Газета "Наш Мир"
От политических сообщений и академических исследований
до компьютерных игр и телевизионных минисериалов, Средняя Азия обычно
везде представляется как безгранично и чрезмерно опасная. Означает ли
это, что серьезный анализ совпадает с вымышленными представлениями? Джон
Хетершоу (John Heathershaw) и Ник Мегоран (Nick Megoran) заявляют, что
да, потому что он свидетельствует об общем западном геополитическом
видении Средней Азии, которое искажает политику по отношению к региону.
Вопрос:
Что общего между недавно опубликованным докладом Международной
кризисной группы (International Crisis Group) под названием
«Таджикистан: Меняющиеся повстанческие угрозы» и последней компьютерной
игрой от Red River «Операция «Горячая точка» (Operation Flashpoint)?
Ответ:
В них обоих обыгрывается ситуация, когда исламистские боевики наводняют
Таджикистан и представляют угрозу западной безопасности.
На
самом деле подобное изображение Средней Азии очень распространено на
Западе, причем во всех областях, от поп-культуры до квази-научных работ
или произведений политического анализа. В исследовании, проводимом с
1990-х годов, мы говорим о том, как британское и американское
представления о Средней Азии обычно описывают ее как особо опасную
территорию, где сливаются опасения в области безопасности, традиционные
для Востока, с расстроенным и дисфункциональным механизмом
постсоветского авторитаризма.
Это вызвало небольшую дискуссию на
полях среднеазиатских исследований по поводу значимости дискуссий об
опасности. В ответ мы написали работу по этому вопросу, которая была
представлена в лондонском Королевском институте международных отношений
Чэтэм-Хаус и опубликована в журнале International Affairs («Оспаривая
опасность: новая повестка дня для политиков и ученых по Средней Азии»
(Contesting danger: a new agenda for policy and scholarship on Central
Asia)), где подчеркнули три черты, присущих западным рассуждениям об
опасности относительно Средней Азии.
Под «западными рассуждениями
об опасности в связи со Средней Азией» мы понимаем то, как западная
политика, поп-культура и даже научный сектор определяют Среднюю Азию как
темную и неизведанную, этнически и политически беспокойную и
непокорную, преимущественно ориенталистскую и - по этим причинам -
опасную.
Обычно Средняя Азия иллюзорно и ложно описывается как
источник существенной исламистской террористической угрозы, как
например, в последнем отчете Международной кризисной группы по
Таджикистану. Это также может означать, что этнического конфликта на
самом деле нет, а конфликт великих держав предполагается там, где на
самом деле его может и не существовать.
Почему имеет значение совпадение в восприятии между популярной культурой и политической аналитикой?
Связь,
которую мы проводим между компьютерными играми и политическими
работами, может показаться банальной. Конечно, это несоразмерные жанры
дискурса, предназначенные для весьма разной аудитории, и с полностью
разными намерениями? Конечно, один из них в основном предназначен для
развлечения подростков, а другой нацелен на серьезное понимание с целью
изменения политики?
Но мы не должны слишком быстро отвергать
воздействие популярной культуры на процессы принятия политических
решений. Многие из военных злоключений Запада, пережитые со времен
окончания холодной войны, возможно, оказались более вероятными благодаря
взаимосвязанности, созданной новыми технологиями и культурными формами,
такими как интернет. Описание, изображение военной и разведывательной
служб в эпоху «войны с терроризмом» часто является критически важным, но
многие приписывают правительствам такие способности в области
осуществления чего-либо, которые ощутимо превышают те, что практически
возможны в глобализованном мире.
Существует три причины, почему
популярная культура имеет значение для политики, и которые оправдывают
проведение параллелей и связей между формами представления в весьма
различных жанрах.
Во-первых, существует основной посыл,
заключающийся в том, что в западных демократиях правительства более или
менее ответственны перед общественным мнением. Если граждане чувствуют,
что Афганистан является существенно опасным местом, тогда они с большей
долей вероятности примут проблематичный аргумент своих правительств о
том, что угрозы Западу будут продолжать исходить из этой страны до тех
пор, пока мы не предложим военную поддержку правительству, которое мы
сами привели к власти.
С другой стороны, общественный интерес к
Средней Азии настолько ограничен, что лишь незначительное количество
голосов раздается и незначительное количество писем пишется
парламентариям в связи с озабоченностью по поводу событий в регионе.
Общественное мнение лишь не напрямую влияет на внешнюю политику, и мы не
должны преувеличивать связь между этими двумя вещами. Во многих
отношениях это является отражением популярной культуры на тех, кто
проводит исследования и принимает решения, в правительствах и
неправительственных организациях, и это наиболее важно.
Во-вторых,
недостаток знаний о регионе среди так называемых экспертов означает,
что популярная культура и квази-научные исследовательские труды начинают
иметь большее значение. Ничем не обоснованные заявления о «великой
игре» или идее мусульманской радикализации часто остаются без должного
реагирования, читай опровержения.
Более того, даже во влиятельных
западных правительствах сравнительно мало людей, которые обладали бы
знаниями об этом регионе или знали бы какой-нибудь из языков. Масштабы
полевых исследований неуклонно снижаются уже десятки лет, и нигде этот
феномен не проявляется столь резко, как в случае со Средней Азией, когда
об этом регионе было очень мало известно даже в годы холодной войны,
когда финансирование советологии было очень и очень значительным.
Наконец,
и это наиболее важно, знания образуются толковательным,
интерпретативным образом. Это означает, что когда возникают идеи по
поводу региона, которые ассоциируют его с конфликтом, исламизмом,
борьбой великих держав, и прочим, зачастую трудно переключить эти знания
в ином направлении, даже когда академическая наука всю эту информацию
опровергает.
