Газета "Наш Мир" Газета «Наш Мир»
Восприятие смерти в детстве
Я
хотел бы теперь перейти к другой теме, поговорить о другом. Встречу с
собственной смертью мы переживаем очень различно, в зависимости от
возраста и обстоятельств. Подумайте о детях, которые слышат слово
"смерть”. Одни из них имеют, может быть, смутное представление о ней;
другие потеряли, возможно, одного или обоих родителей и горевали от
сиротства. Они ощутили потерю, но не самую смерть. Большинство детей, во
всяком случае мальчиков, в какой-то период жизни играют в войну. "Я
тебя застрелил. Ты убит. Падай!” И ребенок падает, и знает в своих
чувствах, хотя и изнутри защищенности игры, что он мертв; для него это
означает, что он не имеет права участвовать в игре, бегать, не вправе
шевельнуться. Он так и должен лежать. Вокруг него продолжается жизнь, а
он не принадлежит ей; пока в какой-то момент он больше не может
выдержать и вскакивает с возгласом: "Мне надоело быть мертвым, теперь
твоя очередь!” Это очень важный опыт, потому что через него ребенок
обнаруживает, что может оказаться вне жизни; а вместе с тем это
происходит в игре, он защищен игровой ситуацией. В любой момент
переживанию смерти может быть положен конец по взаимной договоренности,
но чему-то он научился.
Я помню, много лет тому назад в одном из
наших детских лагерей был чрезвычайно впечатлительный мальчик, который
воспринимал эту ситуацию настолько остро, что не мог вынести ее
напряжения; и я провел с ним целую игру, жил, прятался, вступал в бой,
был "убит” вместе с ним, чтобы он смог войти в этот опыт, который для
него был не игрой, был слишком реален. Это один пример.
Ребенок
может познакомиться со смертью уродливым образом, и это искалечит его, -
или напротив, здраво, спокойно, как покажет следующий пример (он взят
из жизни, это не притча). Глубоко любимая бабушка умерла после долгой и
тяжелой болезни. Меня позвали, и когда я приехал, то обнаружил, что
детей увели. На мой вопрос родители ответили: "Мы же не могли допустить,
чтобы дети остались в одном доме с покойницей”. - "Но почему?” - "Они
знают, что такое смерть”. - "И что же они знают о смерти?” - спросил я. -
"На днях они нашли в саду крольчонка, которого задрали кошки, так что
они видели, что такое смерть”. Я сказал, что если у детей сложилась
такая картина смерти, они обречены через всю жизнь пронести чувство
ужаса. При всяком упоминании о смерти, на каждых похоронах, у любого
гроба - в этом деревянном ящике для них будет скрыт невыразимый ужас...
После долгого спора, после того, как родители сказали мне, что дети
неизбежно получат психическое расстройство, если им позволить увидеть
бабушку, и что это будет на моей ответственности, я привел детей. Первый
их вопрос был: "Так что же случилось с бабушкой?” Я сказал им: "Вы
много раз слышали, как ей хотелось уйти в Царство Божие к дедушке, куда
он ушел прежде нее. Вот это и произошло”. - "Так она счастлива?” -
спросил один из детей. Я сказал: "Да”. И потом мы вошли в комнату, где
лежала бабушка. Стояла изумительная тишина. Пожилая женщина, лицо
которой много лет было искажено страданием, лежала в совершенном покое и
мире. Один из детей сказал: "Так вот что такое смерть!” И другой
прибавил: "Как прекрасно!” Вот два выражения того же опыта. Дадим ли мы
детям воспринимать смерть в образе крольчонка, разодранного кошками в
саду, или покажем им покой и красоту смерти?
В Православной
Церкви покойника привозят в храм заранее; мы молимся у открытого гроба,
рядом с ним стоят и взрослые и дети. Смерть вовсе не следует скрывать;
она проста, она - часть жизни. Дети могут посмотреть в лицо умершего и
увидеть покой. На прощание мы целуем умершего. И надо не забыть
предупредить ребенка, что лоб человека, который обычно был теплый,
теперь, когда он его поцелует, окажется холодным; тут можно сказать:
"Это печать смерти”. Жизни сопутствует тепло; смерть холодна. И тогда
ребенок не пугается, потому что у него есть опыт тепла и холода; и то и
другое имеет свою природу и свое значение.
