В Московской духовной академии в рамках студенческого научного
семинара "TEKNA" состоялось продолжение выступления студента I курса
МДА священника Вадима Коржевского. Выступление было посвящено
нескольким темам, объединенным проблемой совершенствования женщины с
точки зрения православной антропологии. Текст доклада публикуется в
авторской редакции.
Вступление
Представленный на предыдущем семинаре "Очерк женской психологии" по
своему характеру является кратким, тезисным докладом, в котором за
каждым выражением скрывается множество духовных понятий, постижение
которых дается по мере размышления и приобретения различных познаний
духовной науки. Отмечу, что хотя данный "Очерк" рассчитан на
углубленное размышление по каждому пункту, однако одного размышления
здесь явно недостаточно. Рискуя быть осмеянным, все же скажу, что
возвещаемое здесь возвещается не от человеческой мудрости, но от Духа
Святаго (1Кор. 2;13) устами богоносных отцов, мысли которых в
систематической последовательности и представлены в "Очерке", что
сообщает ему святоотеческий, а не научный (если под наукой понимать
светскость) характер. Но душевный человек по естественному закону
природы не принимает того, что от Духа Божия, почитая это неразумным. А
не может он этого разуметь, потому что о сем надобно судить духовно
(1Кор. 2;14) при помощи духовных понятий. В силу этого, а может еще и
по какой-нибудь другой причине некоторые тезисы "Очерка" представляются
неверными или непонятными. Об этом красноречиво свидетельствуют и
отзывы, представленные на сайте. В некотором смысле многие отзывы меня
разочаровали. Разочаровали не тем, что они почти все отрицательные
(этого следовало ожидать, и к этому я уже давно привык), а тем, что в
них мало конкретных вопросов по тексту. В основном отзывы порождены
невнимательным чтением статьи и желанием поспорить. На подобные отзывы
приличней отвечать молчанием. Но кроме публично сказанного в отзывах
были получены по электронной почте и конкретные недоуменные вопросы.
Таких недоумений оказалось несколько. Ниже мы их представляем и даем
пространные на них пояснения, ожидая от новых читателей новые
недоумения на наш адрес: vadim_korzhevski@mail.ru
Недоумение 1-е
О природе и характере чувства стыдливости
Первое недоумение, которое мы услышали от некоторых читателей
"Очерка" касается определения стыдливости как добродетели, с одной
стороны и как следствия греха, с другой. "Как это может быть, –
недоумевают они, – чтобы грех порождал добродетель?! И является ли
все-таки стыдливость украшением женщины или это только так считается"?
В данном случае тема вопроса сводится к тому, чтобы определить
понятие стыдливости как отношения человека к чувственной стороне его
природы. Стыд как страх ожидания порицания или как чувство вины за
совершение постыдного дела, которое уместнее назвать скорее
совестливостью, нежели стыдливостью нами во внимание здесь не берется.
Эти формы стыда более высшего порядка, нежели рассматриваемая нами
стыдливость, и чтобы отличать ее от них мы намеренно употребляем по
отношению к ней наименование не стыда, но стыдливости, разумея под этим
более примитивную реакцию человеческой психики.
Святоотеческая психология относит стыдливость к эмоциям низшего
порядка, которые "по преимуществу связываются с потребностями
органическими и с силами души неразумного свойства" и "могут выступать
в качестве эмоциональной окраски того или иного физиологического
ощущения".[1] Но это не просто физические чувствования, рождаемые
физическими или психофизическими ощущениями, а чувствования достаточно
сильные и относительно кратковременные, способные погашать деятельность
сознания и при этом сопровождаться выразительными движениями голоса,
лица и всего тела. Такие чувствования в научной психологии получили
наименование аффектов,[2] при которых поведение человека регулируется
не столько сознанием, сколько тем чувством, которое захватывает его,
вызывая, как правило, действия импульсивного свойства. Эмоции такого
плана человек чувствует, что называется, своей кожей, которая является
своеобразным их зеркальным отражением. Эти отражения всем известны.
