$IMAGE1-right$
Газета «Наш
Мир» Вопрос: Это все местные злаки?
Андрей Ланьков: Нет. Бывают местные злаки, бывают импортные. Если ты едешь в командировку, ты берешь открепительный талончик и, видимо, через учреждение, куда ты командирован – точно я не скажу, – отовариваешь карточки. Вот такая система.
Вопрос: Каков процент сельского населения?
Андрей Ланьков: Маленький – всего четверть.
Вопрос: Какая там система в деревнях? – там есть карточная система?
Андрей Ланьков: Там тоже карточная система, но работающая по другой схеме, чем городах. Карточная система в деревнях работает следующим образом. После сбора урожая – примерно в октябре месяце, проводится расчет таких же норм на взрослого человека. Для детей там есть своя шкала. На взрослого это те же 700 грамм. По этой шкале вычисляют, сколько полагается твоей семье на год, и ты получаешь сразу годовой паек. Во времена голода были попытки сокращать этот паек. А остальное, естественно, – государству.
Вопрос: Там что-то типа колхозов или частные хозяйства?
Андрей Ланьков: У них суперколхозы в смысле уровня обобществления. Дело в том, что до кризиса, в начале 1990-х годов, в этих колхозах площадь приусадебных участков не могла превышать 100 квадратных метров. Это максимум, во многих случаях она была ниже. Понятно, что на 100 квадратных метрах ни фига не вырастишь. Во время голода проводили изъятия. Но потом обнаружилось, что когда у крестьян изымают слишком много, получается еще хуже. С конца 1990-х – начала 2000-х годов крестьянам стали их норму выдавать регулярно. Посчитали, видимо, что иначе вообще ничего не получишь, крестьяне ничего делать не будут. В последнее время удар голода и недоедания – сейчас есть только недоедание – приходится в основном по жителям малых и средних городов, провинции, низовому чиновничеству и рабочим. Хотя, повторяю, они сейчас от голода не умирают, но по весне у них сильно бурчит в животе.
Вопрос: А что с продолжительностью жизни и детской смертностью?
Андрей Ланьков: Не готов ответить на второй вопрос, на первый готов. Демографическая статистика есть. В начале 1990-х годов – что-то в районе 68-69 лет, то есть много. Для страны с таким ВВП – очень много. Я думаю, что это – одна из вещей, которые сталинистские системы делают хорошо. Я говорю не про нынешнее государство. Я не называю нынешнее северокорейское государство сталинистским – оно больше походит на Африку, в которой вдруг испортилась погода и резко похолодало. Я говорю про то старое государство, государство Ким Ир Сена. У сталинистского государства есть очень интересные вещи – оно обеспечивает тотальность прививок, оно обеспечивает тотальную диспансеризацию. А это очень способствует увеличению средней продолжительности жизни.
Вопрос: А все-таки многолетнее недоедание сказалось на физическом облике северных корейцев?
Андрей Ланьков: Рост.
Вопрос: А вы визуально определяете различия между северными и южными корейцами?
Андрей Ланьков: Это рост. Дело в том, что исторически северокорейцы были чуть выше южан. В 1938 году японцы провели среднее исследование роста, выделив три группы: Центр, Юг и Север. Тогда у них получилось, что жители Севера были в среднем на два-три сантиметра выше жителей Юга. И понятно почему, хотя корейские националисты всех мастей очень любят рассказывать сказки об исключительной гомогенности корейского народа. Север – это все-таки Когурё в основном, это люди, тесно связанные с Манчжурией, со всей этой кашей кочевых племен, это здоровенные монгольские богатыри. А Юг – это Силла, это низенькие, маленькие, кучерявенькие выходцы с юга.
Реплика из зала: И они за 40 лет поменялись местами.
Андрей Ланьков: Да, северокорейцы и южные корейцы за 40 лет поменялись местами, и разница составляет те же три сантиметра. Причем для младших возрастов разрыв существенно больше: есть данные, что разрыв достигает 7-8 сантиметров. Эти данные не из пальца высосаны: северокорейцы разрешают измерять рост своих детей и подростков. По данным пятилетней давности получается, что у детей десяти лет разница в росте достигает 7-8 сантиметров. То есть недоедание привело к тому, что северокорейцы стали существенно ниже ростом.
Борис Долгин: А остальные показатели? Комплекция, вес?
Андрей Ланьков: Все то же самое. Вес при рождении – это тоже проблема. Тощенькие они.
Вопрос: По поводу саморефлексии северокорейской элиты. Почему они считают, что у них что-то не получается?
