| Газета "Наш Мир" Газета
«Наш
Мир» После публикации специального репортажа из Ирака «Оккупация.»
(«Завтра», 2009, № 11), в редакцию нашей газеты поступило множество
откликов и писем с просьбой рассказать об авторе этой статьи и
подробностях её поездки в Ирак. Выполняя пожелания читателей, публикуем
интервью с Надеждой Кеворковой.
"ЗАВТРА". Надежда, расскажите о вашей увлечённости
исламским миром, откуда она?
Надежда КЕВОРКОВА. Это нельзя назвать увлечённостью,
постараюсь разъяснить мысль. История сложилась так, что люди, которые
исповедуют ислам, оказались, образно говоря, в центре событий. Военные и
противоправные действия, в большинстве своём, происходят там, где
проживают мусульмане. Поэтому журналисты и ездят в исламские страны и
регионы, не только я. Зона ислама превращена в зону войны против
мусульман под самыми разными предлогами. Люди, которые часто ездят в
исламские регионы, любят мусульман, потому что это очень добрые,
воспитанные и отзывчивые люди и потому, что эти люди не сдаются на
милость "нового мирового порядка". Мусульмане — в большинстве своем это
люди с ясным политическим видением.
"ЗАВТРА". И всё же, что-то ведь делает мусульманскую
тему особенной для вас?
Н.К. Расскажу о своей первой встрече с мусульманами.
Тогда мне было пятнадцать лет, я находилась на археологической
экспедиции в пустыне Туркмении. Экспедицией руководил весьма уважаемый
академик Вадим Михайлович Масон. Вокруг на двадцать пять километров не
было никого, кроме нас и пограничной зоны, где сходятся границы Ирана и
Афганистана.
Вадим Михайлович был очень раздосадован тем, как московские
мальчики и девочки воспринимают действительность. Он считал, что мы,
желторотые юнцы, вообще ничего не понимаем в этой жизни. Для каждого он
подбирал свой ключик. Со мной он поступил так: в выходной день его жена,
я и он сели в УАЗик, Вадим Михайлович сказал, что сейчас покажет мне
одно очень интересное место, и мы поехали по пустыне. Путь вышел
неблизкий, никаких дорог там, естественно, не было.
Мы приехали в семью сельского учителя. В сельской школе он
преподавал всё — от математики до истории. Выйдя на пенсию, он стал
преподавать арабский язык и ислам, переехал к старинному мавзолею XIV,
кажется, века, который начал восстанавливать силами своей семьи. В этой
семье Вадим Михайлович меня и оставил. Дал напутствие: ты тут увидишь,
как люди живут, как всё происходит.
Мне абсолютно не было страшно: в советское время мы вообще
ничего не боялись, нам, конечно же, ничего не угрожало. Я была полностью
под защитой этой семьи. Мусульмане не убеждали, не произносили никаких
лозунгов, они просто очень добросердечно меня приняли, а там уж я сама
видела, насколько мне было доступно видеть в 15 лет что-либо, кроме
себя: как у них строятся отношения в семье, какая степень
доверительности, душевности в семье. Меня тут же вовлекли во все
домашние дела, было очень весело, там я впервые увидела, как ткут ковёр.
Поскольку семья была верующая, они смогли показать мне
совершенно другой мир, который советские люди не видели. Это был мир
глубокой веры. Тогда я первый раз задумалась о том, как же всё
происходит в нашей жизни; могу сказать, что это был очень полезный опыт.
Вот так я познакомилась с мусульманами — буквально в быту. Когда в 90-х
годах начались разговоры о коварных мусульманах, у меня был громадный
опыт общения с ними, и я понимала, что в СМИ сознательно нагнетается
ложь.
"ЗАВТРА". Вы не боитесь совершать свои опасные поездки?
Н.К. Опасность исходит не от мусульман, а от
оккупантов, от их бомб, фосфорных и с обедненным ураном, от их
разрушений. В советское время я не была журналисткой, у меня
историческое образование, я изъездила всю страну, в том числе и
исламские регионы Кавказа и Средней Азии — мы жили в абсолютно
безопасном мире.
