С этого момента началось взаимопроникновение двух стилей и школ, которое имело не только спортивное, но и политическое значение. Об этом — очерк-сериал «Холодная война на льду», который «Частный корреспондент» будет публиковать с продолжением один раз в две недели. 

Из маленького целлофанового пакета на меня смотрела улыбающаяся рожица. Шарик был похож на нашего Колобка, только оранжевого цвета. Да и не Колобок вовсе, не по сусекам метён, а какое-то существо с решительно нездешним видом, подставлявшее свои глянцевые бока электрическому свету дворца спорта «Лужники». «Жвачка!» — меня пронзила счастливая и яркая, как молния на свитерах игроков тогда ещё не существовавшей команды Tampa Bay Lightning, мысль. «Да, папа, ты лучше всех», — подумал я, когда родитель с достоинством ответил вместо онемевшего меня: «Сенкью вери мач» («Сенька, бери мяч!» — такая была у их поколения шутка). Так я впервые в жизни вступил в контакт с иностранцем, точнее иностранкой. Ещё точнее — канадкой, присутствовавшей на одном из октябрьских матчей второй суперсерии СССР — Канада 1974 года в Москве с игроками не НХЛ, а ВХА, Всемирной хоккейной ассоциации. 

Пока зрители медленно покидали трибуны, соотечественница моей канадки развалилась на жёстком кресле, водрузив ноги на соседние сиденья. Совсем как капиталисты на картинке из книжки Сергея Михалкова — «для которых дело мира — всё равно что в сердце нож». «У нас так не принято», — с дидактической печалью произнесла советская тётя и поджала и без того узкие губы. Фраза удивительным образом гармонировала с крылатым выражением Николая Николаевича Озерова «Такой хоккей нам не нужен», однако была лишена его обаяния. Капиталистка сделала вид, что не поняла. Или в самом деле не поняла, что ей сказали с укоризной в стране тогда уже развитого социализма. 

А нездешнего Колобка я показал избранным одноклассникам. По их реакции понял, что Колобок не жилец — ученики третьего класса советской средней школы могли его только насильственным образом сжевать. Пришлось это сделать самому, хотя было страшно жаль этого улыбчивого круглого парня. Вкус хоккейного трофея (Kolobock Trophy) я помню до сих пор. Жвачка оказалась ещё к тому же и съедобной — совсем уж невиданное удовольствие. Сама игра в памяти не осталась: разве что узнаваемые абрисы Бобби Халла и Горди Хоу, казавшихся неправдоподобно пожилыми людьми, хотя уж Халлу-то тогда было всего тридцать пять. 

На первую и главную суперсерию 1972 года меня не водили. Кто ж знал, что хоккей для многих мальчиков, родившихся в 1960-е, станет главным делом жизни как минимум до самого конца брежневского правления. Этих мальчиков, грузных и седеющих, лысых и высохших, но не потерявших азарта, я регулярно вижу на льду пруда в Филёвском парке, куда вывожу поиграть сыновей и где сам начинал тогда же, в 1972-м, кататься. Как сказано в мемуарах вышеупомянутого Халла, «на льду залива». Есть среди игроков даже один, постарше, согбенный и неразгибающийся, который наверняка ещё Фирсова видел… Примерно такого типа игру можно наблюдать на старой хронике чемпионатов СССР по хоккею на льду, когда играли без бортов на территории футбольного стадиона «Динамо». Все они — из поколения, «отравленного» сентябрём 1972 года, суперсерией, «развеявшей миф о непобедимости канадских профессионалов». Впрочем, как и о непобедимости (по эту сторону океана) советских офицеров, потому что наших ребят любителями никак назвать было нельзя. Да и суперсерию мы проиграли, выиграв только по разнице заброшенных шайб. 