Например, испуг проявляет себя через резкую бледность кожи (Иоил. 2;6)
и холодный пот, а от волнения выступает испарина; "мурашки по коже"
бегут от неприятных ощущений, а яркий румянец на лице и покраснение
ушей выдает собой ощущение стыдливости (Иов 6;20). Убедиться в том, что
стыдливость относится к аффекту, можно уже из того, что возникает она
не вследствие длительного созревания, а как внезапный удар, некий
внутренний взрыв, от которого человеческое сознание на некоторое время
как бы оглушается. В результате чего стыдящийся опускает голову, прячет
глаза, цепенеет и как бы обмирает, и только румянец на щеках
красноречиво свидетельствует о том, какой пожар бушует в это время в
его душе. Не является ли это знамением смерти, которою умерли наши
прародители по обетованию Гоподнему (Быт. 2;17), не знавшие до этого
никакой стыдливости (Быт. 2;25)?
По общему определению, стыдливость – это "ощущение, действительного
или воображаемого, но приметного недостатка в совершенстве или в
красоте",[3] которое в большей степени возникает в сфере детородной,
заставляя прятать от взоров посторонних не только ее функциональные
действия, но и сам вид ее органов. Причиной такого поведения, по учению
отеческому, является некоторая испорченность природного начала. "Тогда
может иметь место стыд наготы, когда она открывает действительно, или
приводит на мысль, некоторое несовершенство или безобразие, которое,
как не может быть делом Божиим, то, без сомнения, есть следствие
нравственной порчи".[4] Выражается эта нравственная порча в естестве
человеческом через похоть плоти и разумение наготы (Быт. 3;7), а
стыдливость – в желании скрывать от других как эту похоть (Быт. 3;7),
так и саму наготу (Быт. 3;8).
Когда св. великомученицу Варвару для большего посрамления водили по
городу обнаженной, то святая дева весьма стыдилась и просила Бога
покрыть ее наготу от взоров нечестивых, что и было исполнено при помощи
Ангела.[5] На примере той же святой мы видим, что стоять нагою, перед
глазами многих мужей, без стыда и упорно смотрящих на обнаженное
девственное тело, может составлять не просто дискомфорт, но мучение,
переносимое более тяжко, нежели мучения телесные.[6] Из жизнеописания
другой мученицы – Иустинии – видно, как похоть плотская сама по себе
рождает стыд, даже если нет при этом телесного обнажения. Когда св.
Иустиниия ощутила в себе возбуждение телесной похоти и при этом на
память ей пришел виденный ею юноша, то она стала стыдиться самой себя,
замечая в себе возникновение дурных мыслей. Избавиться от этого ей
удалось лишь при помощи Божией, которую она испросила в молитве "для
победы на злое вожделение плоти своей".[7] Итак, то, что похоть плоти
является следствием нравственного повреждения видно уже из того, что
действия ее приходится так или иначе сдерживать, не давая ей воли, и
сдерживать с великим трудом, порой мучаясь от этого невыносимо. И в то
же время, если не сдерживать ее беспорядочных действий, то в конечном
итоге это плохо скажется на общем здоровье душевно-телесного организма
(приведет к истощению организма, расстройству нервной системы и т.п.).
Все это показывает и доказывает, что похоть плоти не природное
качество, ибо природное не может повреждать или мучить, а есть
следствие природной испорченности, исказившей не только качества
производительной силы душевно-телесного организма, но и всех других
сил, включая и силы духовного порядка.