Недавно наткнулась на фотографии — у нас раз в год на
факультете проводилась студенческая конференция. Приезжали студенты со
всего Союза в Москву, в МГУ на неделю, делали доклады. И вот я
рассматриваю фото, которые мне оставили ребята из Чечено-Ингушетии, — их
родовые башни, ровесницы московского Кремля. Господи, где эти люди
теперь? Зачищены? Убиты? К своим башням они могут проехать только по
пропускам. По этим башням наши солдаты стреляли из озорства — и не
нашлось офицера, кто сказал бы: это же достояние нашей страны,
охраняется ЮНЕСКО.
Когда же я начала заниматься журналистикой, я не была
заражена теми фобиями, которые, к сожалению, процветают сейчас в
журналистской среде. Господь милостив, мне ни разу не выпал шанс
убедиться в обратном. В исламском мире меня встречало только радушие.
Я — православная христианка и никогда не скрываю своей
веры. Дело в том, что когда вы встречаетесь с мусульманином, он всегда
очень вежливо и корректно обсудит с вами вопрос вероисповедания. Если
данный мусульманин не находится в авральной ситуации, как, к примеру,
многие семьи у нас на Кавказе или в Ираке, или в Ливане во время войны,
то он, как правило, проведёт с вами краткий теологический диспут. Это
тысячелетняя культура диалога — ты получаешь наслаждение от бесед с
мусульманами. Это не значит, что он постарается вовлечь вас в свою веру,
мусульманин обсудит с вами ключевые точки вашего вероисповедания и его и
обозначит мост, общее, что есть между вами и им. Это один из самых
обаятельных аспектов общения с мусульманами.
Не могу сказать, что ездить в исламские регионы для меня
какая-то тяжёлая обязанность, наоборот, мне нравится быть там. Мне
кажется, что очень важно показывать православному сообществу в нашей
стране исламский мир не агрессивным против христианства — оставим это
голландским режиссерам, которые мусульман и в глаза не видели, а
наоборот, нашим ближайшим союзником.
Наша страна населена христианами и мусульманами, мы здорово
перемешаны за последние полторы тысячи лет. Никто из нас не пришелец на
этой земле. Мечеть в Дербенте на юге Дагестана была построена в VIII
веке — за 200 лет до принятия нами христианства. Князь Владимир из Киева
посылал гонцов в Волжскую Булгарию разузнать про ислам. Теперь это
сердце нашей страны — Волга. И там живут мусульмане.
"ЗАВТРА". Расскажите, пожалуйста, о технологии ваших
поездок.
Н.К. Технология зависит от того, куда вы едете. Если вы
направляетесь на войну, то технология попадания в "горячую точку"
довольно проста. В Ливане в 2006-м году местные жители помогали так, как
никогда лично мне никто не помогал. У вас нет проблем с визами, с
пересечением границы, — вам помогают таксисты, полиция, солдаты,
студенты, коллеги.
В Афганистан я попала вместе с патриархом журналистики
Андреем Правовым. Он уходил вместе с нашим посольством в 1992 году из
Кабула под огнем муджахедов. Мы приехали на 15-летие их революции,
встречались с их ветеранами. Они говорили о том, какие были прекрасные
русские люди — теперь им есть, с чем сравнивать.
В Пакистан меня и еще нескольких журналистов пригласила
Межведомственная военная разведка, когда-то самая мощная сила,
работавшая против Советской Армии в Афганистане. Теперь против них
работает ЦРУ. Времена меняются.
В Иран я просто приехала несколько лет назад, получив
журналистскую визу. Я была просто потрясена тем обилием лжи, которое
рассказывают об Иране. Во время выборов президента в 2008 году я тоже
ездила в Иран, объехала всю страну — ничего того, о чем передавали
мировые СМИ, в Иране нет. Я свидетель — большинство иранцев голосовали
за Ахмадинежада, Россию в Иране любят, несмотря на то, что наши
чиновники 12 лет морочат им голову с атомной станцией в Бушере и с
поставками С-300.
В Газу я не могу попасть. Египетские и израильские власти
заблокировали все пути для журналистов. Они хотят, чтобы в XXI веке
никто не возмущался, что полтора миллиона человек держат в полной
блокаде за их политический выбор, сделанный в ходе демократических
выборов.
