2 сентября 1973 года умер Джон Рональд Руэл Толкин – филолог,
лингвист, писатель. Человек, создавший параллельный мир – Арду, на
которой происходят события "Хоббита", "Властелина колец",
"Сильмариллиона".
Профессор Толкин до конца своих дней оставался ревностным католиком. Его глубокая вера может послужить уроком и для нас.
Публикуем фрагмент письма Толкина сыну Майклу, переживавшему кризис веры.
Из письма к Майклу Толкину
Ты говоришь о "слабеющей вере".
В качестве последнего прибежища вера – это акт воли, вдохновленный
любовью. Нашу любовь возможно охладить, а волю – подорвать зрелищем
недостатков, глупости и даже грехов Церкви и ее служителей, но я не
думаю, что человек, некогда обладавший верой, повернет вспять в силу
этих причин (и менее всего – тот, кто хоть сколько-то знаком с
историей). "Возмутительный факт" самое большее – повод для искушения,
как непристойность – для похоти; первое не создает второе, но
пробуждает. Это удобно, потому что обычно отвращает наш взор от нас
самих и наших собственных недостатков в поисках козла отпущения.
Но вера как акт воли – это не один-единственный момент принятия
окончательного решения: это постоянный, повторяемый до бесконечности
акт – состояние, которому должно длиться – так что мы молимся о
"неослабном упорстве". Искушение "неверия" (что на самом деле означает
отвергнуть Господа Нашего и Его веления) всегда здесь, внутри нас.
Некая наша часть жаждет найти ему оправдание за пределами нас. И чем
сильнее внутреннее искушение, тем с большей готовностью, тем более
непримиримо мы бываем "возмущены" поступками других.
Думаю, я столь же чувствителен, как и ты (или любой другой
христианин) к "возмутительным фактам", связанным как со священством,
так и с мирянами. Мне в жизни пришлось немало пострадать от глупых,
усталых, охладевших и даже дурных священников; но теперь я знаю себя
достаточно хорошо, чтобы понимать: мне не должно оставлять Церковь (что
для меня означало бы оставить служение Господу Нашему) в силу подобных
причин; оставить Церковь мне следовало бы лишь в том случае, если бы я
перестал верить, и мне не следовало бы уверовать вновь, даже если бы я
в жизни не встретил среди церковнослужителей никого, кто не был бы мудр
и праведен. То есть я бы отрекся от Святого Причастия: в лицо назвал бы
Господа Нашего обманщиком.
Если Он – обманщик, а Евангелия – лишь подделка, то есть
фальсифицированные рассказы о безумце, страдающем манией величия (а это
– единственная альтернатива), тогда, конечно же, то зрелище, что являет
собою Церковь (в смысле, священство) в истории и сегодня –
просто-напросто свидетельство грандиозного мошенничества. Однако если
нет, то зрелище это, увы! – лишь то, чего следовало ожидать: началось
это еще до первой Пасхи и веру вообще не затрагивает – разве что в том,
что мы можем и должны глубоко огорчаться. Но огорчаться нам следует во
имя Господа нашего и за Него, ассоциируя себя самих с беззаконниками, а
не со святыми, и не восклицая, что мы никак не можем "принять" Иуду
Искариота, или даже нелепого, трусоватого Симона Петра, или глупых
женщин вроде матери Иакова, что пыталась "продвигать" своих сыновей[1].
Требуется фантастическая воля к неверию, чтобы предположить, будто
Иисус на самом деле никогда не "существовал", и более того –
предположить, будто Он не говорил ничего из того, что о Нем написано;
настолько невероятно, чтобы в те времена в мире нашелся хоть кто-либо,
способный такое "выдумать": как, например, "прежде нежели был Авраам, Я
есмь" (Ин., 8:58). "Видевший Меня видел Отца" (Иоанн, 9)[2]; или
провозглашение Святого Причастия у Иоанна (Ин.6:54): "Ядущий Мою Плоть
и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную".
Потому мы должны либо уверовать в Него и в то, что Он говорил, и
принять последствия; либо отвергнуть его и опять-таки принять
последствия. Мне, например, трудно поверить, что кто-либо, однажды
приступивший к Причастию, хотя бы только раз, и по меньшей мере с
правильным намерением, сможет когда-либо вновь отвергнуть Его, не
запятнав себя тяжким грехом. (Однако ж каждая отдельная душа и ее
обстоятельства ведомы Ему одному.)
Единственное лекарство для слабеющей и убывающей веры – это
приобщение Святых Тайн. Несмотря на то, что Святое Причастие всегда
остается самим Собою, совершенным, цельным и нерушимым, оно не
действует окончательно и раз и навсегда на кого бы то ни было из нас.
Подобно акту Веры, воздействие его должно быть непрерывным и возрастать
по мере повторения. ...
Кроме того, могу порекомендовать следующее упражнение (увы,
возможностей для этого предостаточно!): причащаться в обстоятельствах,
оскорбляющих твой вкус. Выбери гнусавого или косноязычного священника,
или заносчивого, вульгарного монаха; и церковь, битком набитую самыми
обычными обывателями, невоспитанными детьми, – от тех, что орут и
вопят, до тех продуктов католических школ, что, едва откроют
дарохранительницу, откидываются назад и зевают, – неопрятными юнцами в
рубахах нараспашку, женщинами в брюках, зачастую растрепанными, с
непокрытой головой.
Ступай к Причастию с ними (и молись за них). Эффект будет тот же
(или даже лучше), нежели от мессы, которую прекрасно читает явный
праведник, а вместе с тобою слушают ее несколько набожных, достойных
людей. (Ведь оно вряд ли хуже мессы с насыщением Пяти Тысяч – после
чего Господь [Наш] возвестил грядущее насыщение.)
...
Бессвязное получилось рассуждение и довольно пугающее! Я вовсе не
собирался читать тебе проповедь! Я нисколько не сомневаюсь, что ты
знаешь все это и даже больше. Я – человек невежественный, но при этом
еще и одинокий. Так что пользуюсь возможностью поговорить – уверен, что
для беседы вслух мне такого шанса уже не представится. И, конечно же, я
живу в тревоге за своих детей, которые в мире более жестоком, суровом и
глумливом – до него довелось дожить и мне, – обречены выносить больше
нападок, чем я.
Но я – тот, кто вышел из земли Египетской, и молю Господа, чтобы
никто из моего семени туда уж не возвращался. Я видел своими глазами
(еще не вполне понимая) героические страдания моей матери и ее раннюю
смерть в крайней нищете – мать-то и привела меня в Церковь; я испытал
на себе беспредельное великодушие Френсиса Моргана[3]. Но Святое
Причастие я полюбил с самого начала – и милостью Господней любви этой
так и не утратил: но увы! – я показал себя недостойным. Плохо я вас
воспитал; мало с вами разговаривал.
Из греховности и лености я почти забросил религиозную практику –
особенно в Лидсе, и в доме 22 по Нортмур-Роуд[4]. Не для меня Небесная
Гончая[5]; мой удел – неумолчный, немой призыв Дарохранительницы и
ощущение терзающего голода.
О тех днях я горько жалею (и страдаю за них так терпеливо, как
только мне дано); главным образом потому, что оказался плохим отцом.
Теперь же я непрестанно молюсь за вас всех, чтобы Целитель (Haelend,
как обычно называли Спасителя на древнеанглийском) исцелил мои
недостатки и чтобы никто из вас не переставал восклицать: "Benedictus
qui venit in nomine Domini"[6].
