Хосни Мубарак сначала проявлял твердость – стрелял в народ, храбрился, продержался месяц после начала протестов – и вылетел из страны после того, как армия отказалась наносить сокрушительное поражение противнику, живая сила которого ввиду многодетности египетских семей состояла из собственных близких и дальних родственников, а боевая техника – из подержанных автомобилей. Поклялся Аллахом, что не уедет из страны, и уехал. А потому что не клянись вовсе: и головою твоею не клянись, потому что ни одного волоса не можешь сделать белым или черным. И не сравнивай. Потому что не можешь ни одну революцию сделать черно-белой или цветной. 

Читатель ждет уж рифмы розы – и не дождется. Предыдущая волна революций в мире была из вегетарианского растительного мира. Поэтому как только Бен Али печальным демоном, духом изгнанья вылетел в неизвестном направлении, для тунисских протестов всем миром стали придумывать ботаническое название. И перебрав все цветы, остановились на жасмине, знакомом по зеленому чаю. 

Теперь станут придумывать название для египетской революции из области местной эндемической флоры, чтобы присоединить ее к гербарию. Выбор богатый — от лотоса до папируса. Хотя не календула, и не желудочный сбор. Хотя вот зверобой бы подошел. Зверобойная революция. По моему, отлично звучит. Ведь какого человека свергли; не человек — царь зверей. 

Революция в Тунисе — это все-таки революция в Тунисе, маленькой передовой стране, с правителем, чьем имя благодаря революции почти все и узнали. Другое дело – Египет. Египет – лидер арабского мира. Так уверяют сами египтяне со времен Насера, и это не только шовинистический бред. Во-первых, это — с большим отрывом — самая населенная мусульманская страна: 80 млн человек. В следующем за ним Алжире – 35 млн, в Марокко — 32, в Ираке — 31, а остальных надо считать упаковками. Во-вторых, опять же со времен Насера, и даже раньше, с начала 20 века, Египет — лидер арабского национального возрождения. Рабы – не мы, мы – арабы, которые все могут сами без европейцев. 

Из Египта — единственный арабский писатель-лауреат нобелевской премии Нагиб Махфуз; отсюда — классическая арабская песня, которую слушает весь арабский мир, — Ум Култум, Эдит Пиаф арабского мира. Но важнейшим из искусств для нас является кино. И тут Египту нет равных. В Америке есть работающий на весь западный мир Голливуд, в Индии — Болливуд, а на Ближнем Востоке — египетское кино и египетское телевидение. Весь арабский мир смотрит египетские фильмы и сериалы, знает по именам и в лицо египетских актеров. В общем, Египет — далеко не самая богатая, но точно — самая влиятельная страна исламского мира. И какое он теперь окажет влияние? Дурной пример поразителен. 

И вот в этой стране — революция. Народ выставил из страны не какого-нибудь тщедушного маразматика, подковерного карлика, победителя интриг и дворцовых переворотов, а бывшего национального героя, боевого летчика, настоящего полковника, воздушного аса, развеявшего  миф о непобедимости израильской армии. Не человек — зверь. Царь зверей. А в других-то странах сидят свои Мубараки — светские прозападные диктаторы, гаранты против исламистов, вариант — правоверные короли, гаранты того же. 

В общем, пока революция была революцией в Тунисе, у них была отмазка. После зверобойной революции в Египте деваться некуда. Темно и утешиться нечем. Когда в Египте только начались серьезные волнения, окрестные властители каждый на свой манер пытались устлать свой путь соломой, чтобы другие не услали его зверобоем. Король Иордании Абдулла отправил в отставку премьера и правительство (до того, как от него этого сильно потребовали), президент Йемена Салех сказал, что не пойдет на новый срок в 2013 году, президент Сирии Асад снизил цены на мазут для отопления и разблокировал Facebook. Теперь этой соломки может не хватить. 

Я однажды говорил, почему Тунис и Египет не похожи на цветочные революции. Не только потому, что цветы тут носят на кладбища и на места гибели сотен жертв. Если прилагательное «цветная» при слове «революция» — не просто гомеровский эпитет (встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос, а у других перстов у нее и не бывает), то этот тип революции связан с выборами и фальсификацией. Оппозиция начинает, проигрывает и потом выигрывает, вовлекая уставший от правителя народ. Так было в Тбилиси, Киеве, Бишкеке и Бейруте в 2003-2005 годах. 

Кстати, первая цветочная революция — «революция гвоздик» — была совсем другой. Она случилась в Португалии в 1974 году, и сделали ее — за не имением выборов и оппозиции — прогрессивно настроенные солдаты и матросы-балтийцы, ну, вернее, атлантоокеанцы, или кто там у них. В общем, атлант в военной форме расправил плечи, сунул гвоздику в дуло автомата и пошел гулять по городу, по незнакомой улице.  Улица была светла от улыбок  девушек, юношей, стариков и детей. 