Этот яркий сентябрьский день, бликовавший на чёрно-белом экране телевизора «Темп», где был хорошо виден итоговый результат — 7:3 в нашу пользу, предопределил страсть к хоккею целых поколений советских людей. Незаметным образом игры с канадцами прорубили окно для нас в евро-атлантический мир, поначалу точно соответствовавший официальным представлениям о нём: канадские хоккеисты дрались, ругались, орали, жевали жвачку, бегали по льду без шлемов, а у Кена Драйдена и Тони Эспозито были маски, как у смешного вратаря команды «Метеор» из мультфильмов «Шайбу! Шайбу!!» (1964) и «Матч-реванш» (1968). Но и они стали своего рода героями Советского Союза: как в Канаде были страшно популярны, скажем, Валерий Харламов и Александр Якушев, так и нашими кумирами стали братья Эспозито, Драйден, Курнуайе и даже гадёныш Бобби Кларк, похожий на поэта Есенина и чуть не сломавший лодыжку нашему гению — 17-му номеру. Из-за чего мы, возможно, и проиграли по сумме встреч. 

Суперсерия, открыв эпоху всепобеждающего советского хоккея, имела и обратное воздействие на советских граждан, сравнимое с эффектом, который производили даже разрушенные европейские города на советских солдат в 1945-м. Миллионы советских обывателей сквозь тусклое стекло телевизора в течение восьми сентябрьских вечеров (19:00) наблюдали совершенно западных людей с неподдельными иностранными именами и фамилиями. Холодная война словно бы переместилась на лёд, но эти мощные патлатые парни оказались при всей их драчливости вполне себе живыми людьми. Война на льду обернулась детантом, разрядкой. 

Благодаря суперсерии Большой хоккей, который в то время действительно был Большим, стал неотъемлемой частью советской идеологии. Собственно, выражение «народ и партия едины» было далёкой от жизни метафорой, если не считать двух объединяющих факторов, за которые в 1970-е интуитивно держался Леонид Брежнев, — памяти о Великой Отечественной и хоккее.

Эпоха на самом деле была далека от благостности. В 1972-м был процесс над Владимиром Буковским, аресты активистов «Хроники текущих событий», была идеологическая борьба в самом ЦК, закончившаяся в ноябре скандалом с публикацией в «Литгазете» статьи Александра Яковлева «Против антиисторизма», бившей на поражение патриотов-почвенников, и его почётной ссылкой послом в ту же Канаду. В сентябре, пока шло великое противостояние советских и канадских хоккеистов, случилась драма с захватом арабскими террористами израильских спортсменов на мюнхенской Олимпиаде. Но в том-то и дело, что хоккей оказался анестезией для народа, который измерял свою жизнь фамилиями: Третьяк, Харламов, Михайлов, Петров, Мальцев, Якушев, братья Эспозито, Драйден, Кларк, Хендерсон, Курнуайе… Ничего не было важнее этой экзотической, как западная музыка, прихотливой звукописи, состоявшей из фамилий итальянского, французского, английского происхождения. Да и в фамилиях Маховлич и Микита звучало что-то, мягко говоря, до боли знакомое. А рано начавший лысеть Курнуайе вообще носил гордое имя Иван… 

Канадская сборная в Москве столкнулась с некоторыми типичными гэбистскими фокусами. То на ледовой арене канадцы обнаруживали тренировку детской команды, то возникала путаница со временем тренировок, то вдруг напрочь исчезли прихваченные из Канады запасы пива. Советские люди тогда же снова убедились в том, что в мире чистогана всё продаётся и покупается: Третьяку и Харламову были предложены контракты в Канаде. Но как могли спортсмены-любители, офицеры Советской армии, которые обязаны были чувствовать себя на льду не дворовыми игроками, а солдатами империи, всерьёз воспринимать столь странные предложения! Разве что могли сбежать, как солисты балета. Но из правительственной ложи в Москве за их игрой наблюдал, нервно разминая в руках зелёную пачку сигарет «Новость» с белым пижонским фильтром, сам Брежнев — как «наши ребята» могли его подвести?! Хотя, как писал в своих воспоминаниях Эспозито, его неприятно удивило, сколь активно Третьяк бегал в Канаде по магазинам за джинсами, — уже если ты коммунист, думал канадский капитан, то будь аскетом… 

Развенчание мифа о «непобедимости канадских профессионалов» естественным образом создало ещё один миф, точнее особый фактор, способствовавший единству нации: хоккей встал в один ряд с покорением космоса, балетом и прочими витринными достижениями СССР и стал неистощимым источником генерации советского патриотизма — в этой, спортивной, части совершенно искреннего. 