Насильственная смерть
Позднее
мы встречаемся со смертью в соответствии с этими первыми впечатлениями.
Подростками, в юности мы можем столкнуться трагически с насильственной
смертью, несчастными случаями, войной. Я помню юношу, который ни разу в
жизни не подумал о смерти; его друг погиб, разбился на большой скорости
на мотоцикле. Он пришел ко мне и сказал, что когда увидел результат
этого безумия - искалеченное, истерзанное тело друга, это заставило его
задуматься. И знаете, что пришло ему на мысль? Мне это показалось non
sequitur, никак не связано с тем, что произошло. А он подумал: "Если я
не ищу и не достигаю святости, я окрадываю Бога, лишаю Его славы и краду
у ближнего то, что ему по праву принадлежит”. Смерть - грубая,
жестокая, безобразная, которой он стал свидетелем - поставила его лицом к
лицу с вечными, абсолютными ценностями, которые он носил в себе, но
которые в нем всегда спали, бездейственные, нетронутые.
На войне
смерть порой встречаешь с ужасом, а порой - с душевным подъемом. Но так
часто со смертью встречаются люди в том возрасте и состоянии, которые
никак не подготовили их к умиранию, к встрече со смертью. Молодое,
крепкое человеческое тело без всякого, казалось бы, семени смерти почти
мгновенно оказывается перед вероятностью или даже порой неизбежностью
смерти. Реакция бывает очень различная; многое зависит от того, за что
сражался человек, бился ли он убежденно или поневоле, по необходимости
или добровольно. И то, как человек умирает, определяется не
возвышенностью дела, которое он защищает, а тем, насколько полно, от
всего сердца он предан этому делу и готов отдать за него жизнь.
Я
помню по 1940 году двух молодых немецких солдат. Они были страшно
изранены, умирали. Я подошел и спросил одного из них: "Очень больно?” Он
посмотрел на меня угасающим взором и ответил: "Я не страдаю. Мы же вас
бьем...” Он мог встречать смерть из своей убежденности, что поступает
право. С моей точки зрения он поступал неправо, но дело не в этом, -
он-то был всем сердцем предан своим побуждениям.
Потеря близких
Как
я уже говорил, мы соприкасаемся со смертью впервые и сколько-то
длительно через потерю близких. И на этом я хотел бы несколько
остановиться, потому что, научаясь понимать смерть других людей, ее
действие в них, ее действие в нас через переживание чужой смерти, мы
сумеем глядеть в лицо смерти, в конечном итоге - встретить лицом к лицу
собственную смерть, сначала как возможность, вернее, неизбежность, но
неизбежность часто как будто настолько далекую, что мы с ней не
считаемся, - а затем и как самую реальность, грядущую на нас. Поэтому я
остановлюсь на этой теме - утрате близких.
Собственная осиротелость
Я
уже упоминал, что одна из проблем, сразу встающих перед тем, кто
потерял близкого человека, - это чувство, ощущение одиночества,
оставленности тем порой единственным человеком, кто имел для нас
значение, кто заполнял все пространство, все время, все сердце. Но даже
если сердце не было заполнено целиком, усопший оставляет после себя
громадную пустоту. Пока человек болеет, мы погружены в мысли и заботы о
нем. Мы действуем собранно и целенаправленно. Когда человек умер, очень
часто оставшимся кажется, что их деятельность потеряла смысл, во всяком
случае, не имеет непосредственной цели, центра, направленности; жизнь,
которая, хотя была тяжела и мучительна, текла потоком, становится
трясиной.
Одиночество означает также, что не с кем поговорить,
некого выслушать, не к кому проявить внимание, что никто не ответит, не
отзовется, и нам некому ответить и отозваться; а это означает также
очень часто, что только благодаря ушедшему мы имели в собственных глазах
некую ценность: для него мы действительно что-то значили, он служил
утверждением нашего бытия и нашей значимости.
Габриель Марсель
говорит: Сказать кому-нибудь: "Я тебя люблю” - то же самое что сказать:
"Ты никогда не умрешь...” Это можно сказать и в случае смертной разлуки.