В Тунисе и Египте начинал народ и выигрывал, вовлекая оппозицию. Но революции Туниса и Египта — тоже отчасти армейские. Судьба правителей оказалась решена, когда легионы отказались поддержать Цезаря и вступить с оружием в Рим. 

И в этом смысле обе эти революции похожи на иранскую. И там важны были и народные протесты, и прокламации оппозиционеров, и надписи на стенах, и всеобщая забастовка. Но Рубикон был перейден, когда армия объявила о своем нейтралитете в противостоянии правителя и народа. «Жребий брошен», — сказал Цезарь и нехотя полез в самолет. 

Когда я сравниваю египетскую революцию с иранской, не надо сразу пугаться. Поначалу иранская революция была в той же степени либерально-демократической, что и исламской. В свержении шаха участвовали: либеральная интеллигенция; журналисты за свободу слова; студенты за свободу всего; рабочие из профсоюзных движений за права трудящихся; политические исламисты за свободу веры; муллы, выступавшие за невмешательство ислама в политику; муллы, выступавшие за то, чтобы ислам руководил политикой; иранские националисты-антиимпериалисты из «Народного фронта»; иранские социалисты из запрещенной, но могущественной партии «Туде»; иранские коммунисты; иранские федералисты — сторонники курдской, азербайджанской и белуджской автономии; иранские коммунистические боевики — федаины народа; иранские исламокоммунистические партизаны (были и такие); торговцы на базарах, недовольные появлением супермаркетов; и Ленин из шалаша — Хомейни из Парижа. 

Конечный итог — результат борьбы между ее участниками и победителями после того, как они достигли своей общей цели. Первым президентом Ирана после революции был Абольхасан Бонисадр — светский либерал, а первым премьером — Мехди Базарган, противник насильственной исламизации. Революционной гвардией поначалу были вооруженные леваки. А кроме Хомейни, среди антишахских религиозных авторитетов было несколько таких, в том числе аятолл, которые выступали за то, что ислам — личная вера, которая в душе. 

Хомейни поначалу дружил с либералами и сдерживал своих наиболее радикальных сторонников. Но потом рассорился со всеми, либералов выдавили из власти и из страны. Иран стал тем, чем он стал: классической нелиберальной демократией, где политическая сфера гораздо свободнее, чем в большинстве других стран Востока, (здесь, например, настоящие конкурентные выборы), а частная сфера — задавлена религиозными правилами и запретами.

Теперь, после победы на собственным шахом, на каком-то таком распутье оказался и Египет. Среди тех, кто делал египетскую революцию, масса организаций разного толка: 

1) Антиавторитарная «Кефайа» («Хватит») — вроде нашей «России без Путина», где собрались все на свете от социалистов-насеристов, до исламистов под лозунгом «Египет без Мубарака». 

2) Партия «Аль-Гад» 
(«Завтра») под руководством либерального адвоката-западника Аймана Нура, любимца американцев. 

3) «Национальная ассоциация за перемены» под руководством тоже западника, с некоторым антиимпериалистическим уклоном, бывшего главы МАГАТЭ Мохаммеда Аль-Барадеи. 

4) Партия «Тагамму» — влиятельные демократические социалисты, защищают принципы насеровской революции 1952 г., боятся капиталистической порчи. Существуют с середины 1970-х, то есть с тех пор, как Садат повернул к США и капитализму. 

5) Партия «Новый Вафд» — продолжатели той самой националистической, либерально-буржуазной партии первой половины 20 века. Они – за капитализм, но также за свободы и менее прозападную внешнюю политику. 

6) Разумеется, «Братья-мусульмане», большинство которых представляет сейчас умеренную форму политического ислама и не собирается вводить повсеместный и ничем не омраченный средневековый шариат. 

8) Более мелкие и более радикальные исламистские группировки, которые хотят «превратить буржуазную революцию в исламистическую» и создать что-то вроде Саудовской Аравии, только очищенной от скверны союзничества с Западом, мира с Израилем, алкоголя и туризма. Часть из них тоже считает себя «братьями-мусульманами». 

9) Военные, которые не выступили однозначно в поддержку Мубарака и тем самым едва ли не больше всех поучаствовали в его свержении, и которые пока являются переходной властью. 

10) Представители десятков египетских молодежных и студенческих движений разного толка, от коммунистических до либеральных и исламистских. 

Травяной сбор – ничем не хуже иранского. Каким быть Египту, решится в борьбе и сотрудничестве этих сил – и других, которые могут добавиться в ближайшее время. 

