Газета "Наш Мир" Демократизация Африки по западному образцу наталкивается на трудно преодолимое препятствие. Это препятствие — этнический фактор. Вместо того, чтобы делиться на «левых» и «правых», на консерваторов и либералов, на сторонников социальной экономики и свободного рынка, африканцы упорно делятся по племенному признаку. При таком политическом спектре привычные парламентские выборы, где конкурирующие партии сменяют друг друга у власти, сразу теряют смысл.
Потому что добиться перевеса в следующем электоральном сезоне проигравшая «партия» может лишь одним способом — если в качестве агитационного средства использует пулемёт. В условиях племенного партийного деления это единственный эффективный аргумент, с помощью которого можно сократить ряды оппонентов.
Мне с детства памятны телесюжеты о борьбе героического ангольского народа под руководством партии МПЛА против бандитов из группировки УНИТА. Советские пропагандисты разъясняли, что конфликт МПЛА и УНИТА носит политический характер, в котором сторонники марксизма-ленинизма противостоят приспешникам буржуазного строя. В то же самое время США транслировали точку зрения, согласно которой борцы за свободу из УНИТА сражаются с диктатурой МПЛА. И тоже подчеркивали политический характер вооруженного конфликта.
Сегодня изучение этнического подтекста гражданской войны в Анголе не оставляет почвы для таких интерпретаций. Поскольку в действительно один героический ангольский народ боролся против другого героического ангольского народа, а ещё точнее — несколько героических ангольских народов выясняли отношения между собой. Кадровая база МПЛА находилась в Луанде, в провинции, где проживает племя амбунду. УНИТА черпала своих сторонников на юго-востоке страны; её штаб-квартира располагалась в Уамбо, столице племени овимбунду. Кроме этих двух крупнейших ангольских этносов, в стране имелось ещё немало негров конго — и они тоже сосредоточились в своей партии, ФНЛА, с центром в северной провинции Виже (Уижи).
Не удивительно, что во вспыхнувшей гражданской войне лидеры ФНЛА обратились за помощью к собратьям из соседнего Заира (ныне — Демократическая республика Конго). Амбунду, у которых этнически близких влиятельных сил за рубежом Анголы не было, поступили более радикально — обратились за поддержкой к Фиделю Кастро, а в его лице — ко всей мировой социалистической системе. Как только мир социализма сделал ставку на МПЛА, у лидеров третьей ангольской группировки — УНИТА — не осталось иного выхода, как свернуть своё революционное (почти красное) знамя, под которым они боролись с португальским колониализмом, и переметнуться в лагерь белого расизма и антикоммунизма, под крыло ЮАР. Эта удивительная идеологическая метаморфоза УНИТА, произошедшая всего за несколько месяцев, отнюдь не осталась исключением в истории Анголы. Когда распался Советский Союз, столь же стремительную эволюцию проделали марксисты из МПЛА, нашедшие себе нового суверена в лице Соединённых Штатов Америки. Столичный этнос амбунду сохранил, таким образом, своё лидирующее положение, несмотря на коварные ухабы мировой истории.
Получается, что все идейные разногласия ангольских партий были только флёром, расписным занавесом политической сцены, за которым разыгрывалась кровавая драма племенной борьбы. И таких примеров (даже гораздо более ярких) в современной истории Африки хоть отбавляй.
И так происходит не только в Африке
Доминирование этнических мотивов над социальными и политическими вовсе не свидетельствует о какой-то «дремучей отсталости» африканцев. Скорее наоборот, это проявление глобальной закономерности. Родовые национальные чувства имеют естественную природу, они первичны по отношению к другим мотивам, объединяющим людей. Национальный инстинкт можно назвать своего рода «первым этажом социальной пирамиды», подобно тому, как чувство голода считается первым этажом в психологической пирамиде Маслоу (пока эта потребность не утолена, человеку трудно сконцентрироваться на чём-либо другом).
Вспомним, что всего сто лет назад, в самом центре Европы, в лоскутной монархии Габсбургов, основой парламентского представительства также оказался этнический принцип. Единственной партией, пытавшейся простираться поверх племенных барьеров многонациональной Австро-Венгрии, была социал-демократическая партия. Но и её, по большому счёту, цементировал этнический фактор, поскольку на заре двадцатого столетия идее социализма была отдана политическая страсть еврейского народа.