Энергии хоккейного патриотизма хватило ненадолго — примерно настолько же, насколько хватило самотлорской нефти для поддержания видимого благополучия застоя. С закатом великого хоккея начался и закат нефтяной империи…

Больше того, стоит признать, что сборная СССР 1972 года при всей своей мощи была своего рода переходной от советского хоккея 1960-х к 1970-м. Достаточно сказать, что первая тройка выглядела неканонически: Борис Михайлов — Владимир Петров — Юрий Блинов, Валерий Харламов играл со своим ближайшим другом Александром Мальцевым и Виктором Викуловым, Александр Рагулин — звезда непобедимой сборной 1960-х — доигрывал свой предпоследний сезон. Анатолий Фирсов, дебютировавший в сборной в 1964-м, в бобровский состав не попал, хотя отыграл в 1972 году победную Олимпиаду в Саппоро в составе тарасовской сборной. Сборная-1972 словно бы итожила чернышевско-тарасовский период истории сборной и начинала короткий период триумфа Боброва — Кулагина, который сменился ещё одним переходным периодом, на который пришлись серебро и бронза сборной уже Константина Локтёва на чемпионатах мира 1976 и 1977 годов. Потом начался период ещё одной сборной, столь же непобедимой, что и тарасовская, — команды Виктора Тихонова. Переход сборной из рук Тарасова в руки Боброва в 1972-м тоже оказался небезболезненным — наши заняли на чемпионате мира — 1972 второе место. После чехов, отомстивших за август 1968-го. 

Суперсерия знаменовала четвёртое рождение советского хоккея — после физической даты появления на свет в 1946-м, первого золота в 1954-м, беспроигрышной серии 1963—1971 годов. На этот раз он словно потерял счастливую невинность — началось взаимопроникновение школ и стилей хоккейных держав. Выиграли от этого процесса все. А игра 31 декабря 1975 года Montreal Canadiens —ЦСКА, по выражению хоккейного историка Тода Дено, спасла хоккей, который превращался в НХЛ в грязную и уже по-настоящему жестокую игру, в которой доминировали стиль Бобби Кларка и тренерские наказы Фреда Шеро, кстати говоря, большого поклонника Анатолия Тарасова. Из этого советско-энхаэловского бульона и выварился современный, сегодняшний хоккей — быстрый, атлетичный, жёсткий, но в то же время умный.

Это был ещё один эпизод холодной войны, перенесённой на искусственный лёд дворцов спорта. Так кому нужна была эта война, кто больше всех хотел столкновения двух систем на льду и зачем? 

Это длинная и сложная история, где много чисто хоккейных обстоятельств, но не меньше и политических. Бывали и совпадения, символические, но с исторической точки зрения не случайные. Именно в апреле 1972 года, во время чемпионата мира, в Праге представители советской и канадской сторон договорились об организации кульминационного события холодной войны на льду, за которой последовала хоккейная разрядка. И тогда же секретная миссия Генри Киссинджера, приехавшего в Москву договариваться о саммите Никсон — Брежнев, увенчалась успехом, а сами переговоры в конце мая обозначили начало эры детанта. 

Организация такой серии матчей и участие в ней были давним желанием Анатолия Тарасова. Но реализована мечта была уже его вечным оппонентом Всеволодом Бобровым. Казалось бы, политика тут ни при чём. Но она вторгалась даже в отношения двух выдающихся игроков и тренеров. Первый раз их пути разошлись в сезоне-1950/1951, когда Бобров перешёл из ЦДКА (играющий тренер — Тарасов) в патронируемую Василием Сталиным команду ВВС МВО, ставшую чемпионом страны. Лишь в сезоне-1954/1955 армейцы под руководством Анатолия Владимировича снова стали чемпионами страны, но во многом потому, что наступило постсталинское время; ЦДКА и ВВС слили, и Всеволод Михайлович снова оказался в одной команде с Тарасовым-тренером… Что уж говорить о победе бобровского «Спартака» над непобедимым тарасовским ЦСКА в 1967 году — спартаковцы стали чемпионами страны, а их лучший бомбардир Вячеслав Старшинов обошёл по заброшенным шайбам армейца Анатолия Фирсова. 

