В конце февраля этого года Муамар аль-Каддафи, лидер ливийской революции и фактический глава Ливии, удивил весь мир предложением объявить джихад Швейцарии за то, что в ней запретили мусульманам строить новые минареты. Удивил и насмешил. Над предложением ливийского лидера смеялись долго и мучительно, смакуя очередной «ляп» Каддаффи в новостных лентах, газетных заметках и авторских колонках. Только ленивый не обратил внимание на незадачливого ливийца. Как говорится, мыши плакали, кололись, но продолжали есть кактус.

И дело ведь в том, что Каддафи никого особенно не удивил, он и раньше устраивал подобные демарши, срывал переговоры, разрывал дипломатические отношения по грошовым поводам, в общем, хулиганил. Хотя в последнее время и наблюдалась некоторая положительная динамика в отношении с европейскими странами, и могло даже показаться, что Каддафи на старости лет наконец взялся за ум и решил примириться со старыми врагами, в первую очередь, с Западом, все это не помешало, как и раньше, ливийскому лидеру заявить о необходимости священной войны против неверных и их пособников, противящихся исламу и его проповеди. И ведь совершенно не важно, были ли у него достаточные основания для того, чтобы объявить Швейцарии джихад или даже просто призывать к этому. И уж вообще никакого значения не имеет, выдавали ли швейцарские банки информацию о его счетах спецслужбам США и почему арестовали в прошлом году сына Каддафи. Все эти «бытовые» подробности заявления лидера Джамахирии не столь существенны, гораздо примечательнее то, что на простой и понятный традиционалистский тезис медиасреда отвечает гомерическим хохотом. Вот уж точно: смех сквозь слезы, или, точнее, слезы сквозь смех.

Все дело в том, что сегодня религия в медиа существует в двух вариантах. Это либо ситуация курьеза, некой шутки, вроде священника, который возглавляет байкерский клуб, или исполнителя хасидского реггей Матисьяху (Matisyahu). Либо религия помещается в ситуацию страха: когда она оказывается угрозой, вроде мусульманских экстремистов, взрывающих себя в супермаркете Иерусалима. И во втором случае – эта тема вытесняется из пространства религиозного. Современное общество не готово к тому, чтобы религия ассоциировалась хоть как-то с темой насилия. Именно поэтому высказывание Каддафи попадает в первую категорию и превращается в шутку, а точнее: в повод для шутки в очередной юмористической передаче. Именно так сегодня воспринимаются попытки масс-медиа осветить те или иные события из мира религии. Репортаж о праздновании Крещения – превращается в зарисовки ныряющих в прорубь толп «верующих». Репортаж о праздновании Курбан-байрама – в смакование особенностей резни баранов. Религия оказывается «пугалом», которым пугают идущих вдалеке и развлекают проходящих вблизи, существуя между страхом и курьезом.

Связано это главным образом с тем, что религия в публичном дискурсе сегодня практически полностью отсутствует. Она находит себе место только в виде мифов и басен, сказок, забавных рассказов из прошлого. Кто такой верующий и что такое религиозность остается для масс-медиа темами малоинтересными и потому закрытыми. Но всякий раз, когда религия заявляет о своем праве и о своем реальном месте в существующем мире, мире реальном, она вызывает страх. А оборотная сторона страха – смех. То, что смешно – уже не страшно.

И потому над Каддафи проще смеяться, религией проще умиляться, чем пытаться в ней разобраться и ее понять. Действительно, объявить джихад могут только духовные лидеры мусульман, и потому Каддафи право на это не имел. Формальных оснований, на самом деле, к объявлению джихада также нет. Ведь есть определенный круг причин, по которым мусульмане могут объявить джихад как далекой стране, так и каким-то ближайшим соседям. В первую очередь – это притеснение мусульман, запрет проповедовать и исповедовать ислам. Ни первого, ни второго, по большому счету, не было, поскольку в Швейцарии мусульманам всего лишь не дают возможность строить новые минареты, но при этом не разрушают существующие мечети, не запрещают проповедовать ислам, т.е. не запрещают открыто исповедовать свою религию. В то же время право на объявление джихада принадлежит исламу как религии. Право на «большой джихад» (борьба со своими страстями), также как и на «малый» (защиту единоверцев). Если это право отнять у ислама, останется ли ислам?

По большому счету, Каддафи предложил мусульманам сделать то, что в рамках традиционалистской модели ислама вполне допустимо, вполне нормально. Мусульмане, видя притеснения собратьев по вере в других странах, имеют в рамках данной религиозной традиции полное право совершить подобного рода насилие. Религия содержит в себе насилие как важный и по существу неотъемлемый элемент, и касается это не только вопросов войн и иных форм вооруженных конфликтов, но и действий, направленных на своих единоверцев и самих себя. Фактически, что христианский пост, если не насилие: когда я сознательно отказываюсь от употребления пищи, которую мой организм требует. Организм требует, просит, умоляет дать ему белковую пищу, а я ему отказываю. А всевозможные аскетические практики? Уверен, что если сегодня нашелся бы человек, который сможет совершить с собой то же, что св. Симеон Столпник, основатель столпнического движения, великий христианский святой и аскет, подвизавшийся в сирийской пустне в начале V века, то его непременно упекут в сумасшедший дом и уж совершенно точно не позволят детям с ним общаться. А в V веке к каменному «столбу», на котором подвизался св. Симеон, собирались многие сотни и тысячи верующих самых разных возрастов, и уж точно никто не препятствовал детям приходить к нему.

Новое время отправило религию «играть» на задний двор, вытеснило ее в сферу частной жизни и потому отобрало у нее право на насилие, постепенно отчуждая одну за другой различные формы «применения власти». Поэтому сегодня никакой представитель религиозной организации не может заявить о подобном праве, хотя насилие как прямое проявление власти или направленное применение власти существовало всегда в религии, в религиозных организациях, в религиозных традициях. Тот факт, что сегодня право на насилие отторгнуто от религии, существенно ее трансформирует. То, что мы сегодня наблюдаем огромное количество, так называемых, «квази-религий» – это прямое следствие отчуждения этого права. И за «честную» религию европеец готов принять только ту религиозную традицию, которая проповедует мир и покой в уютных интерьерах с чашкой горячего кофе.

«Мягкая» религиозность, требующая не более, чем присутствия на воскресной мессе, и «бедная» религия, предлагающая верить во все сразу и не во что конкретно – вот результаты этого выбора. А все, что требует измениться, переродиться, трансформироваться, отказаться от прошлого и настоящего во имя будущего легко может оказаться в списке «экстремизмов». Европа сделала свой выбор много лет назад, но в моде снова «ретро». Европа когда-то отказалась от насилия, чтобы цвести и процветать. У нее это, надо сказать, неплохо получилось. Но вот только цена такого процветания оказалась уж больно высока. И если европейской цивилизации суждено выжить в ее нынешнем виде, то только пересмотрев вопрос о праве религии на насилие.