Газета "Наш Мир" Газета
«Наш
Мир»
Не хочу говорить о политиках, о геополитических играх, о перспективе
миротворческих войск, о гуманитарной помощи, которой не хватает, о
возможности поимки тех, кто спланировал и разыграл нынешнюю трагедию, о
предстоящем референдуме….
За одну ночь не стало моего южного
Кыргызстана, гостеприимного, открытого и чуть лукавого одновременно,
жаркого и яркого своими красками, родины плова и красного перца, со
смуглыми горянками-кыргызками с сотней разноцветных бус, с
ненакрашенными девочками-узбечками со стыдливо опущенными при мужчинах
глазами, с седобородыми аксакалами в колпаках и тюбетейках, распивающих
чай в тени ивы, когда они говорят каждый на своем языке, но все
прекрасно понимают друг друга.
Не стало того прекрасного оазиса,
где каждый готов угостить тебя чашкой чая и поговорить на любую тему с
искоркой иронии. Не стало шумных базаров с пряностями и самой вкусной в
мире самсой.
Толпы людей поубивали друг в друге соседей, которые
всегда щедро делились горячими лепешками и топленым маслом, тающим на
них.
Дома, базары и дороги можно построить и починить. Но что
делать с убитыми людьми? За что они погибли? Как дальше жить людям после
всего этого?..
Как им смотреть друг другу в глаза, как спать
ночью на топчане и не думать, что кто-то снова придет и начнет резать?
Как им наслаждаться свирелью кузнечиков и тишиной звездной ночи?
Как
теперь я смогу повезти своих друзей к себе на родину, дабы их глаза
широко и удивленно открылись от того, что они и не подозревали: юг
страны, кажущийся издали таким отсталым, оказывается вдруг таким ярким и
ароматным. Каким вкусным может быть только плов в "мин-тереке”. Каким
сладким может быть только общение на топчане сразу после плова и сочных
арбузов, купленных прямо у дороги неподалеку от бахчи у загорелого
дехканина. Каким ароматным бывает только чай из старого чайника со
сломанным носиком.
Плачу и не могу смотреть на фотографии моего
юга…
Со скорбью признаю, что только с ночи 10 июня, когда
началась резня, я начал по-настоящему молиться: до этого молитва для
меня была неким неосознанным действом на поминках или при посещении
могилы матери, деда… Теперь молитва стала для меня единственным способом
не перейти ту грань, после которой мне было бы сложно сказать, что я
человек.
Я начинал молиться, чтобы попытаться понять своих
братьев-кыргызов, молился, когда хотел понять своих братьев-узбеков. Я
начинал молиться, ибо нет большего соблазна, чем пытаться оправдать то,
что произошло, или свалить все на неких провокаторов, хотя в их наличии
сейчас ни у кого нет сомнений.
С одной стороны, думаешь, что,
какого масштаба ни были бы провокации Бакиевых, наемников, бывших
чиновников режима или других стран или групп, ПРОСТЫЕ УЗБЕКИ и КЫРГЫЗЫ
ни в коем случае не должны были начать резать друг друга и сжигать дома,
в которых заживо сгорали их вчерашние соседи.
Провокаторы только
начали, а продолжили — простые люди.
Но, с другой стороны,
наверное, титанически сложно оставаться толерантным тем, у кого убили
мать, дочь, сына и брата, убили жестокие и профессиональные наемники,
ведь в тот момент этим людям не было известно, что начали пожар
совершенно другие, которым наплевать на этот народ, которые готовы на
все за жалкую сумму денег.
Так что, несмотря ни на что, простые
люди ни в чем не повинны.
Я звонил своим друзьям, которые в тот
момент видели зарево пожара, и пытался не выдать, что я плачу. Я умолял
их остановить молодых ребят, идущих жечь дома и убивать, но они уже
никак не могли прекратить все это.
Мой родной младший брат был
вынужден признаться, что он не может остановить людей, которых он НЕ
ЗНАЕТ. Он лишь сказал, что вместе с ним стоит наш сосед-узбек и тоже
молча наблюдает за тем, как толпа громит все вокруг.
Я всегда
думал, что очень хорошо знаю ментальность южного Кыргызстана, а то, что
она особенная — для меня и самих южан всегда было очевидным.