Нас оставил человек - и некому больше утверждать нашу высшую ценность,
наше предельное значение. Нет того человека, который мог бы сказать: "Я
люблю тебя”, и следовательно, у нас нет признания, утверждения в
вечности... Этому тоже надо уметь посмотреть в лицо. Такое нельзя,
невозможно отстранить, от этого не уйдешь. Образовалась пустота, и эту
пустоту никогда не следует пытаться заполнить искусственно чем-то
мелким, незначительным.
Мы должны быть готовы встретить горе,
тоску, смотреть в лицо всему, что происходит внутри нас самих, и тому,
что навязывает нам ложно понятое доброжелательство окружающих, которые
бередят наше горе и страдание, настоятельно напоминая о нем. Мы должны
быть готовы признать, что любовь может выражаться и через страдание, и
что если мы утверждаем, что действительно любим того, кто ушел из этой
жизни, мы должны быть готовы любить человека из глубины горя и
страдания, как мы любили ёего в радости, утверждая его этой радостью
общей жизни. Это требует мужества, и я думаю, об этом надо говорить
снова и снова сегодня, когда многие, чтобы избежать страдания,
обращаются к транквилизаторам, к алкоголю, ко всякого рода развлечениям -
лишь бы забыться. Потому что то, что происходит в душе человека, может
быть заслонено, но не прерывается, и если оно не будет разрешено,
человек измельчает, он не вырастет.
Жизнь усопшего как пример
Скажу
еще вот о чем. Очень часто оставшиеся чувствуют, что потеря коснулась
не только их самих, она затронула многих: окружающие лишились ума,
сердца, воли человека, который поступал добротно и прекрасно. И человек,
потерявший близкого, сосредотачивается умом на этой потере. Тут следует
помнить - и это очень важно - что всякий, кто живет, оставляет пример:
пример, как следует жить, или пример недостойной жизни. И мы должны
учиться от каждого живущего или умершего человека; дурного - избегать,
добру - следовать. И каждый, кто знал усопшего, должен глубоко
продумать, какую печать тот наложил своей жизнью на его собственную
жизнь, какое семя было посеяно; и должен принести плод.
В
Евангелии говорится, что если семя не умрет, то не принесет плода, а
если умрет, то принесет плод в тридцать, в шестьдесят и во сто раз.
Именно это может произойти, если мы всем сердцем, всем умом и памятью,
всей нашей чуткостью, во всей правде задумаемся над жизнью усопшего.
Будь у нас мужество воспользоваться этим мечом, именно Божиим мечом,
чтобы разделить свет от тьмы, чтобы со всей доступной нам глубиной
отделить плевелы от пшеницы, тогда, собрав весь доступный нам урожай,
каждый из нас, каждый, кто знал усопшего, принес бы плод его жизни, стал
жить согласно полученному и воспринятому образу, подражая всему, что
достойно подражания в жизни этого человека.
Разумеется, каждый из
нас больше напоминает сумерки, чем яркий, сияющий свет, но свет и во
тьме светит, и этот свет следует прозревать и отделять от тьмы в самих
себе, так, чтобы как можно больше людей могло жить и приносить плод
жизни данного человека.
На погребении мы стоим с зажженными
свечами. Это означает, мне кажется, две вещи. Одна самоочевидна: мы
провозглашаем Воскресение, мы стоим с зажженными свечами так же, как в
пасхальную ночь. Но мы стоим также, свидетельствуя перед Богом, что этот
человек внес в сумерки нашего мира хоть проблеск света, и мы этот свет
сохраним, обережем, умножим, поделимся им так, чтобы он светил все
большему числу людей, чтобы он разгорался по возможности в тридцать, в
шестьдесят, во сто раз. И если мы решимся так жить, чтобы наша жизнь
была продолжением всего, что было в нем благородного и истинного и
святого, тогда действительно этот человек прожил не напрасно, и мы
поистине почувствуем, что сами живем не напрасно. В нас не останется
места надеждам на скорый конец, потому что у нас есть задание, которое
мы должны выполнить.