На вопрос же о том, почему стыдливость не скрывает так испорченность
и несовершенство других движений (энергий) и способностей человеческой
природы, как это делает в отношении способности производительной, можно
ответить словами блаж. Августина, что "единственная причина этого
заключается в том, что во всех прочих случаях органы тела приводятся в
движение не самими страстями, а сочувствующей им волей. Произнесший в
гневе бранное слово или даже ударивший кого-нибудь не смог бы совершить
этого, если бы его воля не привела в движение язык или руку, которыми
она движет, когда пожелает, и безо всякого гнева, в то время как над
детородными частями тела похоть усвоила себе такие права, что без нее
они приходить в движение не могут. Это-то и составляет предмет стыда:
человек охотнее снесет присутствие целой толпы, когда несправедливо
гневается, чем присутствие хотя бы одного свидетеля при его законном
совокуплении с женой".[8] И неудивительно поэтому, что некоторые девицы
могут стыдиться и краснеть от одной только мысли о браке.[9]
При этом требуется сделать уточнение, что стыдливость уместна не
просто как реакция на плотское влечение, но как реакция на влечение
похотное. Плотское влечение, будучи природным, не является действием
постыдным. Становится же оно таким лишь тогда, когда к нему
присоединяется грех, как движение энергии направленное мимо природной
цели. Как объясняют Отцы: "То естественное движение, которое живет в
нас собственно ради чадородия, без присовокупления чего-либо отвне, не
может смущать нашего произволения и отвлечь его от чистоты и
потревожить целомудрия, потому что Бог не дал природе силы преодолевать
доброе произволение, устремляющее к Нему. Но когда возбужден кто или
раздражительностью, или похотью, тогда не сила естественная понуждает
его выйти из пределов естества и выступить из своих обязанностей, а то,
что присовокупляем мы к естеству по своему произволу".[10] По своему
произволу в данном случае мы присовокупляем именно грех как движение
против естества и тогда естественное наше движение становится движением
противоестественным, т.е. похотным.
Для противодействия этому движению Бог вложил в природу нашу
стыдливость, ибо как показал опыт, одного страха нарушения заповедей
Его для человека оказалось недостаточным.[11] Таким образом, назначение
стыдливости таковое же, что и назначение страха Божия – удерживание от
совершения греха. Разница только в том, что страх Божий вложен в
природу человеческую изначала, а стыдливость появилась уже после
явления в ней греха как ощущение ненормальности такого состояния (Быт.
3;7). Эта закономерность сохраняется и по сей день. Только то естество
доступно к ощущению стыда, которое способно и к совершению греха,[12] и
к осознанию греха как беззакония.[13] Способно же к этому лишь естество
разумное, разумеющее добро и зло (Быт. 3;22).
Вот почему мы не находим стыда не только у скотов несмысленных, но и
у недостаточно разумных существ, к каковым относятся в той или иной
степени неразумные дети, а так же и взрослые с умом неразвитым или
поврежденным. Приведенные положения вряд ли требуют подтверждения
примерами. Уточним только, что у детей стыдливость относительно своей
производительной части возникает только тогда, когда она начинает свое
функционирование. До этого же у них к ней может являться только интерес
и то более по причине того, что взрослые стараются скрыть ее не только
от их взоров, но и от самой их пытливости. Что же касается взрослых, то
среди них никогда не чувствуют стыда или чувствуют очень слабо только
сумасшедшие, идиоты, да одержимые (Лук. 8;27).[14] Остальные в той или
иной степени знакомы с эмоцией стыда и не на примере других, а на своем
собственном. Степень же и сила стыдливого ощущения во многом зависит от
степени эмоциональности и телесной чувствительности. Видимо в силу этой
причины считается, что женщины обладают большей степенью стыдливости,
нежели мужчины,[15] так как являются существами более эмоциональными и
более подчиненными ощущениям телесного свойства. И потому наличие
стыдливости от них и требуется в большей степени. По слову св. Григория
Богослова: "Один цвет любезен в женщинах – это добрый румянец
стыдливости".[16] Пример девической стыдливости подает всем женам св.