Личная несдержанность Тарасова могла стать причиной уже чисто политического решения — отстранения его от сборной в 1972-м (в которой, кстати, в течение долгих лет старшим тренером считался не «отец русского хоккея», а Аркадий Чернышёв). И первый нехороший сигнал прозвучал во время знаменитого матча в воскресенье, 11 мая 1969 года, между московским «Спартаком» (который тренировал Николай Карпов, тоже в своё время поигравший под началом Тарасова и имевший с ним напряжённые отношения) и ЦСКА. Оппонентом великого тренера неожиданно стал лично генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. 

В то время вратари менялись воротами спустя десять минут после начала третьего периода. Говорят, это чисто русский атавизм, связанный с продолжительным периодом истории советского хоккея, который проходил не под крышей ледовых дворцов, а на открытом воздухе, то есть почти по дворовым правилам. А они уравнивали в природных возможностях обе соревнующиеся стороны: если уж ветер бросал пригоршни снега в лицо вратарю одной команды, так пускай теперь то же самое произойдёт с голкипером другого уникального хоккейного коллектива… Так вот, «Спартак» вёл 2:1, а на отметке 9:59 третьего периода Владимир Петров, сравнительно недавняя находка Тарасова, бережно перенесённая из «Крыльев Советов» в ЦСКА, забросил шайбу в ворота спартаковцев. При этом так называемый контрольный секундомер показал, что шайба влетела в ворота уже после остановки игры. Гол не был засчитан. Разъярённый Тарасов увёл команду в подтрибунные помещения. Ровно такой же шаг предпримет тренер ЦСКА Константин Локтев, когда в январе 1976 года его команда столкнётся с беспрецедентно грязной игрой Philadelphia Flyers и его задачей станет сохранение здоровья хотя бы Валерия Харламова. Константин Локтев увёл команду с площадки, потом, правда, вернул. И деморализованный ЦСКА проиграл 1:4. Но это была всё-таки совсем другая история… 

Итак, пауза 11 мая 1969 года длилась чуть ли не 40 минут (из-за чего полетела сетка центрального телевидения и был разрушен привычный ритм жизни советских людей). До тех пор пока она не надоела Брежневу, который присутствовал на матче и хотел досмотреть игру, не будучи удовлетворённым тем, что она прервалась, как сериал, на самом интересном месте. От Леонида Ильича к Тарасову прибежал гонец, который потребовал возвращения команды на лёд. «Спартак» победил со счётом 3:1, стал чемпионом страны, Александр Якушев забросил шайб больше, чем даже Вячеслав Старшинов и восходящая звезда Валерий Харламов, а наставника армейцев лишили за выходку звания заслуженного тренера СССР с публичным осуждением в прессе. Впрочем, из сборной и ЦСКА Тарасова никто не гнал, больше того, осенью того же года без шума и пыли восстановили звание. В следующем сезоне в жёстком противостоянии со «Спартаком» ЦСКА вернул себе золотые медали, а чернышёвско-тарасовская сборная блистательным образом завоевала золото чемпионата мира в Стокгольме. Но осадок от тарасовской выходки остался.

К концу 1960-х советская сборная была уже очень мощной: канадские клубы из разных лиг, которые выставлялись на международные турниры высшего уровня, уже не могли противостоять команде СССР. Поэтому в начале 1969 года Тарасов бросил вызов Toronto Maple Leafs и Montreal Canadiens, но, разумеется, не был понят, хотя его высказывания цитировали серьёзные газеты — Toronto Star и Globe and Mail. Но цель была сформулирована. Обеим сторонам по оба берега океана нужно было только привыкнуть к идее: суперсерия возможна, пора ставить точку в споре, кто сильнее. 

Выигранные сборной СССР, ведомой тандемом Чернышёв — Тарасов, чемпионаты мира 1970 и 1971 годов лишь укрепили уверенность в том, что суперсерия нужна всем. Её необходимость диктовал ход развития и советского, и канадского хоккея — сборная Канады терпела имиджевые поражения на Олимпиадах и чемпионатах мира, поскольку профессионалы не имели права выступать на этих турнирах: пора было показать настоящий класс. Мировая политическая история тоже служила фоном для движения к суперсерии. 