Можно взять пример, который, разумеется,
далеко превосходит наш опыт, слова апостола Павла: для меня жизнь -
Христос, и смерть - приобретение, потому что пока я живу в теле, я
разлучен от Христа; но для вас полезнее, чтобы я жил... Где сокровище
наше, там и сердце наше будет. Сокровищем для Павла был Христос, самая
драгоценная находка и обладание его пламенной, мощной души, вся любовь
его жизни, которая заставляла его устремляться к тому времени, когда он
облечется в вечность и увидит, как Бог видит его, познает, как сам
познан, войдет в общение без всякого покрывала или тусклого стекла между
ним и предметом его любви. Но вместе с тем он знал, что, обладая тем
опытом, который он пережил, он может принести миру свидетельство, какого
не могут принести те, кто говорит только понаслышке. И он был готов
отказаться от встречи, которой жаждал, от приобщенности и единства, к
которым устремлялся, ради того, чтобы принести свое свидетельство. И его
любовь к единоплеменникам была такова, что он мог воскликнуть, что
готов сам быть отлучен от Христа навеки, если это откроет им путь к
Нему. В какой-то малой мере каждого, кто живет и становится для нас
таким сокровищем или одним из самых драгоценных обладаний нашего сердца,
можно рассматривать в таком контексте.
Свидетельство нашей жизни
Это
приводит меня к еще одному аспекту всей ситуации. Мы оставлены, чтобы
все, что мы видели, что слышали, что пережили, могло умножиться и
распространиться и стать новым источником света на земле. Но если мы
можем со всей правдой, искренне сказать, что усопший был для нас
сокровищем, - тогда наше сердце должно быть там, где наше сокровище, и
мы должны вместе с этим человеком, который вошел в вечность, жить
возможно полнее, возможно глубже в вечности. Только там мы можем быть
неразлучны. Это означает, что по мере того, как все большее число
любимых нами людей покидает это земное поприще и входит в неколебимый
покой вечной жизни, мы должны все больше чувствовать, что принадлежим
тому миру все полнее, все совершеннее, что его ценности все больше
становятся нашими ценностями. И если один из любимых носит имя Господа
Иисуса Христа, если Он - одно из самых больших наших сокровищ, тогда,
подобно апостолу Павлу, мы поистине можем, еще будучи на земле,
устремляться всецело, всем сердцем, и умом, и плотью, к тому дню, когда
соединимся с Ним уже неразлучно.
Путь примирения
Есть
молитвы, предваряющие смерть человека, есть последования, связанные с
подготовкой к смерти. Подготовка, в первую очередь, через то, чтобы
отвернуться от временного к вечному. Святой Серафим Саровский перед
смертью говорил: телом я приближаюсь к смерти, а духом я точно
новорожденный младенец, со всей новизной, всей свежестью начала, а не
конца... Это говорит о том, что необходимо готовиться к смерти через
суровый, но освобождающий нас процесс примирения со всеми, с самим
собой, с собственной совестью, со всеми обстоятельствами, с настоящим и с
прошлым, с событиями и с людьми, и даже с будущим, с самой грядущей
смертью. Это целый путь, на котором мы примиряемся, как говорит,
кажется, святой Исаак Сирин, с нашей совестью, с ближним, даже с
предметами, которых мы касались - так, чтобы вся земля могла сказать
нам: "Иди в мире”, и чтобы мы могли сказать всему, что представляла для
нас земля: "Оставайся с миром, и пусть будет на тебе Божий мир и Божие
благословение”. Невозможно войти в вечность связанным, опутанным
ненавистью, в немирном состоянии. И если мы хотим достичь этого в то
короткое время, которое грядущая смерть нам оставляет, очень важно
рассматривать всю нашу жизнь как восхождение, - восхождение к вечности,
не как смертное увядание, а как восхождение к моменту, когда мы пройдем
тесными вратами смерти в вечность, - не совлекшись временной жизни, но,
по слову апостола Павла, облекшись в вечность.
Согласно
православному преданию, первые три дня после смерти душа человека
остается около земли, посещает привычные ей места, как бы вспоминая все,
чем была для нее земля; так что душа покидает землю и предстает перед
Богом в полном сознании всего, что с ней происходило. Эти три дня
окружены особым вниманием. Мы молимся, мы служим панихиды, мы
сосредоточены мыслью на всей многосложности наших отношений с усопшим. И
у нас есть свое задание. Мы должны развязать все узелки в душе. Мы
должны быть в состоянии сказать усопшему из самой глубины сердца и всего
нашего существа: "Прости меня!” и сказать также: "Я прощаю тебя, иди в
мире”.