Фекла, которую мучитель повелел обнажить перед всем народом, так что
один стыд был ее покровом, о чем она сама говорила: "Студ лица моего
покры мя" (Пс. 43;16).[17] В подобных случаях Бог часто заступается за
угодников Своих, если видит, что мучение стыда превосходит их меру. Так
на св. Фавсту, когда она стыдилась наготы своей перед мучителями, сошло
облако, покрывшее ее как одеждой,[18] а у св. Агнии, по Божию
изволению, немедленно выросли столь длинные волосы на голове, что
покрыли все тело ее, как какая-либо плотная одежда, и еще явилось столь
блистающее сияние, что, по причине сильного блеска, не могли взирать на
нее глаза бесстыдных и нечестивых юношей.[19] А когда мучители пытались
раздеть св. инокиню Епистиму, то все окружавшие ее ослепли по одному ее
слову.[20]
Из этих случаев мы видим, что Бог почитает желание человека скрывать
свою наготу. Собственно это желание Он удовлетворил еще в Раю, когда
сделал Адаму и жене его одежды кожаные и одел их (Быт. 3;21). С тех пор
одежда стала не только "памятником грехопадения",[21] но и выражением
стыдливости. Еще в глубокой древности было замечено, что "со снятием
одежд жена освобождается и от стыда".[22] Поэтому св. ап. Павел требует
от женщин приличного одеяния, не нарушающего их стыдливости и
целомудрия (1Тим. 2;9).[23] По разъяснению толковников приличным
является то платье, которое "со всех сторон прикрывало бы их
благопристойно".[24] Среди подвижников считается, что поднятая выше
колен одежда уже обличает бесстыдство души.[25] На этом основании можно
заключить, что в какой степени снимается одежда, в такой же степени
отлагается и стыдливость. Поэтому тот, кто почитает стыдливость за
добродетельное чувство, не будет приветствовать такие явления как общие
пляжи, особенно в крайних их формах (нудизм, натуризм), общие бани, в
которых "женщины с себя как бы смывают и чувство стыдливости",[26]
общие туалеты и т.п. Даже в древней Греции, когда красивое обнаженное
тело считалось выражением высокого уровня культуры, выступавшие перед
публикой атлеты, имели набедренные повязки, и молодые девушки,
упражняясь перед старшими из женщин, обыкновенно имели на себе поясное
прикрытие. То же самое наблюдалось и у римлян.
Впрочем, обнаженность как таковая не обязательно является следствием
бесстыдства, да и отсутствие стыдливости само по себе еще не есть
свидетельство развращенности души. Полная или частичная обнаженность
может быть приемлема и в силу особенностей культурной или климатической
среды, и в силу каких-либо обстоятельств. Св. ап. Петр не стыдился в
кругу своих друзей находиться нагим (Ин. 21;7). Жена может не стыдиться
мужа своего, равно как и муж жены своей,[27] по причине такой любви,
которой "естественно не стыдиться и забывать меру свою".[28] Но и в
супружеских отношениях некоторая стыдливость не только не неуместна
(Быт. 3;7), но и желательна,[29] как сдерживающая неумеренные порывы
природных стремлений.[30] Тем более необходима стыдливость в любви
страстной и прелюбодейной, когда похоть преодолевает пределы
законности. Но нельзя упускать из виду и того, что существует такого
рода стыдливость, которая хуже откровенного бесстыдства. Вернее это и
не стыдливость вовсе, а только ее видимость, которой пытаются прикрыть
не только движение страсти, но и ее развитие. Такое лицемерие опасно
тем, что делает страсть более активной и неисцельной, тогда как страсть
являемая ведет себя менее безобразно и скорее врачуется, будучи
обличаема совестью или мнениями других. Вот почему бывает, что
"некоторые отроковицы грешат бесстыдно; а другие тайно, и со
стыдливостью, но предаются еще лютейшим порокам, нежели первые".[31]
Настоящая стыдливость видна из того, что препятствует развитию греха
(своего или чужого), являясь для него не только завесой,[32] но и
некоторого рода уздой.[33] Этим стыдливость приносит пользу падшему
человеческому естеству и в силу этого только и приятна Богу.[34] Когда
же движение греха отсутствует, тогда и действие стыдливости не только
неуместно, но пророй даже и вредно, а значит и Богу неугодно. В силу
этого, мы назовем не только правильным, но и более возвышенным то
поведение, которое будет противоположно поведению, приведенному нами
при тех же случаях обнажения.
Мы удивляемся подвигу и образу мыслей преподобномученицы Февронии и
ее святому бесстыдству, когда она была поставлена мучителем почти нагой
перед бесчисленным множеством народа, и при этом мучитель ей сказал:
– Что теперь скажешь мне, Феврония? Ты видишь, какое бесчестие
сделалось твоим уделом, между тем как ты могла бы пользоваться великими
благами.
