Газета «Наш
Мир» Спор о параметрах женской красоты ведется с тех пор, как эта красота была замечена. Каждая эпоха предлагает свой зрительный идеал слабой половины человечества. Здесь масса повторов и возвратов в ушедшие века, посему, когда сегодня пытаются утверждать, что нынешний образ модели, худой до измождения, есть изобретение XXI века, либо лукавят, либо не владеют историей вопроса.
Толсты не в меру
Конечно, нельзя не признать, что в допетровской Московии ценили женщин исключительно упитанных и краснощеких, как говорится, кровь с молоком. И меры в своем увлечении не знали, щедро добавляя к природным краскам румянца, добытого из сока свеклы или толченого кирпича. Немногочисленные иностранцы, посещавшие заветный край, удивлялись подобным пристрастиям.
Впервые россияне засомневались в отработанном столетиями образе «писаной», то есть подкрашенной, красавицы тогда, когда доступ иностранцев в Московию сделался более или менее свободным. То есть тогда, когда наша страна стала именоваться Российской империей. Именно тогда царь Петр затеял устраивать «ассамблеи» – приемы с музыкой и танцами, на которых доморощенные и приезжие кавалеры могли наслаждаться совершенством главного, как мы теперь считаем, богатства России – ее женщинами. Тогда-то и выяснилось: всем хороши наши красавицы, только толсты не в меру.
Иностранные экскурсанты, соприкасавшиеся с придворной жизнью, не могли не отметить сей прискорбный факт. Екатерина I, по донесениям французского дипломата де Кампредона, непрерывно хворала «вследствие своей чрезмерной полноты». Великанша Анна Иоанновна, что была на голову выше всех своих сподвижников мужского рода, была «толста и сутуловата». Но и Елизавета Петровна, по характеристике испанского дипломата де Лирия, «красавица, каких я никогда не видывал», тоже удручала своими непомерными габаритами.
Секретарь французского посланника в Петербурге Маньян сообщал 24 декабря 1726 года, что замужество Елизаветы Петровны не терпит отлагательства, ибо «юная принцесса и так чересчур полна для своих лет и может, вследствие этого, сделаться через несколько лет бездетной навсегда». Боже мой, это же семнадцатилетней девчонке вынесли такой жестокий приговор!
А как не выносить? Ведь Маньян приехал из Франции, где еще была жива память о знаменитой куртизанке Нинон де Ланкло, рассуждавшей так: «Женская грудь достаточна, если она умещается в ладони мужчины». Для прелестей же русских красавиц другой раз и полдюжины ладоней не хватало...
Стройность против самобытности
Прошел почти весь XVIII век, прежде чем разразилась первая великосветская драма, связанная с неприятием мужем избыточной стати своей жены. Речь о великом князе Павле Петровиче, засмотревшемся на фрейлину Нелидову.
Супруга Павла Мария Федоровна – умница, красавица, рукодельница и музыкантша – была полнокровной блондинкой. Нелидова – вертлявая брюнетка со смуглой кожей лица. Один из современников сказал о ней: «Черна, как жук». Вот общество-то этого «жука» и понадобилось с некоторых пор будущему Павлу I.
Мария Федоровна плакала, страдала, предпринимала двухчасовые пешие прогулки по Павловску, чтобы уменьшить свои габариты. Она знала, что не по нраву в ней ее дорогому муженьку. Хотя все другие, в том числе и свекровь Екатерина II, ничего не понимали.
Противоречие во взглядах на женскую красоту оказалось очевидным, и вся дальнейшая история России прошла под знаком этого конфликта. Сторонники национальной самобытности продолжали любить дамочек крупных и тяжелых, а вот все, кто смотрел на Запад, стали тяготеть к женщинам худым и стройным. Причем этот водораздел проходил сразу по нескольким планам – политическому, социальному и географическому.
Бестелесный идеал
В. Г. Белинский, разразившись в середине XIX века едким эссе «Петербург и Москва», констатировал общепризнанный к тому времени факт: «Для русского купца, особенно москвича, толстая статистая лошадь и толстая статистая жена – первые блага в жизни». Иными словами, в XIX веке женская красота рассматривалась в России в двух взаимоисключающих ипостасях – как сугубо материальная и духовная, почти бестелесная.
Материальную красоту любили в Москве, а бестелесную – при дворе Николая I, где царили две общепризнанные красавицы, очень похожие друг на друга: императрица Александра Федоровна и Наталия Николаевна Пушкина. Обе роста выше среднего, одну и другую мемуаристы именовали пальмами. Обе болезненно бледные и непомерно худые, хотя и многодетные мамаши. К тому же еще и с явными признаками нездоровья. Между тем обе обладали невероятной притягательной силой для самых знаменитых мужчин эпохи.
«Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 или даже 36», – записывал в своем дневнике Пушкин. А после кончины императора Николая I нашли тайный сувенир – золотые часы с портретом Наталии Николаевны. Царь берег их всю жизнь и тщательно прятал от горячо любимой супруги.
Низкорослого Пушкина и великана Николая I неотвратимо влекла к этим женщинам их хрупкость, даже бестелесность. Ведь заметил же, хотя и с издевкой, другой кумир эпохи, М. Ю. Лермонтов, в повести «Княгиня Лиговская», что «бледность и худоба интересны». И действительно, на что только не шли красавицы, дабы подражать императрице и жене поэта. Екатерина Сушкова вспоминала, что стала курить трубку и сигары, доводя себя до бесчувствия. Кроме того, сам образ жизни светского общества, танцы ночи напролет, провоцировал всякого рода недомогания, которые тут же отражались на лицах прекрасного пола.
Прогресс требует... жилистости
К концу XIX века в обществе наметился явный интерес к болезненности и женщинам больным или сжигаемым страстью как болезнью. Лицо певицы Забелы-Врубель в образе царевны-Лебедь с синими тенями вокруг глаз, безвозрастный облик боярыни Морозовой на известном портрете – у всех них превалирует дух над плотью.
Однако последние десятилетия Российской империи подобной болезненностью, конечно, не исчерпывались. Еще в царствование Николая I намечается все возрастающий интерес к спорту. И это, конечно, не могло не диктовать свои условия, предъявляемые женскому телу. Можно ли себе представить кустодиевскую купчиху наездницей или бегающей на коньках, как это делала старшая дочь Николая I Мария Николаевна?
Другой аспект проблемы – социальный. С 1830-х годов русские монархи озабочены тем, чтобы более активно ввести женщин в круг общественной жизни. Постепенно им разрешается быть врачами, предпринимателями, сотрудниками учреждений. А это тоже не могло не отразиться на особенностях женской фигуры.
Таким образом, процесс, который мы наблюдаем в наши дни, когда женщины помешаны на худобе, не сегодня начался и не завтра кончится. Художник и модельер Лев Бакст вообще связывал его с понятием прогресса, который нельзя ни остановить, ни обратить вспять. Прогресс требует спортивности – худощавости, жилистости и, как теперь принято говорить, амбициозности. В итоге худобу даже нельзя назвать исключительно эстетической категорией. Скорее это признак peaлистического взгляда на жизнь. Естественно, мы не касаемся крайностей: они всегда экстравагантны и к реальности имеют лишь косвенное отношение.
Иллюстрация из модного журнала конца XIX – начала XX вв. |