Может быть, в этом объяснение старого присловья, что об
усопшем не следует говорить дурного. Если мы истинно, во всей истине и
правде, сказали усопшему: "Я отпускаю тебя. Я встану перед Богом со
своим прощением, пусть ничто, что было между нами, не стоит на твоем
пути к полноте и вечной радости”, то как можем мы вернуться назад,
припомнить зло, припомнить горечь? Это не значит, что мы закрываем глаза
на реальность, потому что если действительно в жизни человека было зло,
если действительно было что-то неладное между нами и усопшим, то тем
более должны мы молить Бога освободить обоих - и нас самих и усопшего, -
чтобы быть в состоянии и услышать слова прощения "Иди с миром”, и
произнести эти слова со все нарастающей глубиной понимания, все
нарастающим сознанием свободы.
Душа и тело
Теперь, говоря о
проблеме реальности смерти, мы обратимся к различным связанным с ней
службам Православной Церкви. Поскольку каждый может прочесть их или
знает на опыте, я не буду разбирать их подробно, а выделю некоторые
характерные черты. Во-первых, есть две службы, которые все вы,
несомненно, хорошо знаете: это краткое богослужение в память усопшего -
панихида, и отпевание мирян. Существуют и другие, менее известные
последования; к ним относится канон, по возможности читаемый над
человеком, отходящим из этого мира, оставляющим его тяжело, трудно; а
также отпевание младенцев и отпевание священников. Всем этим службам
свойственны некоторые основные черты.
В этих последованиях две
стороны: забота о душе и забота о теле. Мы разделяем со всеми Церквами
молитвенную заботу об отходящей или отошедшей душе. Но мне кажется, что
Православие оказывает особенное внимание телу, его отношение к телу
удивительно полно содержания. В панихиде все внимание сосредоточено на
душе, которая теперь в вечности стоит лицом к лицу с Живым Богом,
возрастает во все углубляющееся познание Бога, во все углубляющуюся
приобщенность Ему. В службе отпевания, наряду с заботой о душе -
отошедшей, но еще в каком-то смысле столь близкой земле - выражена
глубокая забота о теле.
Тление
В связи с этим я хочу
сказать несколько слов о самом теле. Если прочесть службу погребения,
видно, что тело рассматривается с двух точек зрения. С одной стороны, мы
сознаем, что это тело обречено на тление: земля еси и в землю отыдеши; и
мысль об этом очень болезненна, видеть это очень больно. Я сейчас думаю
о чем-то, о чем говорить очень трудно, о чем я говорил только один раз в
жизни, несколько дней спустя после похорон моей матери, потому что
чувствовал, что это единственный случай, когда я смогу высказаться,
поделиться этими мыслями.
Моя мать умерла в Великую пятницу;
хоронили ее почти неделю спустя. Утром перед отпеванием я спустился
провести с ней напоследок несколько минут в нашей домовой церкви, и
впервые заметил признаки тления на ее руках и на лице. Меня глубоко
ранило, что этих рук, которые я так любил, этого лица, которое я так
любил, теперь коснулось тление. Первое мое движение было - отвернуться и
не смотреть; отвернуться не от моей матери, но уйти от этого видения,
этих темных пятен, которые распространялись. Но потом я уловил в этом
последнюю весть, в которую я должен вглядеться, которую должен
воспринять. Тело, которое было мне так дорого, скоро распадется, и вот
что моя мать говорила мне: "Если ты хочешь никогда меня не потерять, не
приходи встречаться со мной на могилу. Конечно, то, что остается от меня
земного, будет лежать там, и ты можешь почитать это место, ухаживать за
ним, но общаться отныне мы будем не через тело; наше общение в Боге”.
Я
сказал об этом проповедь в приходе, и кое-кто упрекнул меня в грубости и
бесчувствии. Но я мог это сказать только по поводу смерти моей матери; я
не смог бы этого сказать при смерти чьей-нибудь еще матери, или жены,
или брата, или друга. И сейчас я это повторяю, потому что в нашем
отношении к усопшему мы должны найти равновесие между принятием
реальности и уверенностью веры, между видением тления и уверенностью в
вечной жизни, между любовью к месту, где покоятся останки любимого тела,
и уверенностью, что связь, общение продолжается на всю вечность в Боге.
