Есть такой «антропологический» ход: обозначать человека в разных его «ипостасях», или функциях. Так возникли разные «хомо»: homo sapiens, homo faber, homo viator, homo ludens etc. Эти именования претендуют на то, чтобы выявлять некие сущностные характеристики «человека вообще». Так появился и homo religiosus — «человек религиозный».

Возможны как минимум два толкования последнего общечеловеческого имени такого рода. Первое: существует некая врожденная всем людям религиозность, своего рода религиозный ген (кстати, этой версии придерживаются некоторые профессиональные генетики). Второе: под этим выражением должны быть собраны лишь фактические данные о религиозных склонностях и проявлениях людей, которые обнаруживает и описывает история религий.

В любом случае относительно homo religiosus можно утверждать следующее.

Религиозность есть некая константа индивидуально-социального существования человека. Она постоянно воспроизводится во все времена, включая времена «антирелигиозные». Ни общеевропейская секуляризация, ни региональный советский атеизм ее уничтожить не смогли. А многие из тех представителей homo, которые «порвали» с религией, стали адептами разных ее квазирелигиозных заменителей: всеобъемлющих идеологий, светских верований и проч.

Другой момент. Религиозность этого homo religiosus — очень разная, и содержательно, и функционально (так что порой ее трудно подвести под один знаменатель), но то, что мы, по крайней мере интуитивно, опознаем как религиозность, квазирелигиозность и антирелигиозность (корень-то один!) — это проявления чего-то подобного.

Третий момент. Эта религиозность (во всех смыслах) — автономна, то есть самозаконна, есть нечто специфическое. Не «благодаря» и не только «вопреки», но — «несмотря ни на что». Другими словами, у «человека», судя по всему, действительно есть особый религиозный аспект его существования, не сводимый ни к чему иному. «Проклятый религиозный вопрос».

О чем все это говорит?

Это говорит о том, что в человеке есть некая трещина, разлом, дырка — так сказать, на «теле его экзистенции», то есть «бытии-в-мире» (in-der-Welt-sein). И эта врожденная рана свидетельствует о том, что человек — больше мира (если говорить евангельскими словами), что он в принципе, в глубине своего существа — свободен от мира.

Свободен в том смысле, что он не исчерпывается мировой данностью: в этой щели, которую можно назвать «религиозной», свищет что-то иное, чем мир. Что-то потустороннее миру. И это — не только ощущение (которое может и не осознаваться), но и логический факт: как сказал один философ, если мы знаем свои границы, то значит можем заглянуть за них (искаженная цитата). То есть, как только мы утверждаем, что ограничены миром, природой, данностью или чем-то еще подобным, мы тем самым сразу постулируем потустороннее.

Вот это представление о потустороннем и жажда, чтобы оно было, — это и есть корень религиозности, позволяющий «человека вообще» называть homo religiosus.

Если религиозность не всегда есть «свобода для», то она всегда есть «свобода от». Та самая негативная либеральная свобода, которую прославлял Исайя Берлин.

Homo religiosus — это тот, кто, примиряясь со своей неизбежной космической определенностью (потому что в этом отношении он animal — даже если и rationale), не хочет быть детерминирован социокультурно, то есть этой второй, межчеловеческой, данностью. И если в его распоряжении нет высокой философии, «возвышающего обмана» художественного творчества или чего-то подобного, то есть если он — «средний человек», тогда у него, по крайней мере, есть такой мощный ресурс актуализации своего врожденного мета-физического дефекта, как религия.

Скажут: религия — это тоже зависимость. Нет, это вторая зависимость, а тем более — от нездешнего, что радикально меняет ощущение in-der-Welt-sein. Религия, во-первых, сообщает существованию объемность, а во-вторых — дает свободу психологического маневра: возникает своего рода шизофрения (а шизофрения есть самая прочная психологическая структура для «бытия-в-мире»).

Но это — с примитивной имманентной, посюсторонней стороны.

Потому что с другой, более сложной, стороны, сама потребность в «шизофрении» есть потребность в потустороннем. Потому что религия все равно и всегда — трансцензус, переступание границ обреченности на здесь-бытие (Dasein). Если религиозность не всегда есть «свобода для», то она всегда есть «свобода от». Та самая негативная либеральная свобода, которую прославлял Исайя Берлин. То есть религиозность всегда освобождает (от тотальности мира сего — по крайней мере психологически), даже когда закрепощает (скажем, психологически).

Но у религиозности есть и другая — позитивная — задача. Вспомним хотя бы вполне «антирелигиозного» — в обыденном смысле — Мераба Мамардашвили. Ведь о чем говорит «религиозный» разрыв на теле человеческого существования? Он говорит о том, что человек в своей актуальной данности — это еще не вполне человек, что человек должен еще состояться как истинно человек… То есть превзойти свою данность.

И опять говорят: религия — это стремление прислониться (то есть стремление к патернализму). Ну и что? Ведь речь идет о стремлении «прислониться» к тому, что выше и больше мира и человека, а это уже совсем не банальное «прислонение». Homo religious — это имя человека на пути к самопревосхождению и потому — самосвершению.

А уж как каждый из нас проходит этот путь (если проходит), — это совсем другой, то есть слишком конкретный, вопрос: религиозные люди вспомнили бы здесь о Страшном суде, где вся правда и обнаружится.

В чем же «мораль» этой колонки? — Да просто хочу «наехать» на религиоведов.

Потому что «религия», которую придумали религиоведы, — это религия, которая меньше, чем религия homo religiosus. Профессиональные религиоведы все время занимаются иммантезацией того, в чем они, как считается, специалисты. Они загоняют религию в двойной капкан догмы и ритуала. Но на самом деле религия — в своих последних основаниях — имеет дело с врожденным позитивным дефектом homo sapiens как homo religiosus. И поэтому, на наш взгляд, религиоведение очень полезно как научная рутина, но очень вредно как разговор о религии и религиозности по существу.

И пока религиоведы не поймут, что homo religiosus — это метафизически раненый animal rationale, они будут производить только вторичное знание.