На это Феврония ответила мучителю следующее:
– Знай, судья, что если ты совлечешь с меня все одежды и оставишь
меня совершенно нагою, то я ни во что вменю позор сей. Ибо Один есть
Создатель мужа и жены; ради Него я готова не только претерпеть стыд
наготы, но желаю даже быть усеченною мечем и сожженною огнем.
– О, бесстыдная и всякого бесчестия достойная! – воскликнул Селин,
– Я вижу, что ты гордишься красотою своею, и потому не вменяешь себе в
стыд бесчестие наготы, ибо ты надеешься прославиться своею красотою,
стоя обнаженною среди народа.
Святая ответила ему:
– Христос свидетель, что до нынешнего дня я не видала даже лица
мужчины, равно как и моего лица никто из мирских людей не видел.
Неужели теперь, находясь в твоей власти, я буду бесстыдна? Нет,
бесстыден ты сам, обнажая пред всеми девическое тело.[35]
То же самое, но другими словами сказала и св. великомученица
Анастасия, когда ее обнаженной поставили перед глазами всех.[36] А св.
мученица Пелагия, увидев, что ее собираются раздеть, не дожидаясь пока
это сделают другие, сама сняла с себя всю одежду, бросила в лицо
мучителю и "стала нагая пред очами ангелов и людей, красуясь, как
царскою багряницей, единым девическим стыдом".[37] Когда у св. мученицы
Сиры, оказавшейся в подобной ситуации, спросили:
– Неужели ты не чувствуешь сейчас никакого стыда?
Святая отвечала:
– Ради чего мне стыдиться? я не грабительница, не блудница; я не
сделала никому никакого зла; хотя вы и лишили меня одежды внешней, но я
имею одеяние пресветлое, нетленное, вечное на небеси, которое уготовал
для меня Господь мой, ради Коего я и обнажена ныне.[38]
Тоже самое по существу ответила и св. мученица Евтропия:
– Гораздо более может устыдить меня нагота душевная,[39] чем
телесная; несравненно тяжелее муки вечные, чем временные; пренебрегаю я
тем, что меня обнажат, ибо я облеклась во Христа.[40]
Из уже приведенных случаев мы можем сделать заключение, что
стыдливость как более низшая функция организма должна пренебрегаться
тогда, когда того требуют действия высших сил. Стыдливость уместна и
похвальна тогда, когда обуздывает низшие или более страстные движения
душевно-телесного организма,[41] а когда их нет или когда настоит
необходимость удовлетворить более высшим силам, то сама стыдливость
требует обуздания своего. Примером тому служит св. Лука Ефеский[42] или
преп. Серапион Синдонит,[43] которые, исполняя с усердием заповедь
Евангелия (Мф. 5;42), отдавали неимущим всю свою одежду и не стыдились
ходить из-за этого нагими. А св. патриарх Константинопольский Мефодий
ради того, чтобы снять с себя ложное обвинение в блудодеянии вынужден
был отложить природный стыд, соблюдение коего особенно было обязательно
для человека его сана, и обнажить перед собравшимся судом "тайное
место" своего тела, почти мертвое по причине болезни, так чтобы все
убедились в том, что невозможно столь больному человеку совершить было
плотской грех.[44]
Неуместна порой бывает стыдливость и там, где это влечет за собой
вред здоровью или даже грозит опасностью умереть. К примеру, в одной
газете был описан случай о том, как в какой-то деревне мылись в бане
три девочки (14-15 лет) и не заметили начавшегося пожара, а когда
заметили, было уже не выйти. Сам сруб стоял на околице, потому и
деревенские жители не сразу спохватились, но все-таки успели вовремя.
Сбежавшиеся мужики бревном выбили крохотное оконце, чтобы девочки могли
выбраться наружу. Две из них кое-как протиснулись, а третья – не хотела
вылазить, сколько ее не уговаривали. Ей было стыдно... Кончилось тем,
что кровля в бане обвалилась. Кое-как девчонку все же вытащили, но при
этом она сильно обгорела, потеряв свою девическую красоту. И жизнь ее
не сложилась.