Впрочем, жителям постсоветского пространства в поисках подобных примеров не обязательно углубляться в события столетней давности. Год назад мы имели возможность лицезреть политическое размежевание Украины — по абсолютно чётким этнокультурным контурам! Очевидно, что «Партия регионов» Виктора Януковича опиралась на русскоязычное население страны, блок Юлии Тимошенко — на украиноязычных граждан традиционно православных регионов, а «Наша Украина» Виктора Ющенко — на галичан из традиционно униатских областей. Партии, пытавшиеся апеллировать к идейным ценностям (например, КПУ), в этом, по сути дела, этническом противостоянии сыграли фоновую роль.
Благоприятная почва для формирования устойчивой, не чреватой расколом страны, парламентской демократии появляется лишь после возникновения национальных государств. Фундаментом такой демократии служит достаточно однородная в этнокультурном отношении нация, которая если не охватывает всех граждан, то, по крайней мере, бесспорно доминирует в обществе. Исключения из этого правила бывают, но они редки. Сложносоставные государства на пути к парламентской демократии чаще всего рассыпаются. Это происходит даже в благоприятной социальной обстановке, о чём свидетельствует пример Чехословакии. А в Африке, как нетрудно убедиться, государств с высокой степенью этнокультурной однородности практически нет. И социальная обстановка такова, что лишь подливает масла в огонь.
Первая мировая африканская война
Сегодня чёрный континент представляет собой уникальную этническую головоломку, этакий географический пазл, где контуры государств-сегментов совершенно не совпадают с национально-племенным рисунком. Возьмём для примера народ фульбе, один из крупнейших африканских народов. Численность фульбе приближается к сорока миллионам — вполне достаточно, чтобы укомплектовать приличную европейскую страну вроде Польши или Испании. Но своего государства у фульбе нет. Скотоводы-фульбе дисперсно расселены вдоль всего южного «побережья» песчаного океана Сахара, в доброй дюжине африканских стран. В Гвинее, например, фульбе составляют крупнейшую национальную общину; в Мали, Нигере, Буркина-Фасо — вторую по численности. При том почти половина всех фульбе Африки проживает не в этих странах, а в густонаселённой Нигерии, где этнический «коктейль» достигает максимальной концентрации и фульбе остаются национальным меньшинством.
Пока ещё фульбе, слава Богу, не выдвинули идею своего национального государства. Слава Богу, потому что такая идея превратит в сплошную линию фронта весь Сахель, от Сенегала до Чада. Экваториальная Африка уже пережила первый приступ подобной войны, порождённый национальным самоопределением крупнейшего народа группы банту — руанда (точнее, его аристократической этнической группы — тутси). Тутси, расселённые в Руанде, Бурунди, Уганде и Демократической Республике Конго, претендуют на роль политической элиты всех перечисленных центральноафриканских государств. В 1998 году тутси подняли мятеж в ДР Конго, и эта страна быстро превратилась в огромный театр сплошной гражданской (точнее, межплеменной) войны. Другие народы ДР Конго, не обладавшие таким влиянием и военным опытом, как тутси, стали искать союзников среди родичей в соседних странах. Конголезский этнический клубок оказался связан сотнями нитей со всей экваториальной Африкой.
В итоге в конфликт втянулись Чад, Замбия, Ангола и даже Намибия. Ожесточённая бойня длилась с 1998 по 2003 год и унесла жизни трёх (по другим данным — четырёх) миллионов человек. Журналисты образно назвали её «Первой мировой африканской войной». Правда, в отличие от мировых войн в Европе, она не закончилась этническим размежеванием. Тутси по-прежнему остаются разделённым народом, соперничая в Руанде и Бурунди с хуту, а в ДР Конго с луба и конго. При этом в Бурунди они категорически отвергают фундаментальный принцип демократии «один человек — один голос», так как этот принцип даёт перевес более многочисленным хуту. Козырным аргументом в неразрешимых политических спорах такого рода всё ещё остаётся пулемёт.