На то, чтобы оказаться в Ираке, у меня ушло четыре года,
потому что попасть туда было практически невозможно. Изначально затея
была чрезвычайно опасной и никто из знакомых журналистов не брался мне
помочь, не могли найти никаких завязок, чтобы хоть что-то мне
гарантировать, хоть какое-то обеспечение минимальной безопасности. Я
наталкивалась на абсолютную стену.
Недавно мне удалось попасть в Ирак. Там действительно самая
неблагоприятная ситуация для журналистов, даже для российских, хотя
русских по-прежнему там очень любят. Работать невозможно — ничего нельзя
снимать, нельзя на улице разговаривать с людьми. Сами журналисты
свидетельствуют: иракцы очень любили всех, кто к ним приезжал до
вторжения 2003 года. Иракцы видели, что они хотят помогать, а не вредить
их стране. С момента оккупации отношение резко изменилось — потому что
мировые СМИ показывают иракцев, как стадо животных. Вот животные под
огнем. Вот они умирают с голода. Вот они хватают ящики с едой, которые
им швыряют американцы. Вот они свергают кумира. Вот они разворовывают
музей.
Люди, с которыми я долгое время вела переговоры, сообщили,
что скоро в Ираке будут выборы, и за некоторое время до выборов, при
условии, что я уеду за неделю до их начала, они смогут обеспечить
определённую безопасность. Как ни странно, визу дали очень быстро, в
Иракском посольстве были потрясены тем фактом, что после семи лет
отсутствия из России наконец-то едет журналист. Видно было, что они мне
сильно сопереживали. В Ирак я ехала на автобусе, по пути мне встретилось
множество людей, желающих мне помочь.
"ЗАВТРА". Это обеспечение безопасности как-то связано с
конспирацией?
Н.К. Скорее всё происходит на уровне дружеских связей,
это единственное, что работает там. Поймите, в Ливане общество
консолидировано. Любой человек на улице, узнав, что ты журналист, да ещё
из России, будет тебе помогать. Русским, англичанам, французам, грекам
там ничего не угрожает, если ты не шпион и не диверсант.
В Ираке же очень многие люди откровенно говорят, что самая
главная угроза исходит от оккупационной власти, поэтому для того, чтобы
быть защищённым, необходимо давать о себе как можно меньше знать, пока
ты едешь. Я выключала мобильный телефон, никому не говорила, кроме очень
узкого круга лиц, в какую командировку я направляюсь, когда, куда я
еду. Мой маршрут не знал практически никто, кроме моего редактора. Я
прежде никогда не ездила в такие засекреченные поездки, и никогда от
меня не требовалось такого уровня конспирации. Это особая ситуация.
Американская оккупация не идёт в сравнение ни с какой
другой. Даже на палестинских территориях можно наблюдать гораздо большую
расхлябанность со стороны оккупационных властей. Грубо говоря, там
можно прикрикнуть на израильского офицера, и он испугается тебя. На
американца ты не можешь прикрикнуть, ты его не видишь, он за бронёй.
"ЗАВТРА". Какие из ваших поездок были наиболее значимы
для вас?
Н.К. Первой исламской страной, которую я посетила вне
России, стала Турция. То было очень неблагоприятное время, когда в
Турции побывало множество выходцев женского пола из постсоветского
пространства, оставив там после себя недобрую славу. Вышло весьма
опасное предприятие, так как я объехала всю Турцию одна, практически
обошла пешком всю страну, за исключением туристических зон. Могу
сказать, что если женщина правильно одета, то есть так, чтобы не
вызывать вопросов у мусульман, то у неё нет проблем в исламском мире. То
есть, если женщина одета в длинное платье, её руки закрыты, на голове
платок, то её воспринимают как нормального человека, с которым можно
общаться.
Я считаю, что у меня были три важные поездки. Первая — это
командировка на Ливанскую войну в 2006-м году, поездки по лагерям
палестинских беженцев в Ливане и Сирии и поездка в Ирак.
"ЗАВТРА". Эти поездки — изменили ли они ваше видение
мира, поменяли ли что-то в вашем восприятии происходящего?
