Соединённые Штаты поставили над собой отчаянный эксперимент. 16
января 1920 года вступила в силу 18-я поправка к конституции,
запретившая производство, продажу и транспортировку спиртных напитков.
13 лет сухого закона вместили в себя и ревущие двадцатые (век джаза и
катастрофу Великой депрессии), и мафиозный беспредел, и американский
Париж — праздник, оставшийся с Хемингуэем навсегда. С нами же осталось
нечто совершенно иное. Наследие давным-давно отменённой 18-й поправки не
только ностальгические романы классиков «потерянного поколения» и
ретрокомедии с трелями автоматов Томпсона под весёлый регтайм. Нынешние
теленовостные репортажи об уничтожении конопляных плантаций — это привет
от запретительного бюро 20-х, дело которого живёт. Антураж и вывеска
сменились, но люди в чёрном по-прежнему на посту.
Сейчас трудно понять, как вообще могла прийти в головы американской
элиты идея отобрать у белого человека алкоголь. Но историки знают, что
причины одиозной январской поправки не исчерпываются посленовогодним
похмельным синдромом рядовых конгрессменов. К 20-м годам прошлого века
алкогольный прогибиционизм успел набрать серьёзный политический вес, и
не только в США. Исландия, Норвегия, Финляндия уже наслаждались
принудительной трезвостью. Некоторые канадские штаты тоже не остались в
стороне. Советская Россия продолжала борьбу с пьянством, начатую царским
указом за несколько дней до Первой мировой войны. Двадцатый век не
сулил выпивохам ничего хорошего.
«Ибо веселие есть питие»
Что же привело западную цивилизацию к необходимости отказаться от
спиртного? Ведь алкоголь настолько прочно вплетён в бытие европейской
расы, что его потребление именуют культурой пития. Проделав долгий
эволюционный путь от макаки, чавкающей забродившим фруктом, до
джентльмена с изысканным бокалом в руке, белый человек, казалось,
приручил зелёного змия. Западный менталитет отвёл жертвам алкоголя роль
порочных слабаков, достойных сточной канавы. Запрещать спиртные напитки
из-за каких-то жалких лузеров противоречило многовековым традициям.
В эти традиции не вписалась лишь радикальная Спарта, имевшая
особенный взгляд на все аспекты человеческой жизни. Спарта не нуждалась
ни в пьяных оргиях, ни в боевых ста граммах — там карали смертью за
любую дозу. Древние римляне тоже могли убить за пару капель, но только
женщину. В остальных случаях антиалкогольная борьба если велась, то лишь
со злоупотреблением. Даже Христос не имел ничего против свадебного
обычая веселиться с помощью вина.
Так продолжалось до тех пор, пока основатель другой мировой религии
не отнёсся к алкоголю почти по-спартански. Не во всём мусульманском мире
законы шариата действовали неумолимо. Омару Хайяму удалось обогатить
восточную поэзию винным экзистенциализмом, но в современных Саудовской
Аравии, Иране, Судане он писал бы только о кофе. Религиозный
фундаментализм — единственное, что способно противостоять алкоголю.
Так, может, дело в знаменитом американском пуританизме? Может,
потомки охотников на ведьм запретили спиртное из нравственно-духовных
побуждений?
«Мы не должны краснеть...»
В 1630 году из Англии на одиннадцати судах отплыли семьсот будущих
массачусетцев. На борт они взяли 38 тыс. литров вина, 48 тыс. литров
пива и всего 16 тыс. литров воды. Первые поселенцы трезвенниками не были
и слабоалкогольными напитками себя не ограничивали. Уже в 1657 году
Верховный суд Массачусетса вынужден был запретить продажу виски, рома и
бренди. Не успев даже перебить индейцев и как следует обустроиться,
пуритане налегли на крепкие градусы.
Протестанты прежде всего умели делать деньги, и в алкогольном вопросе
нравственность всегда оставалась для них аспектом второстепенным.
Акцизы, лицензионные сборы, штрафы — всё это приносило властям
существенный доход и позволяло опосредованно регулировать потребление
спиртных напитков.
Более того, производство рома даже внесло свою лепту в становление
независимого американского государства. Ром варили из дешёвой патоки,
поставляемой сахарными предприятиями французской Вест-Индии. Британия не
терпела конкурентов и в 1733 году ввела на чужую патоку пошлину. Это
заметно усилило сепаратистские настроения среди американских поселенцев.
Гербовый сбор (1765) и Чайный закон (1773) довели их до кипения.
С последующим освоением индейских земель потребность в патоке и
экзотическом роме отпала — сельское хозяйство стало давать достаточно
зерна и для привычного виски. Теперь уже родное правительство поспешило
обложить налогом американских производителей алкоголя. В 1791 году
американские граждане ещё не разучились мобилизовывать себя на борьбу с
угнетателями. Пенсильванские фермеры собрали шеститысячный отряд и
заявили о своём выходе из Соединённых Штатов. Успокоить их удалось лишь
15-тысячному корпусу милиции. Баланс между интересами производителей
алкоголя и министерства финансов был установлен.