Современная демократия выглядит очень качественным социальным продуктом, когда потребляется на своей родине, в странах Западной цивилизации. Но попытки сбросить её на африканский континент в виде «гуманитарной помощи» очень часто вместо аплодисментов вызывают пулемётные очереди.
Снова западные солдаты воюют в Африке. Снова несут «гордое бремя войны за чужой покой» (Р. Киплинг). К бомбардировкам Ливии добавилась операция в Кот д’Ивуаре. Цель военного присутствия обозначена с привычной лапидарностью: поддержка демократии. А если отбросить иллюзии на предмет демократичности африканских оппозиционеров: построение демократии с нуля. Учреждение филиалов западного общества в лоне иной цивилизации.
Мы уже не спрашиваем, можно ли считать ракету «Томогавк» подходящим строительным инструментом для поставленной задачи. Строительство демократии (как полвека назад — строительство коммунизма) — столь великая цель, что для её апологетов все средства хороши. Проще задать иной вопрос: а подходящий ли выбран фундамент для проекта? Возможна ли стабильная, эффективная демократия в странах, которые, как слоёные пироги, сложены из множества этнических и племенных пластов?
Выборы хороши, когда они являются борьбой идей. Не только агитация и пропаганда, но сама жизнь помогает сторонникам более успешной идеи переубедить оппонентов. Что значат для меня выборы, если я британец? Я всего-навсего выбираю партию, которая предложит оптимальную для меня налоговую политику. Если вчера я проголосовал за тори ради снижения налогов, но в итоге моя семья получила меньше социальных льгот, завтра я с лёгким сердцем проголосую за лейбористов. В конце концов, и тори, и лейбористы — британцы, как и я сам. Мы вместе решаем наши общие национальные задачи, а выборы — только поиск оптимального решения для всех.
А если я не британец, а нигериец? Тогда я голосую не за тори и не за лейбористов, а за своё племя, за свой народ — игбо¹. Я никогда не буду голосовать за хауса, потому что такой выбор станет изменой моему народу, предательством национальных интересов. Если я рождён игбо, мои родители были игбо и к племени игбо принадлежат мои дети, никакая жизнь не убедит меня, что хауса лучше. Выборы в таком случае означают не соревнование практических проектов развития, а разрешение неразрешимого межэтнического спора. На голосование выносится вопрос национальной гордости и национального унижения. Кровавый вопрос. Начнёшь строить здание демократии на такой почве, а в котлован под фундаментом, как вода на зыбуне, немедленно начинает сочиться кровь.
То, что африканское общество радикально отличается от европейского, ясно любому школьнику. Сложнее понять причины этих различий. Возможно, законы, по которым развиваются разные цивилизации, в принципе несовместимы. «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут». В таком случае лезть в чужой монастырь со своим уставом глупо и аморально.
Европейские колонизаторы уже подложили под Африку мину замедленного действия, произвольно нарезав границы колоний. Пришельцы кроили «слоёный этнический пирог» континента, руководствуясь одним соображением — чтобы самим было удобно кушать. В итоге игбо и хауса попали в британскую Нигерию (название страны дано по цвету кожи получаемых оттуда рабов), а племена группы гур и ква стали жителями французского Берега Слоновой Кости (названный также в честь выгодного товара). Сегодня мусульмане-гур на Берегу Слоновой Кости (Кот Д’Ивуар) борются с христианами-ква, а французские коммандос разруливают конфликт во имя «построения демократии». Очень трудно поверить, что «жандармы» из Парижа научат африканцев решать богословские и этнические споры путём голосования. Это ведь и в Париже не всегда умели делать (судьба гугенотов тому порукой). Единственный аргумент, за который могут уцепиться апологеты «демократического вторжения», — упование на растущие возможности современных технологий. Ведь во время Варфоломеевской ночи не было ещё самолётов «Мираж».
Однако архитекторы мирового «демократического строительства» с порога отвергают идею различий «социального кода» европейской и африканской цивилизаций. Несхожесть менталитета они объясняют гораздо проще: отсталостью африканских народов. Это объяснение и политически удобнее, и идеологически приятнее для западного культуртрегера. Мол, африканцы идут по нашим стопам, только замешкались в прошлом. Надо их всего-навсего подтолкнуть, подтянуть до нужной ступени развития.