Это первый аспект участия тела. Мы находим отголоски этого горя и
чувства трагичности в различных молитвах, в тропаре и в каноне, в
стихирах Иоанна Дамаскина: человеческое тело, которое было призвано к
вечной жизни, убито смертностью, порожденной потерей Бога.
Целостный человек
С
другой стороны, Священное Писание, говоря о целостном человеке, в
различных местах употребляет слово "тело”, или "человек”, или "душа”. И
действительно, между телом и душой, даже между телом и духовными
переживаниями существует неразрывная связь. Апостол Павел
свидетельствует об этом, когда говорит: вера от слышания, а слышание от
слова Божия... Слово произносится, слово бывает услышано посредством
тела: через уста говорящего, уши слушающего; но слова достигают сердца,
достигают ума, достигают сердцевины человека так, что одно Божие слово
может перевернуть жизнь человека. Мы ведь знаем, насколько наши телесные
чувства принимают участие во всем, что происходит в нашем уме, в нашем
сердце. Мать выражает всю свою любовь к ребенку, касаясь его, лаская
его; сколько утешения можно передать прикосновением руки, сколько любви
во всех ее формах может быть выражено посредством тела. Так что когда мы
глядим на тело усопшего, мы видим не просто сброшенную одежду, как
многие стараются убедить себя, по крайней мере на словах, чтобы
утешиться, чтобы загладить горе. Тело не одежда, и мы не просто
сбрасываем его. Это тело столь же реально, как реален весь человек, как
реальна душа. Только в единстве тела и души мы являемся полным
человеком.
Это выражает неожиданным, может быть, даже
поразительным образом святой Исаак Сирин, который, говоря о теле, пишет,
что вечная судьба человека не может определиться раньше воскресения
тела, потому что телу наравне с душой надлежит выбрать и определить
вечную участь человека; смысл этого высказывания таинственен для нас,
потому что мы не в состоянии представить, как это возможно. И однако -
да: я - это мое тело, равно как и моя душа. И человека можно
рассматривать только в целостности. Поэтому когда мы смотрим на тело, мы
смотрим на него с благоговением. Мы видим его со всем страданием и всей
радостью, всей тайной жизни, какая была в этом человеке. Тело можно бы
назвать видимым образом невидимого. В этом отношении, быть может, не
случайно в славянской церковной службе тело называется мощами. Каждое
тело, окруженное любовью, благоговением, почитанием, тело, призванное к
воскресению, тело, которое на протяжении всей жизни служило
таинственному общению с Богом в Крещении и Миропомазании, в Помазании
святым елеем при болезни, в Приобщении Телу и Крови Христовым, в
получении благословения - это тело является, так сказать, семенем - и
это слово апостола Павла: сеется в тлении, восстает в славе... Это тело
тления, от которого хотел бы освободиться апостол, чтобы жить в полноте,
лицом к Лицу с Богом, вместе с тем призвано к вечности.
Так, с одной стороны мы видим, что это тело, столь дорогое и
драгоценное, поражено и побеждено смертностью, подвержено смерти. А с
другой стороны мы видим в нем семя, которое посеяно, чтобы через
воскресение восстать вновь в славе бессмертия. И глядя на него, мы не
можем не прозревать его связь с Телом Христа.
У апостола Павла
есть выражение: жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге... Наше воплощенное
человечество сокрыто в тайне Святой Троицы, и эта воплощенность
охватывает все человечество. Во Христе, в Матери Божией мы уже можем
видеть прославленность, к которой призвано наше тело. Так что мы не то
что разделены, но мы в очень сложном состоянии, когда, сокрушаясь
сердцем о разлуке, с изумлением видим, что человеческое тело может
умереть, но взираем с верой и надеждой на это тело, которое когда-то
восстанет, подобно телу Христа.