Н.К. Они разные, и чувства разные. В Ливане, даже
находясь под бомбардировкой, даже видя, как на моих глазах разрушается
прекрасная страна, как половина населения в течение нескольких дней
становится беженцами, люди лишаются всего своего имущества,
обстоятельства вынуждают их переместить внутри страны или вообще бежать
за её пределы, меня не покидала надежда. Я знала, что победа будет, — и
они победили. Характер этого народа таков, что они не теряют надежду, и
вы не теряете надежду вместе с ними. Они показали невероятную степень
народного единения всех — суннитов и шиитов, мусульман и христиан,
арабов и армян, православных и католиков, они все были вместе и
объединены общем чувством сплочённости. Потрясающее ощущение. Даже не
будучи ливанцем, вы проникаетесь этим чувством.
Я уехала оттуда за две недели до окончания 33-дневной
войны. Находилась там с самого начала, когда ещё ничего не было ясно, а
мировые информагентства уже трубили о разгроме Ливана и Хезболлы, чуть
ли не заявляя, что сейчас израильская армия будет идти пешком на Бейрут.
Конечно, никто не верил в это. Тут нужно упомянуть о феноменальной
работе ливанских журналистов. Я считаю, что они показали пример всем
журналистским школам мира, как нужно действовать. Эти люди работали
буквально под огнём, расставляя видеокамеры по линии фронта, поэтому в
любой точке Ливана вы могли видеть картинку с передовой. И когда CNN
сообщало о том, что линия фронта там-то, вы смотрели телевизор на канале
Аль-Манар (то есть "Маяк") и вы видели, где на самом деле идёт бой.
Естественно, эти камеры выходили из строя, приносили новые,
всё оборудование восстанавливалось, поддерживалось в рабочем состоянии.
Бывало так, что разговаривая с журналистом, отворачиваетесь на секунду,
а его уже нет, он исчез, причём куда он делся — непонятно, так как вы
находитесь на маленьком холмике, рядом дерево, дорожка, и как он
растворился в этом пространстве, вы не понимаете. Журналисты там умеют
работать так же, как умеет работать и воевать Хезболла. Это бесценный
опыт, и я бы, на месте журналистов мира, записалась на приём к ливанским
журналистам, чтобы понять, как на самом деле нужно работать, потому что
они работают великолепно, у них потрясающее качество журналистского
мастерства.
Я нигде в мире не встречала такой журналистской
взаимопомощи, как в Ливане. Там не было никакой конкуренции, все
помогали всем. В Ливане присутствовали британские ветераны журналистики,
которые тоже умеют работать и обладают возможностью передавать
правдивые репортажи, а не те, которые от них ждут. Можно сказать, что в
Ливане было настоящее пиршество журналистского братства, которое нельзя
увидеть больше нигде в мире.
Из Ирака я вынесла крайне пессимистические впечатления. Там
я увидела разрушенное общество, разрушенных людей. Там есть ростки
консолидации обществ, но это лишь ростки, и им очень трудно пробиваться.
В Ираке физически трудно передвигаться, трудно находиться.
Это отравленная земля, где были испытаны все виды оружия, там трудно
дышать, вода заражена. Если оценивать все аспекты, то это очень тяжёлое
место. Достаточно сказать, что за семь лет в Ираке было убито более
миллиона людей, и около двухсот журналистов — огромное число. Некоторых
журналистов похитили, о многих из них не известно ничего. Большинство
были убиты, потому что они работали с оккупационной армией, продвигались
внутри неё, считая, что так им будет обеспечена наибольшая
безопасность.
Какие вести приходят из Ирака? Только о том, что там
произошёл теракт или, скажем, какое-то криминальное происшествие, вот и
всё. Мы не понимаем, что на самом деле там происходит. Всё, что нам
рассказывают, — это набор каких-то фантасмагорических известий. Между
тем, в Ираке ситуация совершенно очевидна и ясна — это оккупированная
американцами страна. Так будет с любой другой страной, если она не будет
агрессивно сопротивляться — на уровне дипломатии, на уровне
консолидации общества.
Я вынесла урок из Ирака: нам нужно как можно быстрее
заканчивать всю ерунду, которую мы ведем на Кавказе уже 15 лет, мириться
со всеми нашими гражданами и держать оборону против всего мира.
Все те люди, которые здесь славят демократические
возможности Америки, — добро пожаловать в Ирак, там всё прекрасно видно.
Иракская оккупация не способствует никакой реконструкции общества, вы
видите только разрушение, причём не только физических объектов, домов,
инфраструктуры, но и людей, их души.