Помнится, еще где-то у А. И. Солженицына описываются случаи того,
как этапировали заключенных в общих вагонах, сутками не выпуская из
них. И бывали случаи, когда женщины умирали от разрыва мочевого пузыря,
потому что стыдились присутствующих мужчин.
Не принято проявлять стыд свой и перед врачом, хотя есть случаи,
когда Господь подавал исцеление тем, которые не могли подавить в себе
стыдливости. Так, когда Горгония, сестра св. Григория Богослова, в
результате несчастного случая сильно пострадав, отказалась от помощи
врачей, во-первых, "потому, что стыдилась взора и прикосновения
мужчин", а во-вторых, "потому, что искала защиты единственно у Того,
Кто попустил ей претерпеть такое страдание" и усиленно требовала ее.
Милосердный Господь не отказал ее природной немощи и сильной вере и
подал чудесное исцеление.[45] А когда у св. Агафии мучители отрезали
сосцы и ей явился в полночь св. ап. Петр, чтобы подать исцеление,
святая мученица, думая, что это пришел обыкновенный врач, не
согласилась перед ним обнажать своей груди, сказав:
– Я никогда не употребляла никакого врачевания для своего тела;
думаю, что и теперь не следует нарушать сего доброго обычая, от юности
усвоенного.
На что пришедший сказал:
– Ведь я пришел, надеясь исцелить тебя, посему не стыдись меня.
Но святая ответила:
– Ты мужчина, а я девица, как же я могу без стыда обнажить перед тобою свое тело?[46]
Обратим внимание на то, что св. Петр, когда был в теле, тоже
проявлял стыдливость (Ин. 21;7), а когда перешел в вечность, как видим,
перестал стыдиться. Почему? Потому что стыдится только смертное
естество, естество же бессмертное стыдиться уже не может. По этой
причине, первые люди, хотя и были наги, и имели способность размножения
(Быт. 1;28), но как не знавшие смерти, стыдливости все же не ощущали
(Быт. 2;25). "Где, опять, – спрашивает св. Иоанн Златоуст, – можешь ты
видеть человека нагим и нестыдящимся? Ты находишь его во Христе". А
именно, после Его воскресения. "Заметь различие: после воскресения
явился Христос нагим,[47] и Петр был нагим, но один обладал
бессмертием, другой был еще смертен... Смертное тело стыдится,
бессмертное – не стыдится".[48]
На вопрос: почему так? Мы ответим, потому что смертное обладает
страстями и не только противоестественными, но и естественным. Среди
естественных страстей падшей природы человеческой таких как, голод,
жажда, утомление, сон, возрастание, старение и т.п. немощи телесного
свойства,[49] есть еще немощи свойства душевного, хотя и не греховные
сами по себе, но вошедшие в природу вследствие греха. К ним можно
отнести такие свойства как печаль, которая не имела места среди райских
утех, и не будет иметь места там, "идеже несть печаль, болезнь и
воздыхание",[50] или страх смерти, которого естественно не может быть
там, где нет и самой смерти, или способность гневаться, как способность
необходимая в условиях начавшейся войны добра и зла, или умение
стыдиться, которого не имели люди до грехопадения и которого не будут
иметь тогда, когда истребится грех и последний враг – смерть (1Кор.