В
том селе, где я вырос, погромы прошли спустя два дня после Оша. Но
почему же старейшины не смогли заранее собрать всех жителей села и
объяснить, что если, не дай бог, полыхнет, то не выиграет никто? Почему
кыргызы и узбеки начали кучковаться в разных уголках села, зная, что в
Оше и Джалал-Абаде уже погибли люди?
Сам себе я могу ответить:
вся партия в национальные карты была разыграна настолько
профессионально, что у кыргызов и узбеков не было шансов что-то
изменить.
Шансов быть и не могло, когда наемный снайпер стрелял
во всех подряд, а провокаторы твердили, что это сделали узбеки, уверяя
узбеков, что в них стреляет кыргыз. Ни кыргызам, ни узбекам не дали
возможности подумать: как может в мозолистых руках простых тружеников
оказаться снайперская винтовка и гранатомет?
Но сейчас кыргызы и
узбеки должны оставить для себя хоть какой-то шанс на будущее, шанс жить
дальше, шанс саду цвесть…
Мой юг вырезан, сожжен и растоптан,
мой юг унижен, мой юг хрипит и истекает кровью, мой юг голодает и
болеет, мой юг испуган и охвачен паникой, но я очень надеюсь, что мой юг
не собирается мстить сам себе.
В эти дни батарейка на моем
мобильном телефоне разряжалась всего за полдня нескончаемых разговоров с
родственниками, друзьями и коллегами. После некоторых рассказов друзей,
родственников и коллег, даже на фоне того, что продолжали гибнуть люди,
у меня появлялась надежда: после того как все закончится, этот шанс
жить дальше мирно все же останется.
Друзья рассказали, что
интернациональная толпа в моем селе перевернула в реку автомобиль
мародера вместе с водителем. Он ехал на краденой машине с загруженным в
нее телевизором и холодильником.
Тетя рассказывала, что в их
селе, где живут всего-то 15—20 семей узбеков, местные жители решили
проведать их и закричали в голос, когда дома соседей оказались пустыми.
Выяснилось, что узбеки сбежали в поле, где устроились под открытым
небом. И делегация аксакалов-кыргызов вернула их в дома, обижаясь на то,
что они могли подумать, будто кыргызы допустят кого бы то ни было в
село — тех, кто мог бы устроить погромы.
Теплится надежда на
будущее и от того, что мой друг дрался с теми, кто хотел спалить дома
его соседей. А он — кыргыз — живет в классической махалле, узбекском
квартале. Когда я ему звонил, он сказал, что боится, что не удержит
толпу. В это время в подвале его дома прятались дети и женщины его
соседей-узбеков, спасавшихся от погромов.
Группа аксакалов в Оше
делила одну черствую лепешку в знак примирения, и зрелые мужчины
обнимались, а на их глазах были слезы. Они вышли из своих кварталов на
акцию примирения, не боясь того, что их застрелит снайпер, которому это
примирение как раз и не нужно.
И я думаю, что есть шанс для мира,
когда простой парень-доброволец вместе с 17-летним солдатом раздавали
гуманитарную помощь, не прекращая своего занятия, когда в них стреляли
те, кто хотел сорвать все надежды.
Не все еще потеряно, думаю я,
если соседка-узбечка делится хлебом с парнем-кыргызом, который охраняет
улицу от мародеров, когда соседи в голос рыдают на похоронах, не
различая национальности в изуродованных трупах.
Мы — кыргызы и
узбеки — никуда друг от друга не денемся, что бы ни случилось. У нас
отцы и деды лежат в одной и той же земле, мы пьем одну воду и кушаем
один хлеб, нам вместе растить детей и внуков на этой благодатной земле.
Брат
мой кыргыз и брат мой узбек, твою судьбу предопределили. Судьбу твоей
семьи и твоего дома, улицы и квартала решали, сидя за рюмкой коньяка, за
"дорожкой” кокаина, над оперативной картой южного Кыргызстана во время
подготовки спецоперации наемников. Так что у тебя не было шанса что-то
изменить в том, что произошло.
Но — упокоения души тем, кто
погиб. И — мира нам всем, кто выжил.
|