Андрей Ланьков: Я думаю, что на самом верху у них может быть ощущение такое: плевать на все, главное – продержаться подольше! Они боятся.
Вопрос: Они циники?
Андрей Ланьков: Думаю, что на самом верху – циники. На уровне ниже, объяснение, скорее всего, примерно такое – да, блокада, да, империалистическое давление, зато мы не встали на колени, мы гордые.
Вопрос: У них есть понимание того, что если запустить рынок, все будет хорошо?
Андрей Ланьков: Нет. У них есть понимание, и совершенно справедливое, что запусти рынок – и всем им крышка.
Вопрос: А у населения?
Андрей Ланьков: На Китай смотрят с завистью. Китай воспринимается как пример капитализма. Про Китай даже во внутренней пропаганде говорится, что там ревизионистские силы подло ввели капитализм – типа Китай гниет и разлагается. Пользуясь советским выражением, люди говорят: «Нам бы так поразлагаться, как Китай».
Человек, который оказывается в Китае, полностью шокирован. Не так давно, будучи в Китае, я разговаривал с человеком, который занимается организацией помощи Северной Корее. Я поинтересовался, как ведут себя северокорейские чиновники, первый раз оказавшиеся в Китае. Например, низовые чиновники, на уровне завотделом райкома, уездного комитета. Он говорит, что в первую ночь они обычно не спят. Причем, речь идет о глубокой китайской провинции, которая, ну, Урюпинск – Урюпинском.
Вопрос: Может быть, вы оговорились, но вы сказали, что руководство очень умное.
А Ланьков: Да, умное.
Вопрос: После чего вы сказали, что все руководство по образованию на уровне нашей политэкономии 1960-х годов. Разве это не противоречие?
Андрей Ланьков: Здесь нет никакого противоречия. Эти люди не умеют управлять страной, экономикой. Хотя, с другой стороны, я не знаю, как такую экономику и в такой ситуации мог бы вытянуть целый комитет Нобелевских лауреатов.
Вопрос: Нет, я спрашивал не об этом. Вы говорили об уме, и я спрашиваю, как при таком уровне образовании они могут сохранять власть и управлять страной, причем много лет? В чем их политическая цель?
Андрей Ланьков: Они живы, и они правят страной. Это и есть их цель сейчас. Ехидна с утконосом, единственные выжившие яйцекладущие млекопитающие, наверное, очень хорошо приспособлены к окружающей среде. Потому что все остальные их родственники вымерли сто или пятьдесят миллионов лет назад. Ситуация такая, что они уцелели.
Вопрос: Они просто выживают?
Андрей Ланьков: Да, они – безусловные мастера выживания. Когда спрашивают, какова политическая цель северокорейского руководства, я думаю, что цель очень простая: умереть в своей постели.
Вопрос: Возможен ли переход из одного статуса в другой?
Андрей Ланьков: Почти невозможен. Это вещь, которую не всегда понимают. Известно, что страной правит Семья. Сейчас, похоже, на подходе уже третье поколение. Но люди второго эшелона – это дети, а иногда и внуки тех, кто был во втором эшелоне 20-40 лет назад. Высшее чиновничество – это в основном выходцы из семей высшего чиновничества. То есть уровень вертикальной мобильности очень, очень низок.
Вопрос: А армия дает возможность это обойти?
Андрей Ланьков: Армия дает одну возможность: обойти на низовом уровне. Именно в этом главная причина, почему служба в армии, достаточно тяжелая и очень долгая, порядка 10 лет, была исключительно популярна вплоть до начала кризиса. Люди хотели идти в армию, потому что человеку с умеренно плохим сонбуном именно армия давала единственную серьезную надежду на улучшение этого сонбуна. Человеку со средне-хорошим сонбуном армия давала надежду сделать себе хороший сонбун. Армия – это возможность вступить в партию, армия – это возможность стать низовым чиновником, армия – это привилегированное поступление в высшее учебное заведение. Для человека без особых связей, но при этом не окончательно скомпрометированного какими-то делами прадедов, это едва ли единственный надежный социальный лифт.
Вопрос: А каковы ограничения для вступления в партию?
Андрей Ланьков: Существуют квоты. Сейчас (с конца 1990-х годов) за вступление в партию стали активно платить. И платят много. Это взяточное дело, чего не было раньше. Существуют квоты, то есть конкретным организациям (на уровне уездов) дают квоты на прием в партию: сколько человек можно было принять.