Миры Ливана и Ирака разные, хотя иракцы и сравнивают себя с
Ливаном 70-х, считая, что с ними хотят разыграть ту же ситуацию, но
Ливан преодолел ту атаку большого числа спецслужб, а Ирак пока что нет.
Самые лучшие люди в Ираке — это те, кто с оружием в руках и
с умом сражается против оккупации. Как только их ни называют — и
аль-Каедой, и милицией. Но они воюют против оккупантов, как наши
партизаны в Отечественную. Честь им и хвала.
"ЗАВТРА". А как бы вы в целом охарактеризовали ситуацию в
современном исламском мире? Какие основные веяния, взгляды?
Н.К. Существуют два взгляда на исламский мир. Одни люди
говорят, что это раздробленные этносы, которые исповедуют свои версии
ислама. Это взгляд врагов ислама. Другой взгляд заключается в том, что
ислам — единственная из ныне существующих религий, которая встаёт над
нацией. Поэтому ислам — это религия, которая мобилизует людей,
независимо от их происхождения. И это единственная религия, которая
предписывает людям иметь политические убеждения, а не уводит их в
сияющие мистические дали при жизни, когда надо действовать.
Мусульмане проявляют высокую степень мобилизации. Раньше
такую готовность биться за справедливость демонстрировали только
советские и русские люди.
Я слышала множество рассказов людей, которые побывали в
Хадже. Могу сказать, что для очень многих большим открытием становится
тот факт, что в Хадж приезжают люди со всего мира — от граждан Японии до
Великобритании. Представьте себе, от этнических японцев до англосаксов.
И в Хадже между ними нет никакого различия — все они нация ислама. Туда
приезжают люди, которые осознают себя мусульманами, более того, они
разрешают там свои сомнения. Разные мазхабы что-то исполняют по-разному.
Шииты и сунниты тоже имеют определённые различия, но в Хадже различия
стираются, и они ощущают своё единство.
Безусловно, это большой опыт, который христиане растеряли. У
нас нет такой точки сборки, нет такого понимания о нашем единении. Да и
какое единство православных с католиками? Или с американскими
протестантами, которые в пене доказывают свое право на звание новых
крестоносцев?
Мы пытаемся построить свою общность. Нам услужливо
подсовывают: ваши враги — мусульмане, азербайджанцы, чеченцы,
дагестанцы, грузины, украинцы. Это ложная посылка, потому что она нас не
объединяет, не делает нас сильнее, а дробит нас.
Самые стойкие христиане живут на Востоке, в том числе в
Ираке. Они говорят всему миру, мы просто этого не слышим: "Американцы
угрожают нам, а не мусульмане, мы с мусульманами не воюем, мы с ними
живём полторы тысячи лет, и мы научились быть добрыми соседями. Это вы
приходите к нам воевать".
Я посетила в Ираке множество христианских общин. Они
считают, что на Западе просто используют их несчастья в своих корыстных
целях. Ага, еще 14 христиан убили — вот доказательство, какая ужасная
аль-Каеда, нужно еще сильнее воевать против нее. Ответ христиан Ирака
таков: все их беды начались с того момента, как в Ирак пришли
американцы.
Среди оккупационных войск есть мусульмане, и эти мнимые
мусульмане являются большими врагами христиан, чем мирные соседи, с
которыми они вместе живут, вместе празднуют и вместе горюют.
"ЗАВТРА". В России есть такой известный общественный
деятель, как Гейдар Джемаль — как бы вы его охарактеризовали? Ваше
мнение о его роли в современной российской жизни?
Н.К.Гейдар Джемаль — это значительная фигура в
российском интеллектуальном пространстве, человек, который чётко
формулирует свои мысли и говорит политическим языком. Это мусульманин,
обладающий глубоким знанием о русской культуре, владеющий философским
языком. Это большая редкость — такой интеллектуальный охват. Он
является патриотом нашей страны, это важно понимать, потому что его
слова и мысли сознательно искажаются разными толкователями.