Пьера Эллиота Трюдо сегодня назвали бы богатым словом «метросексуал» . Сухощавый, изящный, неизменно изысканно одетый, он словно бы воплощал в себе французскую составляющую канадской идентичности, хотя и был сторонником единой Канады. В 1968-м 48-летний лидер Либеральной партии и министр юстиции стал премьером. И началось то, что очень скоро было названо Trudeaumanie, трюдоманией. Кто-то о нём сказал: «Пьер, он как ещё один битл». 23 декабря 1969 года премьер встретился с Джоном Ленноном и Йоко Оно, после чего главный битл заявил: «Если бы все политики были как мистер Трюдо, на планете наступил бы мир». 

Во внешней политике Пьер Эллиот Трюдо работал по всем азимутам, включая тонкие отношения с США (Никсон заверял его в том, что не воспринимает Канаду как колонию Соединённых Штатов, но за глаза называл asshole, засранцем) и СССР. Свою разрядку с Советами он начал раньше американцев, и здесь его партнёром выступал советский премьер Алексей Косыгин, который если и не очень увлекался романтикой хоккея, то должен был по крайней мере учитывать страсть Брежнева к этой игре. Естественно, Трюдо использовал для сближения и хоккейную дипломатию. Ему нужна была суперсерия — и для страны, и для себя лично. 

Для страны, потому что ему постоянно приходилось обеспечивать её единство, преодолевая диссонанс английской и французской частей Канады, считаясь с таким фактором, как квебекский сепаратизм. Хоккей на высшем уровне, да ещё с участием лучших игроков без различия их происхождения, без учёта англо- или франкофонии, мог бы объединить канадцев, заставить их почувствовать себя одной нацией под звуки и слова гимна, неизменно исполнявшегося Роже Дусе по прозвищу Мистер О’Канада. (В те времена даже среди хоккеистов Montreal Canadiens были и такие, кто двух слов не мог связать по-английски, например защитник, которому предстояло стать одним из лучших в лиге, Ги Лапуэн, упорно транскрибировавшийся у нас на английский лад — Лапойнт; впрочем, и привычные для русского уха «Канадиенс» по-французски звучит как «Канадьян»; что уж говорить о более ранних временах — даже великий Морис Ракета Ришар в начале своей карьеры не говорил по-английски.) 

Вероятно, Трюдо помнил события марта 1955 года, когда дисквалификация Мориса Ришара до конца сезона за грубость привела к беспорядкам в Монреале. Кларенс Кэмпбелл, президент НХЛ (31 год возглавлял лигу!), в преддверии плей-офф лишивший Canadiens их звезды и идола, оказался англофонной мишенью для франкофонных болельщиков. Юрист оксфордской выучки и бывший хоккейный судья, он строго формально подходил к провинностям хоккеистов, без учёта их популярности. Когда Кэмпбелл появился, вопреки предупреждениям полиции и мэра Монреаля Жана Драпо, на матче Detroit Red Wings и Canadiens, началось нечто невообразимое: сначала его пытались забросать помидорами, потом напали, полиция применила слезоточивый газ, толпа из монреальского «Форума» смешалась с уличной толпой, требовавшей отставки Кэмпбелла, — и случилась вакханалия с разбитыми витринами и перевёрнутыми машинами. Результатом стало нагнетание сепаратистских настроений. 

«Хоккей для них (болельщиков. — А.К.) был больше, чем религией, — писал историк хоккея Майкл Маккинли. — Он был сражением… Однако теперь канадский хоккей поджидал другой противник. И он был не английским и не французским. Он был русским». 

Личный мотив канадского премьера сводился ещё и к тому, что в преддверии выборов осени 1972 года победа в суперсерии могла поддержать его пошатнувшийся рейтинг. Отравленный трюдоманией, он не мог смириться с тем, что век популярного политика иной раз бывает недолгим. Символическое вбрасывание 2 сентября 1972 года в монреальском «Форуме», исполненное Пьером Эллиотом Трюдо, облачённым в брюки клёш, приталенный пиджак, полосатую рубашку, из-под которой виднелся не формальный галстук, а продуманно повязанный шейный платок, не вернуло трюдомании, но выборы он всё-таки выиграл. 