Вопрос: Из «плохих» страт могли вступать в партию?
Андрей Ланьков: Да. И это очень интересная вещь. Существовала обязательная инструкция: принимать в партию небольшое количество людей с плохим сонбуном. Это количество тоже было квотировано. Лишенцев принимали в партию, но при этом им не давали ничего другого. Вот он вступил в партию – и молодец, поздравляю тебя – и все.
Вопрос: Но возможность какого-то улучшения это давало?
Андрей Ланьков: Это давало легкие шансы на улучшение, но скорее уже для детей.
Вопрос: Как переводится слово «сонбун»?
Андрей Ланьков: Социальное происхождение. В армии эти квоты для вступления в партию всегда были существенно выше, и это одна из причин, по которой люди хотели служить в армии. Сейчас таких людей значительно меньше. Тема, которая постоянно возникала в разговорах, привлекать ли детей к службе в армии, существенно сократилась
Вопрос: А система госбезопасности из кого набирается в основном?
Андрей Ланьков: Не в курсе. Но, общаясь с северокорейцами, я обнаружил одну забавную особенность. Когда я вижу человека, как правило (но не всегда) мужеского пола, при этом склонного к рефлексии, с приличным образованием и кругозором, а главное – с умом и вот с этим чутьем, то после определенного количества алкогольных напитков я с вероятностью в 60-70% узнаю о нем именно это. Это просто мистика какая-то. Нет, я нормально отношусь к госбезопасности, но должны же быть нормальные люди за ее пределами.
Реплика из зала: Это говорит о высоком качестве режима, если они такое обеспечивают.
Андрей Ланьков: Будем говорить иначе: только такие и бегут. Но они именно оттуда, это меня просто поражает.
Вопрос: А если я с каким-то сонбуном непонятным мечтаю стать сотрудником органов госбезопасности, какие у меня шансы?
Андрей Ланьков: Ваше первое замечание существенно влияет на все, потому что вопрос именно в сонбуне. На вторую часть вопроса я не готов ответить. Не знаю.
Вопрос: А какой статус был у японских репатриантов?
Андрей Ланьков: Хитрый. Они входили в группы с плохим сонбуном. Но в то же самое время им давали кучу привилегий, связанных с тем, что часть привилегий они реально покупали, а часть имели изначально. Например, будучи репатриантом, всегда можно было получить право на жительство в Пхеньяне, если твой родственник в Японии делал особо щедрый подарок Вождю или еще что-то. Что-то покупалось вполне официально, не коррупционно, что-то – коррупционно. Вот кому действительно было плохо, кому сильно доставалось, – их было не так мало, кстати, – это те репатрианты, у кого не было родственников или друзей, готовых посылать им деньги в КНДР. Для таких людей дискриминация была огромной, а то, что ее снижало, отсутствовало.
Вопрос: Я продолжу тему репатриантов. Дело в том, что часть корейцев была на территории Советского Союза. Что с ними происходило? Как оценивались родственные отношения с бывшими корейцами Южного Сахалина, Средней Азии и так далее?
Андрей Ланьков: Наличие родственников за границей – это плохо. Корейцы Сахалина и корейцы Средней Азии не были столь актуальны для них, и по очень простой причине. Корейцы Сахалина в подавляющем большинстве – около 85% – выходцы из южных провинций.
Реплика: Я имел в виду, что в 1945-м году там были северные корейцы.
Андрей Ланьков: В 1945-м их было мало. С 1946 по 1949 год советская гражданская администрация проводила оргнабор в Северной Корее. В 1945 году на территории Южного Сахалина находилось примерно 28 тысяч корейцев – и почти все они были из южных провинций. К ним добавилось порядка 8-9 тысяч (точной цифры не установлено) северных корейцев. Эти корейцы были направлены туда с тем, чтобы по окончании срока вербовки все они вернулись назад, в Северную Корею. Но фиг они выехали: большая часть осталась. Таким образом, на старте мы имеем 25 тысяч южан и максимум 5 тысяч не выехавших северян, а это погоды не делает.
Корейцы Средней Азии – это бывшие корейцы Посьетского района Приморья (близ Владивостока). В 1937 году, к моменту переселения в Среднюю Азию, численность их составляла 180 тысяч человек. Хотя все они когда-то являлись выходцами из северных провинций, основная их масса переселилась в Россию на рубеже ХIХ-ХХ веков, так что к 1950-му году они утратили все связи со своими родственниками в Корее. С 1962 года, как правило, обмен письмами с заграницей был запрещен, хотя периодически просачивались какие-то письма.