Этот человек впитал в себя русскую культуру, он прекрасно
знает русскую литературу, русскую политическую мысль, русскую традицию,
русскую историю. Гейдар Джемаль — уникальная личность, которая
существует на стыке ислама и русской культурной традиции. Он говорит
языком, который понятен нам, христианам, формулирует общие задачи. Не
задачи ислама или исламской общины в России, а задачи всех тех людей,
которые осознают, что наступающий новый порядок вещей грозит
уничтожением не только российскому жизненному укладу или жизненному
укладу народов, проживавших на территории СССР, а всему духовному
единству и своеобразию мусульман и христиан.
Против него работают разные люди и организации, которым он
враждебен. Его мысли всячески принижают и оглупляют, поэтому я бы
советовала людям, которые хотят разобраться в реальном положении вещей,
слушать и читать самого Гейдара Джемаля, потому что он предельно точно
формулирует и объясняет всё то, что происходит с нами и вокруг нас, в
понятиях, внятных и христианину, и мусульманину, и человеку, не
нашедшему себя в религии.
"ЗАВТРА". Могли бы вы, кстати, рассказать: кто из
исламских деятелей произвёл на вас наибольшее впечатление?
Н.К. Начну с того, что наибольшее впечатление на меня
произвел Фидель Кастро, который не является мусульманином, но с
мусульманами он встречается и понимает, что в сегодняшнем мире они несут
знамя сопротивления, которое мы из рук выронили.
В исламе люди политически очень грамотны. Зачастую,
разговаривая в Афганистане с молодыми людьми, вы получаете гораздо более
внятный политический анализ ситуации, чем вы можете ожидать от
какого-либо эксперта со степенями и званиями в Москве или в Вашингтоне.
Эксперт попросту не знает и половины того, что известно жителю
Афганистана. А другую половину он пытается преподнести вам в искажённом
виде. От речи эксперта у вас часто возникает путаница в голове, а от
разговора с молодым человеком в Кабуле или Пешаваре ваше видение
ситуации проясняется.
В исламском мире есть выдающиеся люди, но это совершенно не
обязательно лидеры.
Я несколько раз встречалась с Халедом Машалем, главой
политбюро ХАМАС. Это человек большой духовной силы и политической воли.
Он ясно видит динамику политических процессов, которые происходят и в
мире и на Ближнем Востоке. Очень сильное впечатление производит Усама
Хамдан, представитель ХАМАС в Бейруте.
То, как выстроены дружеские, политические, деловые
отношения суннитов и шиитов в Ливане, особая тема. Взаимодействие их там
проявляется на всех уровнях общества: от организации детских садов, до
обустройства любого количества беженцев. Вот с кого надо брать пример
гражданского общества.
Большое впечатление на меня произвели иранские женщины. Там
есть большое число интеллектуалок, они работают в университете, в
парламенте, в провинциях. Мы здесь и понятия не имеем о той
интеллектуальной дисциплине, о тысячелетнем наследии культуры поведения
женщины в исламе, которое в Иране очищено от всех наслоений. Женщина в
Иране — это некий феномен, не известный на Западе. Они свободны, но не
развратны, их интеллектуальный поиск не ведет к саморазрушению, они не
пытаются "стать мужчинами", но умеют работать лучше, чем мужчины.
Вообще, женщины в исламе — это особый разговор.
Что сказать в заключение? Русский человек с трудом может
существовать в условиях, когда тебе внушают, что цель жизни —
обогащаться, развлекаться и все. Русский человек с удовольствием плачет о
прекрасном прошлом, но если нет идеи будущего, то русский человек не
видит никакого смысла в жизни. Так получилось, что все идеи предыдущих
поколений оказались погублены, а идеи либерального общества не
воодушевляют большинство людей в нашей стране. Справедливость — это
важная русская идея. Так получилось, что сегодня лучше всего ее
формулируют мусульмане и бесстрашнее других за нее сражаются. Все, что я
делаю, — я рассказываю об этом своему народу.
Вокруг исламского мира существует очень много наносного и
чуждого. Журналисты много труда вкладывают в то, чтобы создать ложный
образ исламского мира. Он не является тем, что мы видим по телевизору. И
мне кажется, что задача тех журналистов, которые ездят в исламские
регионы, — развеивать эти вредные мифы. Мне кажется, что Господь, так
странно ведя меня по жизни, определил моё предназначение — работать в
этой точке для того, чтобы, используя свой опыт, я могла разрушить, по
крайней мере, часть этих мифов.
И я просто пишу правду.
|