Иран совсем не так страшен, как мы его представляем: ужас, но не ужас-ужас. И есть большой шанс, что Египет, даже с участием исламистов во власти будет еще менее ужасен. Во-первых, у Египта нет своего Хомейни. За год иранской революции возник культ личности Хомейни, который помог ему выдавить из власти остальных более либеральных и светских участников. Здесь такого человека нет. Во-вторых, Обама занял гораздо более правильную позицию по отношению к египетской революции, чем Картер – к иранской. После недолгой разноголосицы на американском верху Обама однозначно поддержал революционный народ и попросил Мубарака уйти, а также похвалил его за своевременный уход. 

Атакующая позиция Америки была причиной столь антизападного характера революции и новой иранской власти, жаловалась мне в 2004 году вице-президент Ирана Масуме Эбтекар (в 1979 году  — студентка и участница захвата американского посольства): «Нас больше всего беспокоило то, что американское правительство не может оценить, понять демократические стороны исламской революции в Иране. Если бы США расстались с узостью взглядов, оценили бы демократическую, народную природу исламской революции, они могли бы найти свой интерес в сотрудничестве с исламской революцией... Они действовали разрушительно для собственных американских интересов». 

Кроме того, даже бедный Египет богаче и образованней Ирана тридцатилетней давности, и исламисты с тех пор стали другими. То, чего боялись поколения европейских политиков, турецких светских военных, либеральных юристов и профессоров, свершилось. Вопреки заветам Ататюрка, исламская партия пришла к власти в Турции и находится у власти уже десять лет. И мир не рухнул, небо не упало на землю, вода в реках не превратилась в кровь, саранча не поела посевы, семь тощих коров не пожрали семь тучных коров, на землю не пролился дождь из змей и жаб и в турецких, а также прочих домах и стадах не умерло по первенцу. 

Наоборот, во многих отношениях Турция стала более демократической, более правовой и благоприятной для бизнеса, хотя и более восточной страной; в ней лучше живется курдам, а с ней рядом — соседям, даже Армении. За исключением, пожалуй, Израиля, с которым против арабов дружила турецкая военная верхушка. Но и такая Турция не идет войной на Иерусалим. Мы все: «Ирод! Ирод!» А младенцы-то — живы. И туристы за десять лет исламского правления в Турции не разбежались, наоборот, умножились там весьма. Может, и Египет со временем будет что твоя Турция — all inclusive, только почище. 

Ну и наконец, нет необходимости сравнивать египетскую революцию с цветными или с иранской. В 80-е годы одна за другой пали все проамериканские хунты Латинской Америки. 

В начале 80-х ситуация в Южной Америке была очень похожей на нынешний арабский мир. Почти во всех странах континента по полтора-два десятилетия сидели военные генеральские хунты. Многие из них имитировали выборы и даже сменяемость власти, но все внутри одного узкого круга военных. У них тоже был железный аргумент: мол, без нас – нельзя, будут свободные выборы – победят коммунисты, и здесь будет одна сплошная большая Куба. Вы, США, Европа или хоть немного состоятельные жители Южной Америки, хотите жить, как на Кубе? Если нет, то без нас вам не справиться. 

Но в 80-е что-то изменилось в атмосфере на континенте — так, как изменилось сейчас в Северной Африке. Вроде бы жили не тужили – и на тебе. Еще до Горбачева и конца глобального противостояния хунты начали рушиться. Стечение факторов было очень похожим: 1) экономический кризис в начале 80-х; 2) хунты сидели по десять-двадцать, а иногда и 30 лет, и успели страшно надоесть, прогнить, стать насквозь коррумпированными, смягчиться, перестать быть страшными; 3) благосостояние в этих странах резко подросло; 4) начались массовые протестные выступления населения; 5) Запад, хоть и побаивался коммунистов, давил на генералов, что, мол, пора и честь имею! 

Понятно, что какой-нибудь Уругвай волны бы не сделал. Но после победы демократии в гигантах вроде Аргентины или Бразилии генералам помельче было не усидеть. Где-то революции произошли резко. В Аргентине генералы проиграли войну Англии за Фолклендские острова, начались массовые протесты, и генералы вынуждены были провести свободные выборы. В Бразилии генералы уступали постепенно и нашли в оппозиции людей, которым можно передать власть, сохранив гарантии личной безопасности. В Чили Пиночет тоже уступал власть постепенно. Но попробовал бы он развернуться. А вот в Парагвае генерала Стресснера, который правил там 35 лет, пришлось свергать силой: его убрали собственные генералы сразу после очередной победы на выборах. 

Но итог один: сейчас на всем континенте не осталось ни одного авторитарного режима, везде проводят свободные выборы, и в большинстве случаев народ там выбирает хоть и левых, но  довольно вменяемых людей. Кубы в прямом смысле нигде не получилось. 

Что-то в этом роде может произойти и в арабском мире. Пятничная революция в Египте не означает, что завтра же свергнут всех от Йемена до Марокко. Но, скорей всего, означает, что в течение ближайших лет в странах будут начнут править другие люди – и будут править иначе, чем сидящие по нескольку десятилетий светские прозападные диктаторы.