Другое дело – это корейцы из Китая. Эмиграция в Китай шла в 1920-30-ые годы. Она шла из северных провинций, и люди не уходили далеко. Они уходили через охраняемую границу, но связь сохранялась очень серьезная – это всего-то через речку. Вот это – серьезная проблема, и что с ней делать, они не совсем понимали.
Наличие родственников за границей, конечно, являлось умеренно компрометирующим фактором. Но именно умеренным. Я знаю одного человека, который в свое время был возвращенцем из Китая, соответственно, с кучей родственников из Китая. Его как человека с плохим сонбуном, как и положено, отправили на шахту. Он написал письмо чуть ли не Ким Ир Сену или кому-то из высших руководителей, где сказал следующее: «Мой отец погиб в Корейской войне, командуя ротой (и это чистая правда – А.Л.). Все мои родственники героически воевали, и куча народу погибла в войне с японцами. Так за кого же вы меня тут держите?!!» Кто-то в ЦК вмешался, его из шахты изъяли и отправили служить в охрану Ким Ир Сена. Он и служил, а потом стал достаточно известным журналистом-аналитиком и вообще очень умным человеком. Бежать ему пришлось после того, как в начале 1990-х стали сажать интеллигенцию и силовиков, связанных с Советским Союзом. А он с ними очень много общался – это дело Академии Фрунзе. Вот когда стали активно грести тех, у кого были связи с Советским Союзом, он все понял и бежал. Он не хотел бежать, он хотел остаться в Северной Корее, к тому же, у него были сложные семейные обстоятельства, потом попытался отсидеться в Китае, но в конце концов махнул на все рукой и уехал в Южную Корею, где сейчас и работает.
Вопрос: У меня такой личный вопрос. Почему все ваши информаторы готовы обсуждать с вами свою личную жизнь. Внешне вы не похожи на корейца или на китайца. Вы ведь европеец, чужеземец, а расспрашиваете о достаточно интимных вещах.
Андрей Ланьков: Это традиционное обвинение, которое часто произносят: можно ли им верить, не заинтересованы ли они в выдумке историй? У меня есть два варианта ответа. Первый: я не задаю вопросов, касающихся политически жарких тем, я не задаю вопросов о концлагерях – я всего этого не трогаю. Я не понимаю, зачем учительнице, живушей на пять центов в день, выдумывать историю о том, как она ушла с работы и организовала табачную фабрику, на которой девочки-подростки крутили табак. Я не знаю, какие политические или иные цели преследует человек, который рассказывает о том, как он тайно купил в Китае грузовики, ввез их в страну и возил на них соль с частных приисков ворованный цемент. Причем он удивлялся, как можно столько воровать. А второй вариант – я достаточно известен в Корее, много пишу по-корейски, в этих кругах мое имя достаточно известно.
Реплика из зала: То есть на вас работает ваш сонбун?
Андрей Ланьков: Да, на меня работает мой хорошо заработанный сонбун. Если речь идет о простом человеке, человеке с улицы, то обычно это первый вариант. Если это человек, который относится к северокорейской беженской эмигрантской интеллигенции, это, как правило, вариант №2.
Вопрос: Вы высоко оцениваете северокорейское руководство, наделяя его умом, изворотливостью, сообразительностью и приспособляемостью. Почему вы такое поведение столь высоко оцениваете? Вроде бы умная элита – это та, которая может в критической ситуации цинично перевести часть госсобственности в частные капиталы, легализовать их на Западе, то есть начать какую-то реформу. Иными словами, провести трассу, которую поддерживают элиты ряда стран.
Борис Долгин: То есть почему вы так высоко оцениваете умную тактику, а не умную стратегию?
Продолжение вопроса: Ведь понятно, что кризисная экономика не имеет бесконечного продолжения.
Андрей Ланьков: Их логика такая: нам бы день простоять, да ночь продержаться.
Вопрос: Что же в ней умного?