15;26). Эти естественные страсти человеческой души сами по себе не
являются порочными или непорочными. Они таковыми становятся в
зависимости от того, какой цели служат. Печалью можно согрешать, если
печалиться о мирском и греховном, а можно Богу угождать, производя
неизменное покаяние ко спасению (2Кор. 7;10); также и страхом смерти
можно воспрепятствовать развитию греха, если во всех делах своих
помнить о конце своем (Сирах. 7; 39), а можно от страха смерти через
всю жизнь быть подверженным рабству диаволу и греху (Евр. 2;15); гнев
также можно обратить на службу греху, если гневаться на брата своего
напрасно (Мф. 5;22), а можно гневаясь, не согрешать (Еф. 4;26), и
стыдливость хороша, когда обуздывает похоть (Дан. 13; 10-11), равно и
ее отсутствие при совершении греха вызывает гнев Божий (Иер. 6;15),
напротив, не подобает стыдиться, когда не чувствуешь за собой постыдных
дел (1Петр. 4; 15-16). Одним словом, есть стыд, ведущий ко греху, и
есть стыд – слава и благодать (Сир. 4;25), и следовательно, "страсть и
стыд перед людьми могут побуждать нас и ко грехам, и к делам
добрым".[51]
По мере преодоления общей страстности естество избавляется в той или
иной степени и от стыдливости. По этому признаку можно определять даже
степень святости. В пример этого приведем случай из жизни св. Серапиона
Синдонита. Однажды сей святой узнал об одной деве, пребывающей в
безмолвии, которая двадцать пять лет жила, заключившись в своей келье,
и ни с кем никогда не виделась. Найдя ее, он предложил ей выйти из
затвора, чтобы доказать, что мир для нее не существует, равно как и
она для мира (Гал. 6;14). Когда же она сделала это и дошла с ним до
церкви, то блаженный сказал ей:
– А теперь, сделай то, что я могу сделать, и тогда убедишь меня, что ты действительно умерла для сего мира.
– Что же должна я сделать, – спросила девица?
– Сними с себя все платье, как вот я, – сказал он, – положи его на
плечи и ступай по городу, а я без стыда пойду вперед тебя в таком же
виде.
– Но если, – отвечала она, – я сделаю это, то многих соблазню таким
бесстыдством, и кто-нибудь скажет, что это сумасшедшая или беснующаяся.
– А тебе что за дело, если это скажут, – отвечал блаженный
Серапион, – ведь ты говоришь, что умерла для людей, а мертвецу нет
никакой нужды до того, бранит ли кто его или смеется над ним, потому
что он не чувствителен ко всему.
– Тогда – говорит ему эта девица, – прошу тебя, прикажи мне сделать
другой, какой угодно подвиг, и я сделаю, а пока я не дошла еще, а
только молюсь о том, чтобы дойти до такой степени.
После этого раб Божий, бесстрастный Серапион, сказал ей:
– Смотри же, сестра, не величайся, будто ты святее всех и не
хвались, что умерла для сего мира. Ты вот узнала, что жива еще и
угождаешь людям. Я могу быть более мертвым, нежели ты, и что я умер для
мира, могу доказать делом, – именно тем, что равнодушно взираю на него;
ибо, не стыдясь и не соблазняясь, могу сделать то, что приказывал
тебе.[52]
А что он действительно мог бы это сделать мы можем видеть на примере
других святых достигших подобной меры бесстрастности. Св. Симеон Христа
ради юродивый мог нагим войти в женскую баню, а так же ходить по базару
для большего обнаружения своего мнимого безумия.[53] О другом Симеоне
Студийском тоже говорится, что он "не стыдился членов всякого человека,
не стыдился ни видеть некоторых обнаженными, ни сам быть видимым
обнаженным. Ибо он имел всего Христа и сам весь был Христом, и все свои
члены и члены всякого другого, по одному и все вместе, он всегда
созерцал, как Христа, и оставался недвижимым, невредимым и
бесстрастным, как сам, будучи всецело Христом, так и усматривая Христа
во всех крестившихся и облекшихся во всего Христа".[54] Облечение во
Христа совершается тогда, когда "все члены каждого из нас в отдельности
сделаются членами Христовыми и Христос – нашими членами; и все
неблагообразные члены Он сделает благообразными".[55] Выделим последнюю
мысль Преподобного, вспомнив при этом определение стыдливости, согласно
которому оно есть ощущение действительного или воображаемого недостатка
в совершенстве или в красоте.[56] Отсюда делается понятным, почему по
мере того, как неблагообразные наши члены делаются благообразными,
уходит и стыдливость как ощущение неблагообразия.
Но чтобы к этому выводу не подстраивались различные любители и
проповедники бесстыдной наготы мы должны дать еще определение
благообразию всей нашей производительной функции. Определение здесь
простое: все благообразие заключается в отсутствии всякого вида похоти,
без которой производительная функция не может прийти в движение. Это
именно и свойственно природе бессмертной, ибо сподобившиеся достигнуть
того века и воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж выходят (Лук.
