Постепенное растворение огромной и непостижимой субстанции под названием СНГ никто и никогда, вероятно, не назовет крупнейшей катастрофой XXI века. Хотя последствия для мира могут оказаться чрезвычайно ощутимыми.

Политическое значение этого некогда глобального анонса уже свелось к категории скорее лингвистической - для обозначения территории, когда-то занимавшей одну шестую часть суши с географической точки зрения и едва ли не одну вторую с точки зрения политической. Можно, конечно, по привычке называть ее постсоветским пространством. Но только что в нем, собственно говоря, осталось постсоветского?

Менталитет? Этот термин всегда отдавал некоторой лукавостью и способом объяснить, почему на наших широтах нельзя привить то, что органично цветет на других. А теперь тезис о его неизбывной общности оспорят не только грузины и украинцы, но и белорусы, и армяне, и таджики, вне зависимости от того, какой уровень дружбы и братства связывает их страну с Россией в данную конкретную минуту.

Общий некогда язык? Конечно, в братских столицах он еще звучит. Но приезжему из бывшей метрополии уже пора быть готовым к тому, что местные тинейджеры, услышав язык Тургенева, по-русски смогут разве что извиниться за свою неспособность поддержать разговор. Конечно, во властных кабинетах языковой общности ничего не грозит, естественный административный отбор пока все-таки отфильтровывает тех, кому русский еще не скоро станет совсем чужим. Но тех, кого хотя бы этот нюанс может настроить на оптимистический лад, придется и тут слегка озадачить: по-русски вас зачастую поймут, а иногда даже смогут ответить и в польском сейме, и на пражском Граде. Больше того, из бывших братских республик русский язык уходит, и только тот факт, что там он родным все-таки не был, позволяет питать иллюзию, что, как ни крути, молдаване нам по-прежнему ближе, чем румыны.

Каждая из тех стран, которые принято называть постсоветскими, по мере ослабления старого гравитационного притяжения пропитывается нравами того региона, частью которого она себя постепенно обнаруживает.

Постсоветская Центральная Азия некоторое время поощряла Россию к игре в ШОС, с самого начала относясь ней как к форме легализации нового законодателя нравов - Китая. Страны Южного Кавказа, включая даже Армению, с удовлетворением или без него исходят из того, что, при всем уважении к России, Америке и Европе, реальными факторами на этих широтах являются Турция и даже Иран. И в виртуально-геополитических построениях (вроде Большого Ближнего Востока) явственно отдает некоторой завистью к восточным исканиям на тему ШОС. И, естественно, ни один лидер на европейской части постсоветского пространства уже давно не обходится без напоминания о необратимости европейского выбора.

Только вот по мере развития этого естественного процесса неожиданно обнаруживаются явственные признаки встречного движения. Примерно в той степени, в которой бывшие соседи уходят и утрачивают свою былую специфику в отношениях с Россией, ее перенимают их новые соседи на Западе.

В принципе, нечто подобное наблюдалось и раньше. И в Балтии, и в Болгарии, и на Украине не было для местного бизнесмена большего счастья, чем быть допущенным к обслуживанию долгов своей страны «Газпрому». И это только кажется, что российско-украинские газовые отношения являют собой высшее воплощение непрозрачности. На схожих технологиях Москва строила свою совместную деятельность и с Польшей, и с Сербией, и особенно с Венгрией. Но то были времена во всех смыслах переходные. Восточная Европа еще не оформила окончательно своего бегства с Востока и еще не обрела полноценного членства на Западе. А Россия еще не нащупала главного аргумента в разговоре с миром, который во весь голос и со всей открытостью продекларирует в эпоху Южного и Северного потоков.

И теперь может показаться, что схематически повторяется сюжет времен холодной войны и контрактов «газ в обмен на трубы». То есть договориться об инвестициях и технологиях в обмен на газ пока у России и Запада получается не очень, но дело в другом. Политический холод, как и тогда, не мешает выстраиванию специфических отношений с Россией. И наши верные газовые друзья вроде Шредера и Берлускони, казалось бы, в полной мере соответствуют стандартам той поры.

Только кое-что с тех пор изменилось. Конечно, и тогда коммерция через железный занавес не была образцом деловой добродетельности и транспарентности, но ни в какое сравнение с нынешними нравами это не шло. Но главное, слишком уж выразительно поменялись составы команд-участниц. Теперь на той стороне не только Восточная Европа, но и те, кто по-прежнему формально числится представителями того самого постсоветского пространства.

А это на общие нравы влияет так, что аналогия с 70-ми выглядит почти романтическим воспоминанием.

Ведь одно, возможно последнее, наше постсоветское единство продолжает оставаться в могучей силе: наши эволюции проходят по одним и тем же кочкам и изгибам.

Наше пространство могут сотрясать оранжевые революции, могут рушиться былые модели власти, но одно остается неизменным. Как справедливо заметил один белорусский коллега, Минск и Киев в своих борениях с Москвой могли бы нанести ей чрезвычайный урон, выступив в транзитных коллизиях против нее единым фронтом: нет у России более значимых транзитеров, чем Украина и Белоруссия.

Но этого не происходит. Проблемы, спорадически возникающие у белорусов, украинские братья-славяне тут же пытаются обратить к своей собственной выгоде - и наоборот. По одной-единственной, но решающей причине: ни у кого нет мотивации задумываться о том, что будет послезавтра. Все надо делать сегодня, максимум завтра. Мысль о том, что расчет хотя бы два-три хода вперед может стать инвестицией в куда более впечатляющие бонусы, неуместна: у кого-то власть вот-вот ускользнет из рук, у кого-то и вовсе в стране непрерывно что-то горит, взрывается и сходит с рельсов. Поэтому все только здесь и только сейчас.

И вдобавок кризис.

Это последний, но долгоиграющий признак нашей общей родовой неповторимости. Сильнее языка, менталитета, президентских саммитов, на которых уже не решаются даже судьбы выборов. Для всех, кто гордо несет звание постсоветских государств.

И все они становятся персонажами большого мирового действа, сценарий которого срочно переверстывается из забытых текстов 70-х. Не получается. В 70-е, плохо ли хорошо, но стратегами себя по эту сторону занавеса мнили. Теперь не до стратегий. Как миру с ними выстраивать отношения?

Да очень просто: так, как уже их давно выстроили те, кто продолжает вариться в этом диковинном постсоветском котле. Так, как та же Венгрия никогда не позволит себе выстраивать отношения с Италией или Германией. Но теперь и Италия с Германией и общим для всех Брюсселем на все это вынуждены смотреть с пониманием, потому что обе этики - для своих и для Востока - уже ни один европейский идеалист не решится назвать несовместимыми. Берлускони и Шредер не гости из прошлого, они герои нашего времени.

Постсоветские токи ослабевают, постсоветское пространство растворяется и теряет в плотности.

Но похоже, приобретает в объемах. Эрозия, как и было сказано.