Андрей Ланьков: Понимаете, я не вижу альтернативы ей. Я не вижу умной стратегии («умной» с точки зрения групповых интересов элиты). Главное препятствие, которое делает коррумпировано-номенклатурную реформу невозможной, – это существование Южной Кореи – однонациональной и процветающей соседней страны. Если они начнут заниматься этими маневрами, скорее всего, их ждет судьба ГДР, что для них очень плохо. Я постоянно говорю: «Дайте северокорейской элите шанс». Я пишу об этом статьи, вот книжка вышла в Корее недавно. Эта моя книжка не называется «Давайте спасем Ким Чен Ира и всех надсмотрщиков лагерей от кары», но такая идея там очень четко звучит. Она не главная, но она присутствует. Понимаете, я постоянно говорю, что этим людям нужно дать шанс, но они не могут выйти из этого положения. Потому что в случае реформ слишком велика вероятность того, что система рухнет по гэдээровскому варианту. И сразу начнут вылезать всякие страшные истории. Когда я занимаюсь Севером, я умышленно избегаю страшилок, которых я знаю очень много. Это действительно страшный режим, особенно при Ким Ир Сене – сейчас он стал намного мягче. Кроме того, будет экономический кризис, будет социальный кризис, будет шок для этих людей – для большинства людей.
Какую-то участь нынешней элиты, возможно, удастся кооптировать. И, хотя это очень цинично, но – как я уже говорил – я двумя руками «за». Но все равно в условиях кризиса встанет вопрос о поиске козлов отпущения. И очевидно, что эти люди, многие из них, станут козлами отпущения. И их со всеми их швейцарскими счетами будут вынимать, доставать и, как полагается при бунте народном или угрозе такого, бросать с крыльца на копья.
Вопрос: Вы видите там какую-нибудь развилку?
Андрей Ланьков: Нет. Я вообще не вижу хорошего решения ситуации. Я сейчас коротко перечислю все возможные сценарии, но все они плохи – причем плохи для всех, или почти для всех. Собственно говоря, выбор там такой: мы топимся, мы вешаемся или мы травимся. Сейчас просто не просматривается альтернативных сценариев. Но, во-первых, сегодняшнюю ситуацию можно продержать довольно долго. Я уверен, что по крайней мере до смерти Ким Чен Ира никаких серьезных перемен не произойдет. Более того, в качестве наследника Ким и его окружение выбрали молодого парня, самого младшего сына Всепобеждающего Полководца; официально говорят, что ему 30 лет, но реально – чуть больше 25. Значительную часть своей жизни он провел за границей: у него нет связей в стране, нет опоры в аппарате, нет опыта и понимания ситуации.
Вопрос: Ким Чен Ир тоже получал образование за границей.
Андрей Ланьков: Нет, Ким Чен Ир не получал образования за границей. Он окончил экономический факультет, кафедру политэкономии в Университете имени Ким Ир Сена. Сообщения, что в начале шестидесятых он учился в ГДР, не подтвердились. Более того, по ряду причин он и не мог учиться за границей, потому что тогда было время жесткого кризиса в советско-корейских отношениях. Поездка его в Советский Союз была полностью исключена – как раз тогда отозвали из СССР всех студентов.
Они похищали людей, они вели спецоперации на территории Советского Союза, и довели Кремль до того, что Хрущев выгнал из страны северокорейского посла. Насколько я понимаю, изгнание посла – это вообще единственный случай в истории дипломатических отношений социалистических стран. Изгнание за особую активность по этой части.
Однако вернемся к предыдущей теме. Значит, ситуация такая. Вот они выбрали в качестве наследника Ким Чен Уна, младшего сына, причем выбрали, потому что он – никто. Если Кем Чен Ир завтра умрет, то 25-летний парень вынужден будет слушать старую гвардию. Тех людей, которые сейчас определяют политику страны. Скорее всего, это Чан Сон Тхэк или другие люди из окружения Ким Чен Ира. Его родственники, его очередная боевая подруга. И значит, Ким Чен Ун поначалу продолжит эту же линию, линию старой гвардии.
В дальней перспективе – 10 лет, 20 лет, 30 лет, я не знаю – система, конечно обречена. Рано или поздно произойдет срыв. Именно потому, что они ничего не меняют, срыв будет очень резким, внезапным, совершенно безо всякого предупреждения. Меня часто спрашивают, на что нужно обращать внимание, когда это начнется? Я всегда говорю: ни на что. Все мы, и вы тоже, узнаете об этом из газет. Что может спровоцировать кризис? – Да все, что угодно. Наиболее вероятные варианты такие. Первое. Это неудачно предпринятая реформа. То есть в какой-то следующей точке новое руководство по глупости или по добросердечию попытаются реформировать страну и взорвет ситуацию. Второй вариант – это неудачный переворот, и какие-то контры внутри элиты, потому что единство у них высокое, но оно же не вечное. Третий вариант – это случайная драка на базаре. Полиция арестовывает популярную торговку соевым соусом, при этом пару раз дает ей по физиономии, толпа бросается на ее защиту. Уже сейчас бывают вспышки волнений на рынках, и довольно часто.