20;35).
Именно такой степени бесстрастия достигали приводимые нами в пример
не имевшие стыда подвижники. Известно, что св. Симеон имел такую
степень чистоты и бесстрастия, что и, играя среди женщин, пребывал, как
чистое золото среди огня, и даже когда бесстыдные женщины, пытаясь
возбудить в нем похоть, срамно щекотали его, влагая руки в его недра,
он походил на мертвеца или бесчувственное дерево, освобожденный, по
благодати Божией, от всякого естественного вожделения. А получил сей
юродивый такое бесстрастие далеко не сразу и не без борьбы и помощи
Божией. По его рассказам, когда он еще подвизался в
пустынножительстве,[57] то сначала имел много беспокойства от плотских
страстей и усердно молил Бога об облегчении брани, и только молитвами
своего духовного отца получил совершенное бесстрастие, благодаря
которому перестал ощущать плотское вожделение не только наяву, но и во
сне.[58] Таким же бесстрастием обладал и св. Андрей.[59] А в истории
святости были случаи достижения даже такой степени, при которой не
бывает возбуждений, свойственных и малым детям.[60]
Итак, отвечая на поставленные в начале вопросы, теперь мы можем
прямо сказать, что стыдливость, как аффективная рефлексия на
неблагообразие, не является сама по себе ни добродетелью, ни грехом.
Тем или другим она становится в зависимости от цели и мотивации высших
сил. Добродетелью она является тогда, когда удерживает от действия
греха или его развития. Если же она скрывает совершение греха и
удерживает грешника от его исповедания, так как, к примеру, делают это
неопытные в подвижничестве, внезапно обнаружившие в себе сильное
действие похоти и скрывающие это действие от наставников своих по
чувству стыдливости,[61] то такая стыдливость справедливо подлежит
осуждению. Стыдливость действительно может быть украшением, но только
до тех пор, пока находится на службе у добродетельного ума, ведущего
брань с грехом. По прекращении же этой борьбы стыдливость неуместна в
любом случае, закончилась ли эта борьба победою ума или его
поражением.[62]
Таким образом, стыдливость имеет временный характер и в жизни
вечной, где нет места греху, ей так же нет места. Нельзя поэтому,
изображая святость, украшать ее характером стыдливости, как это делают
западные живописцы при написании своих Мадонн и святых.[63] Изображать
Пресвятую Богородицу с достоинствами девицы цветущего возраста, со
взором нежным, томным и влажным, слегка углубленным и слегка
рассеянным, полным робкой стыдливости, следы которой виднеются на щеках
в виде легкого розового оттенка, по меньшей мере неприлично, ибо Она,
по свидетельству Духа, была настолько чиста и непорочна, что никогда не
имела не только нечистых дел, но и нечистых мыслей[64] и была вовсе
неприкосновенна для каких-либо чувственных, плотских ощущений, в
особенности тогда, когда "чистая по собственному состоянию тела и духа,
соделалась чистейшей от творческого всесильного действия,
произведенного в Ней животворящим, очищающим, обновляющим, изменяющим,
притворяющим свои сосуды, Духом Божиим", так что из чистой Она
"соделалась Пречистою, чуждою всякой скверны помышляемой и
ощущаемой".[65] То же самое мы должны сказать и о святых, шедших вслед
Ея.
И хотя перед красотой земной, полной робкой стыдливости и вместе
великой прелести, наше предпочтение отдается красоте небесной, не
стыдящейся какой-либо неблагообразности,[66] все же, когда мы говорим о
людях, еще живущих во плоти и по плоти, то в применении к ним
стыдливость является подлинным украшением, как действием
противодействующим похоти плоти. Именно в последнем случае, мы
соглашаемся с мнением древней мудрости, что жена стыдливая – это не
просто благодать, но благодать на благодать (Сир. 26;18) и охраняема
она должна быть с особенной тщательностью.
Продолжение