Ещё в 1760 году будущий второй президент США Джон Адамс предупреждал
об угрозе демократии, таящейся в тавернах. Они, по его мнению, были
идеальным избирательным ресурсом для нечистоплотных политиканов. Тем не
менее борцы за независимость предпочитали собираться на сходки именно в
тавернах, а не библиотеках. К алкоголю как таковому Адамс претензий не
имел. «Мы не должны краснеть за то, — говорил он, — что ромовая патока
сыграла свою роль в обретении независимости».
Трезвость набирает обороты
У пекущихся о демократии политиков были дела поважней, чем пропаганда
здорового образа жизни. Этим занялись главный американский врач
Бенджамин Раш, представители протестантских течений (баптисты,
методисты, универсалисты) и разнообразные светские общества трезвости.
Однако до 40-х годов XIX века успехи движения за умеренность были
довольно скромными.
Затем тучки над пьяницами начали сгущаться. В 1843 году прозвенел
первый тревожный звонок: Орегон стал сухим. Это явление относилось пока к
разряду казусов — власти штата представляли собой всего лишь
миссионерскую общину. Через пять лет орегонское начинание было отменено
как антиконституционное. А вот прогибиционный закон штата Мэн (1851),
разрешавший оборот алкоголя только в «медицинских, механических и
производственных» целях, уже всерьёз огорчил рабочих и иммигрантов. В
1855 году измождённые низы подняли восстание, и через год закон
отменили.
Нация совершенно не была готова к полному воздержанию. Даже умеренные
ограничения иногда воспринимались в штыки. В 1850 году жители Чикаго,
возмущённые воскресным закрытием кабаков, парализовали работу деловой
части города. Властям пришлось договариваться с бунтовщиками под защитой
артиллерии.
Не только простой люд противился нравственно-физическому очищению.
Законы, аналогичные мэнскому, пытались ввести ещё в 12 штатах — и везде
безуспешно. Там обошлось без восстаний. Либо губернаторы накладывали
вето, либо суды признавали эти законы недействительными.
Но прогибиционисты не сдавались.
Их яркой звездой стал католик — капуцин Теобальд Мэтью. Он основал в
родной Ирландии Общество абсолютной трезвости, взял с сотен тысяч
соотечественников обет полного воздержания и в 1849 году с триумфальными
гастролями посетил США. Американцы уважают успешных людей — президент
Закари Тейлор пригласил отца Теобальда отобедать в Белом доме.
Государственная власть хвалила антиалкогольное подвижничество, но не
забывала и производителей спиртного. С 1818 по 1862 год они были
освобождены от федерального налога. А для расширения рынка правительство
США даже заключило соответствующий договор с гавайским монархом
Камехамехой III.
Вихри враждебные
Эту идиллию разрушила Гражданская война 1861—1865 годов.
Введённый в 1862 году для пополнения военного бюджета погалонный
налог вырос за пять лет с 20 центов до 2 долларов. Предприниматели
вынуждены были ответить мошенничеством, занижая количество галлонов
соответственно растущим аппетитам властей. В результате государство не
получило требуемых сумм, а законопослушные прежде граждане познали вкус
криминальных махинаций. Начало теневому алкобизнесу было положено. К
образовавшемуся нелегальному финансовому потоку не могли не присосаться
продажные чиновники. 1875 год ознаменовался скандалом вокруг так
называемого заговора винокуров. В числе коррупционеров оказалось много
республиканцев.
Гражданская война запустила процессы, сделавшие принятие сухого
закона почти неизбежным. Против алкоголя ополчились совершенно разные
группы населения. Жители Юга винили спиртное в своём поражении, пьяные
негры, конечно, воевали отвратительно. Разорённые войной фермеры
пропивали последнее имущество и пополняли собой радикальные
протестантские секты, проповедовавшие абсолютную трезвость. На полях
южных штатов заполыхали чучела Джона Ячменное Зерно. Прогибиционистское
движение сельского Юга продолжало гражданскую войну на идеологическом
уровне: в индустриально-урбанистическом Севере оно видело олицетворение
вавилонских пороков.
Аболиционисты, избавившие страну от позорного института рабства, из
гуманистических побуждений тоже вливались в антиалкогольное движение. До
крайности политизированное американское общество в короткий срок
произвело на свет Национальную партию прогибиционистов, Женский
христианский союз борьбы за трезвость и Антисалунную лигу.
До основания, а затем...
Две последние организации развернули столь бурную активность, что к
началу XX века почти все штаты покрылись зонами трезвости — городами и
округами, где действовало антиалкогольное законодательство. Американские
граждане стали познавать радости сухого закона на местах.