Попробуем встать на точку зрения «цивилизаторов» и допустим, что Африка на своём пути к демократии должна пройти те же социальные этапы, что прошла Европа. Тогда стоит внимательнее присмотреться к европейскому прошлому.
За редким исключением (Швейцария) строительству демократии в странах Европы предшествовал период создания национального государства. Только люди, почувствовавшие себя единой общностью, могут спокойно делиться на партии, обсуждая разные проекты своего общего развития. Не случайно теоретик «переходного периода» Дэнкварт Ростоу предложил формулу: «Единство прежде демократии». И обосновал эту чеканную формулу множеством примеров из европейской истории.
В наши дни французский лидер Николя Саркози произносит патетические речи против тиранов Каддафи и Гбагбо. Однако при становлении французского общества именно тирания была повивальной бабкой национального единства, предшествовавшего демократии. Единую Францию собрал из лоскутного одеяла княжеств и племён жестокий деспот Луи Одиннадцатый, получивший от современников кличку «вселенский паук» (Araignee universelle).
Это сегодня жители французской Бургундии могут спокойно выбирать между партиями парижанина Саркози, жительницы региона Пуату Руаяль или бретонца Ле Пена. Происхождение партийных лидеров не имеет принципиального значения, главное — предложенная ими программа и её влияние на судьбу Франции. Единой Франции. Но во времена Луи Одиннадцатого бургундцам не было дела до судеб Франции. Они ещё чувствовали себя отдельным этносом — потомками германского племени бургундов — и вели затяжные войны с потомками франков за Фландрию и за Лангедок.
Кстати, провинция Лангедок в пятнадцатом веке тоже не могла ещё считаться частью единой Франции. Её название произошло от словосочетания Langue d’ok, «язык окситанцев», согласно наречию населявшего её племени. Окситанцы, средневековые жители Лангедока и Прованса, прославились в те времена не меньше франков. Если франки блистали силой оружия и победами Карла Великого, то окситанцы стали законодателями мод в европейской культуре. На окситанском языке писали поэмы и пели баллады средневековые трубадуры. То, что это был совершенно самостоятельный язык, а не диалект французского, подтверждает такой видный филолог эпохи Возрождения, как Данте Алигьери. Создатель «Божественной комедии» также является автором классификации латинских языков, среди которых он выделил группу «oui» (французский и бургундский), группу «oc» (окситанский и каталонский) и группу «si» (итальянский и кастильский)².
Так вот, вся эта сложная вязь народов, некогда населявших территорию современной Франции, не смогла бы ужиться в демократическом государстве. Если бы шесть веков назад кто-то предложил франкам и бургундам разрешить спор за Лангедок путём голосования, такого советчика в лучшем случае подняли бы на смех, а в худшем — на эшафот. Ненавидящие друг друга племена стали единой нацией только после интриг и репрессий «собирателя земель французских» Луи Одиннадцатого, после жестокого подавления региональной фронды и кровавой религиозной унификации, после трёх столетий совместной жизни под крышей абсолютной монархии. А потом ещё был пожар якобинской революции и пекло наполеоновских войн, прежде чем возникло то самое, определённое Дэнквартом, единство. На этом — плотно спаянном общей судьбой, спрессованным под грузом монархических веков, — фундаменте и покоится здание французской демократии.
Если африканцам и суждено пройти европейский путь, то никакая сила не заставит их перескочить этап формирования национального единства. Прежде, чем будут объявлены свободные выборы, из многоплеменной мозаики должна сложиться единая нация. И здесь не обойтись без «отцов нации», объединяющих личностей — тех самых диктаторов, против которых сегодня нацелены демократические «Томогавки» и «Миражи».
Впрочем, я не уверен, что Африка — это всего-навсего отставшая Европа, и что Кот д’Ивуар, Нигерия, Ливия обязаны проходить в своём развитии те же этапы, какие уже прошли Англия и Франция. Мне ближе мысль, что у каждой цивилизации — свои законы. А если это так, то смотри пункт первый: лезть в чужой монастырь со своим уставом глупо и аморально. |