Победа Воскресения
Воскресением
Христовым смерть на самом деле преодолена. Смерть преодолена во всех
отношениях. Она побеждена, потому что благодаря Воскресению Христову мы
знаем, что смерть - не последнее слово, и что мы призваны восстать и
жить. Смерть также поражена победой Христа, поправшего ад, потому что
самый ужасный аспект смерти в представлении ветхозаветного народа
израильского был в том, что отделенность от Бога, которую принесла с
собой смерть, стала окончательной, непреодолимой. Те, кто умирал от
потери Бога - и это относилось ко всем умершим - в смерти терял Его
навсегда. Ветхозаветный шеол был местом, где Бога нет, местом
окончательного, безвозвратного Его отсутствия и разлуки. Воскресением
Христа, Его сошествием во ад, в глубины адовы, этому был положен конец.
Есть разлука на земле, есть горечь разлуки, но нет в смерти разлучения
от Бога. Напротив, смерть - момент, путь, через который, как бы мы ни
были отделены, как бы несовершенно ни было наше единение и гармония с
Богом, мы предстаем перед Его Лицом. Бог - Спаситель мира. Он не раз
говорил: Я пришел не судить мир, но спасти мир... Мы предстаем перед
Тем, Кто есть Спасение.
Отпевание
В службе отпевания есть
трудные моменты. Нужно собрать всю нашу веру и всю нашу решимость, чтобы
начать эту службу словами: Благословен Бог наш... Порой это предельное
испытание для нашей веры. "Господь дал, Господь взял, да будет имя
Господне благословенно”, - сказал Иов. Но это нелегко сказать, когда мы
раздираемся сердцем, видя, что тот, кого мы любим больше всего, лежит
мертвым перед нашим взором.
А затем следуют молитвы, полные веры и
чувства реальности, и молитвы человеческой хрупкости; молитвы веры
сопровождают душу усопшего и приносятся перед лицом Божиим как
свидетельство любви. Потому что все молитвы об усопшем являются именно
свидетельством перед Богом о том, что этот человек прожил не напрасно.
Как бы ни был этот человек грешен, слаб, он оставил память, полную
любви: все остальное истлеет, а любовь переживет все. Вера пройдет, и
надежда пройдет, когда вера станет видением и надежда - обладанием, но
любовь никогда не пройдет.
Поэтому когда мы стоим и молимся об усопшем, мы на самом деле говорим:
"Господи, этот человек прожил не напрасно. Он оставил по себе пример и
любовь на земле; примеру мы будем следовать; любовь никогда не умрет”.
Провозглашая перед Богом нашу неумирающую любовь к усопшему, мы
утверждаем этого человека не только во времени, но и в вечности. Наша
жизнь может быть его искуплением и его славой. Мы можем жить, воплощая
своей жизнью все то, что было в нем значительного, высокого, подлинного,
так, что когда-то, когда придет и нам время со всем человечеством стать
перед Богом, мы сможем принести Господу все плоды, всю жатву семян,
посеянных его примером, его жизнью, которые проросли и принесли плод
благодаря нашей неумирающей любви, и сказать Господу: "Прими это от
меня; оно принадлежит ему, ей: я - только поле; сеятель был он! Его
пример, его слово, его личность были словно семя, брошенное в почву, и
этот плод принадлежит ему”.
И мы можем стоять с разбитым сердцем и
тем не менее провозглашать слова веры: Благословен Бог наш... Порой еще
трагичнее звучит тропарь Воскресения: Христос
воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех
живот даровав, - когда перед нашими взорами мертвое тело человека,
которого мы любили. Но голос Церкви произносит слова поддержки и
утешения: Блажен путь, в оньже идеши днесь, душе, яко уготовася тебе
место упокоения, и: Жива будет душа моя и восхвалит Тя, Господи.
И
с другой стороны, есть вся боль, все горе, которое мы ощущаем
совершенно справедливо, скорбь, которая от лица умирающего выражена в
одном из тропарей канона на исход души: Плачите, воздохните, сетуйте: се
бо от вас ныне разлучаюся.
И вместе с тем есть несомненная
уверенность, что смерть, которая для нас - потеря и разлука, есть
рождение в вечность, что она - начало, а не конец; что смерть -
величественная, священная встреча между Богом и живой душой, обретающей
полноту только в Боге.
Митрополит Антоний Сурожский "Жизнь. Болезнь. Смеpть"
Ссылка по теме: Память смертная (часть 1)
|