И здесь нам понадобится ещё один флешбэк в середину 1950-х. Поражение второстепенной команды, защищавшей цвета Канады на чемпионате мира 1954 года, было не только спортивным, но и идеологическим шоком, — проиграли-то коммунистам, да ещё в самый разгар холодной войны. Поэтому в 1955-м на мировое первенство была выставлена команда существенно более сильная — Pentincton Vees, обладатель Кубка Аллана 1954 года, вручаемого сильнейшей любительской команде. Играющим тренером пентинктонцев был Грант Уорвик, бывший игрок НХЛ. Среди хоккеистов было несколько экс-профессионалов. Во время одной из тренировочных встреч, предшествовавших чемпионату мира, Бобров со товарищи пытались фотографировать лучших игроков противника. Как шпионы — что соответствовало эстетике холодной войны. В раздевалке канадские хоккеисты поменялись свитерами, чтобы запутать хитрых «комми». В финале чемпионата команда Канады обыграла команду СССР со счётом 5:0. Хоккеисты понимали, что они представляют даже не Канаду и не канадский хоккей, а нечто большее. Брат Гранта Уорвика Билли, тоже игравший в турнире, констатировал: «Это была политика. Восток против Запада и холодная война». 

Впрочем, проблемы канадцев на этом не закончились. Сборная СССР выиграла и чемпионат мира 1956 года, и Олимпийские игры. В 1957-м на чемпионат мира в СССР канадцы не приехали, а сам турнир выиграли шведы, украшенные Свеном Тумбой Юханссоном. В 1958-м и в 1959-м канадцы взяли золото — их представляли соответственно Whitby Dunlops и Belleville McFarlands, команды, усиленные бывшими игроками НХЛ. К тому времени пришло понимание: победить сильнейшие европейские команды, и прежде всего сборную СССР, можно, только если пригласить играть против них хотя бы ветеранов Национальной хоккейной лиги. 

В ноябре 1958 года произошло ещё одно знаменательное событие: команда Kelowna Packers из Британской Колумбии, чемпион Западной Канады и финалист Кубка Аллана, представляла Канаду в серии выставочных матчей, три из которых они провели в Швеции (проиграв одну и выиграв две у национальной сборной). Остальные пять предстояло сыграть за железным занавесом. Причём не только в недавно отстроенном Дворце спорта, но и на открытых площадках. Психологически канадцам было нелегко. К тому же у Грега Яблонски и Расса Ковальчука, игроков украинского происхождения, отобрали паспорта. Бедные парни не знали, куда они отправятся после игры — в раздевалку Ледового дворца «Лужники» или в Сибирь. Что удивительным образом не мешало тренерам Джеку О’Рэйли и Анатолию Тарасову с помощью переводчика горячо обсуждать хоккейные сюжеты. 

Наверное, канадцы зря боялись проделок коммунистов: фестиваль молодёжи и студентов 1957 года уже пробил брешь в железном занавесе, а XX съезд КПСС всё-таки несколько изменил атмосферу в стране. Первую игру Packers проиграли команде Тарасова, затем сыграли вничью с «Крыльями Советов» и «Динамо» (Москва), что на самом деле продемонстрировало очень высокий уровень советского клубного хоккея. «Они играют так, как будто всё было заранее начерчено на доске», — говорил один из нападающих канадцев. Тем не менее Packers в оставшихся двух матчах обыграли молодёжную сборную и сборную клубов. Яблонски и Ковальчук не были отправлены в Сибирь, а сама канадская команда с триумфом вернулась на родину. Это был первый контакт канадцев и русских на территории противника. 

Но «советскую угрозу» канадскому хоккею никто не отменял. Наоборот, стало очевидным, что развитие мирового хоккея ожидают более чем непредсказуемые времена. Прошло ещё пять лет, и советская сборная стала непобедимой. Во всяком случае, в терминах любительского хоккея. В год, когда Пьер Эллиот Трюдо пришёл к власти и занялся хоккейной дипломатией с Советами, а советские танки вошли в Прагу, сборная Канады заняла на чемпионате мира, совмещённом с Олимпиадой в Гренобле, третье место — после СССР и Чехословакии. Проиграв советской сборной 5:0. С тем же счётом, с которым Pentincton Vees обыграла сборную СССР в 1955-м, восстановив статус Канады как хоккейной державы номер один.