Кем были те добрые люди, что финансировали Антисалунную лигу с её
великолепно отлаженным механизмом политической борьбы? Помимо
обязательных в таких случаях популистов, прогибиционистам активно
помогали фармацевтические компании и объединения аптекарей. В том, что
изобретатель кока-колы Джон Пембертон фантастически разбогател сразу же
после введения в Атланте сухого закона, нет ничего удивительного. Его
чудодейственный лекарственный напиток содержал в себе заметное
количество коки — лучшего средства для поднятия духа принудительно
завязавшего гражданина.
Понимая, что одних религиозно-морализаторских аргументов в пользу
сухого закона может не хватить, прогибиционисты прибегли к экономической
науке. Профессор Йельского университета Ирвинг Фишер произвёл хитрые
расчёты и, не постеснявшись слегка округлить, выдал следующие данные:
если принять сухой закон на федеральном уровне, производительность труда
вырастет аж на 20%.
Фишер не только любил экономику, хитрые расчёты и не любил алкоголь.
Он ещё мечтал об усовершенствовании человеческой расы и увлекался
евгеникой. В отличие от германских товарищей по хобби, Фишер делал упор
на трезвость, а не голубоглазые гены. Его скромно озаглавленный труд
«Как надо жить: правила здорового образа жизни на основе современной
науки» пользовался огромной популярностью.
В 1907 году Оклахома обрела статус штата и сразу приняла
безалкогольную конституцию. Для воплощения прогибиционистской мечты о
федеральном сухом законе не хватало лишь новой войны.
Вступление США в Первую мировую (1917) довело мощное антиалкогольное
движение до состояния общенациональной истерии. Антисалунисты были
близки к тому, чтобы приравнять употребление спиртных напитков к
государственной измене. Пивовары не только с немецкими фамилиями
вынуждены были сворачивать бизнес. Снова появились экономисты с хитрыми
счётами. Они заявили, что в условиях войны тратить зерно на спиртное —
значит обречь нацию на голод.
Конгресс, почти на две трети состоящий из политических трезвенников, поспешил принять соответствующие меры.
22 декабря 1917 года 18-я поправка к конституции была готова. Но
ратификация его штатами затянулась более чем на два года. В стране ещё
хватало здравомыслящих политиков. Президент Вудро Вильсон тоже
колебался. Когда конгресс принял драконовский закон Волстеда,
детализирующий 18-ю поправку, Вильсон наложил на него вето. По закону
Волстеда граждане из всего разнообразия спиртных напитков должны были
довольствоваться лишь кефиром. Ценз в 0,5% алкоголя лишал их даже
домашнего вина.
Благодаря особенностям американской государственной системы вето
Вудро Вильсона было отклонено. 16 января 1919 года 18-я поправка была
признана ратифицированной большинством штатов, а через год вступила в
силу.
В сухом остатке
18-я поправка лишила Америку алкогольной индустрии, занимавшей в
экономике страны седьмое место по масштабам производства. Взамен она
взрастила мощную организованную преступность.
Трезвенники получили то, чего они так страстно желали, — федеральный
закон, одобряющий их образ жизни. Потребители спиртного получили
нелегальный алкоголь сомнительного качества и некий романтический ореол
противников официоза. Американское общество в целом укрепило в себе
неприятную черту — лицемерное морализаторство обывателя-ханжи.
Истинным героем эпохи сухого закона стал не доблестный полицейский,
сражающийся с бутлегерами, не благопристойный методист, повысивший свою
производительность на 20%, а контрабандист-одиночка Уильям Маккой.
Будучи сам трезвенником, он закупал на Багамах виски хорошего качества и
продавал его всем желающим в нейтральных водах у Лонг-Айленда. Уильям
прославился тем, что не имел никаких связей ни с мафией, ни с
коррупционерами и никогда не разбавлял свой товар водой. «Настоящий
Маккой» стал редкой альтернативой разбодяженному нелегальному пойлу.
Сухой закон был обречён изначально. Стремлению людей расслабляться с
помощью психоактивных веществ невозможно воспрепятствовать
законодательно. И неважно, насколько порочна и вредна эта тяга человека к
изменённым состояниям сознания. Что взамен спиртных напитков могли
предложить власти угнетённому Великой депрессией народу — экстатические
пляски квакеров, теософическую йогу?
Ещё одно немаловажное последствие американского сухого закона —
усиление интереса к лёгким наркотикам. Федеральное бюро по наркотикам —
наследник погрязшего в коррупции Прогибиционного бюро — приняло в себя
бывших борцов с алкоголем.
Антимарихуановая истерия 30-х проходила по уже накатанным схемам.
Инициированный промышленными магнатами крестовый поход против
смертоносного зелья уничтожил конопельную индустрию и криминализовал
значительную часть общества. Но это уже немного другая история.
