировать обязательство каждого из участников не укреплять свою безопасность за счет безопасности других. Звучит очень красиво и с явным прицелом не только на европейскую, но и на глобальную безопасность. Только вот из текста договора следует, что любой его участник имеет право любое действие других государств трактовать как угрозу своей безопасности. Причем никаких объективных критериев «безопасности» проект договора не предлагает. Но мы-то знаем, что отдельным странам свойственно весьма вольно трактовать вопрос о том, что они понимают под собственной безопасностью.

Нынешняя Россия, например, считает едва ли не главной угрозой своей безопасности расширение НАТО. А, скажем, у Ирана с его ядерной программой будут свои критерии безопасности, если предложенный Медв