Что будет дальше? – Кризис. Хаос. И вариант первый: Южная Корея берет эту территорию под свой контроль. Но в силу разных причин, о которых у меня сейчас нет времени говорить подробно, в Сеуле не очень в этом заинтересованы. Есть большая вероятность, что даже в случае дестабилизации в Северной Корее южане не решатся пойти на вмешательство. Хотя при этом из Сеула будет извергаться много риторики насчет «вечного единства великого корейского народа». Вариант второй – Северную Корею поглощают китайцы. «Поглощают» не в смысле аннексии, конечно, а в смысле установления там марионеточного режима, который будет контролироваться Пекином. Китайцы совсем не хотят туда влезать, но если у них будет такой кризис по соседству, он будет представлять прямую угрозу безопасности Китая. Китайцы не делают особого секрета из того, что они готовятся к такому повороту событий, но при этом они крайне его не хотят.
Я лично считаю, что германский вариант поглощения является меньшим злом, но надо помнить, что для большинства северокорейцев это все равно очень страшный удар. Сначала они там наедятся чистого риса, потом радостно купят подержанные машины, а через какое-то время они обнаружат, что в этой новой системе они стали гражданами третьего сорта. И шансов приспособиться у них будет очень мало. Очень мало!
Вопрос: А сейчас у них есть какое-то самосознание, и в чем оно заключается?
Андрей Ланьков: «У советских собственная гордость». Мы крутые, у нас есть ядерная бомба, мы гордо стоим против всего мира – в это верят очень многие. Трудно сказать, до какой степени люди в это верят, но в это верит большинство.
Вопрос: Я хотел спросить, существует ли со стороны Южной Кореи какая-то пропаганда?
Андрей Ланьков: Практически нет. Я уже говорил, что они придерживаются такого мнения: «лишь бы оно стояло». В свое время было принято решение о прекращении взаимной пропаганды. Правда, реально решение не совсем выдерживается обеими сторонами, иногда оно вяло нарушается. В частности, в Южной Корее существует радиоканал, который сознательно программы подбирает и осуществляет вещание таким образом, что сразу становится понятным – канал адресован северокорейскому слушателю. Хотя острота критики северокорейского режима на этом канале резко снижена. Работает несколько маленьких радиостанций, созданных эмигрантскими группами, но при этом сеульские власти эти группы скорее терпят, чем поошряют, и собственно вещание со своей территории им не разрешают (в радиостанциях только готовят материалы).
Кроме того, часть эмигрантских групп периодически запускает на территорию северян аэростаты с листовками. Они особого эффекта не имеют: ну, свалились сверху листовки, человек прочел их – ну и что? Организаторы этого дела, которым я говорю, что они зря стараются, отвечают: «Важно не содержание, важно качество бумаги». Да, качество бумаги действительно мощное. Впечатляет.
Борис Долгин: А на что они рассчитывают, с какой целью действуют? Как они видят оптимальный сценарий действия этой листовки?
Андрей Ланьков: Это в основном оппозиционная интеллигенция и северокорейская эмигрантская интеллигенция. Как они это видят? Ну, поинтересуйтесь у наших радикалов, например, у Буковского, как он в 1970-м году видел будущее Советского Союза. Просто это оппозиционно настроенная радикальная интеллигенция жесткого типа.
Андрей Ланьков: А какие существуют станции, которые вещают на Северную Корею?
Андрей Ланьков: Южнокорейские существуют, еще есть несколько станций, которые ведут вещание через третьи страны. Они укомплектованы перебежчиками.
Вопрос: Это вариант радио «Свобода»?
Андрей Ланьков: Да, есть американский вариант радио «Свобода». Есть несколько полунезависимых станций с очень небольшим бюджетом, но кое-как работающих.
Вопрос: А в каких странах они работают?
Андрей Ланьков: Физически передатчики находятся, скажем так, в третьих странах, редакции – в основном в Сеуле.
Вопрос: Насколько популярны эти радиоканалы?
Андрей Ланьков: Кто же его знает? Кто-то слушает, а насколько слушателей много, я не знаю.
Вопрос: А как же приемники они переключают?
Андрей Ланьков: Насколько я знаю, люди и раньше переделывали приемники. Когда проводились регулярные досмотры домов – а они проводились, – их искали, но обычно не находили. Кроме того, сейчас довольно много приемников ввозится через Китай. У этих станций есть аудитория, но я не берусь ее точно определить.
|