Три заблуждения рассуждений об опасности
В
нашей работе в International Affairs мы обсуждаем историческое
возникновение этих рассуждений об опасности в период так называемой
«большой игры», холодной войны, упадка Советского Союза и войны с
терроризмом. Потом мы смотрим на культурные формы, научную безопасность и
анализ решения конфликтов, и политические тексты, которые появлялись в
США и Великобритании в последнее десятилетие, для определения тех черт,
которыми обладает современный дискурс об опасности в связи со Средней
Азией. И хотя между этими источниками существуют расхождения, мы нашли
три фактора, которые их объединяют.
Во-первых, о Средней Азии пишут как о неясной и непонятной.
В
популярном американском телесериале «Западное крыло» (The West Wing)
Средняя Азия возникала несколько раз на протяжении показа в период с
1999 по 2006 годы. Каждый раз это была сюжетная линия конфликта, типа
войны в Казахстане между Россией и Китаем за нефть, и/или
идиосинкразическое, своеобразное поведение. Правительство Туркмении
описывается как комическое и причиняющее неприятности, в то время как
самый умный из президентских помощников путает Казахстан и Киргизию. И
никогда на экране не появляются настоящие, похожие на реальность
среднеазиатские персонажи или события - в отличие от вполне
реалистичного изображения в этой умной программе других регионов мира.
Здесь сказываются неизвестность и удаленность Средней Азии, которые
делают ее источником опасности, что и проявляется в такой вот
карикатурной форме.
Во-вторых, Средняя Азия обозначается как «Восточная».
Например,
вашингтонский анализ ситуации в области безопасности в Средней Азии
повторяет многие из тем, которые можно было увидеть в «Западном крыле».
Средняя Азия - это утраченная сердцевина азиатского содержания, которая
ориентализируется в большей части этого анализа. Она рассматривается как
поле битвы великих держав и источник этнических, религиозных и
политических волнений. Аналитики выражают беспокойство по поводу
«афганизации» Средней Азии и постоянно задумываются о силе исламистских
групп, чье существование, возможно, не простирается дальше их вебсайтов,
и нет никаких доказанных свидетельств актов насилия с их стороны. Часто
сложное, комплексное и локализованное насилие, подобное тому, что было в
южной Киргизии в 2010 году и в таджикском ущелье Камароб в 2010-2011
рассматривается как этническое или исламское, и делаются предположения,
что оно будет широко распространяться по региону. С конца 1990-х годов
эта ориентализация Средней Азии находила отражение в реорганизации
работы американских Госдепартамента и Министерства обороны. Например, с
2005 года бывшие советские государства переехали из отдела «Россия и
Евразия» в отдел «Южная и Средняя Азия», где их сравнивают с
Афганистаном, вместо того, чтобы сравнивать с Белоруссией.
В-третьих, Средняя Азия представляется как беспокойная и неуживчивая.
Например,
в британских телевизионных документальных фильмах Средняя Азия
называется источником насильственных политических конфликтов, несмотря
на тот факт, что в регионе наблюдается относительно полное отсутствие
конфликтов, причем в регионе, где нищета и неравенство усилились в
значительной мере в последние годы, и это действительно имеет значение. В
2002-2003 годах ВВС выдало в эфир серию документальных репортажей о
регионе, озаглавленную «Отпуск в зоне опасности» (Holidays in the Danger
Zone). Аналогичным образом, телеканал Channel 4 в 2002 году выпустил
свои «Невидимые войны XXI века» (Unseen wars of the 21st Century), в
которых Фергана и Ош назывались местами будущих конфликтов из-за
этнического разнообразия региона и сложных национальных границ.
Бесспорно, конфликт в регионе присутствует, но было бы очень
детерминистски определять его как результат этнического разнообразия или
«неестественных» границ.
К лучшему пониманию опасности в Средней Азии
Важно
выйти за пределы этих упрощенных и искажающих реальность рассуждений по
поводу региона не только потому, что в Средней Азии есть свои
собственные опасности и уязвимости в области безопасности. Для
большинства жителей Средней Азии их существование стало более опасным и
рискованным с окончанием существования Советского Союза, и их личная
безопасность оказалась под угрозой. Гражданская война в Таджикистане
унесла до пятидесяти тысяч жизней, но до сих пор ее практически никто не
понимает, и зачастую она ложно определяется даже в политических
анализах как проявление исламистского радикализма или этнических
настроений.
Чтобы противостоять этим рассуждениям об опасности,
нам требуется более качественный анализ региона, и такой анализ, который
начнет оказывать воздействие на западные общественные дискуссии по
поводу региона. Это ответственность как правительств, властей, так и
ученых.
С одной стороны, правительства должны быть готовы к
финансированию большего количества исследований и поощрять и
поддерживать доклады, которые бросают вызов их сложившимся
представлениям о регионе, даже если это политически неудобно. С другой
стороны, академики должны быть готовы понятными для неспециалистов. Мало
кто из ученых, включая нас самих, может похвастаться подобным умением.
Каковы могут быть некоторые вопросы, на которые мы хотели бы ответить? Вот некоторые…
Во-первых,
каковы общие интересы и области сотрудничества России, Китая и
Соединенных Штатов в Средней Азии? Большую часть десятилетия в Киргизии,
например, были и американские, и российские военные базы. Это требует
объяснений, а не просто отбрасывания данного факта как аномалии.
Во-вторых,
сколько из нечастых инцидентов «террористического толка», происходящих в
Средней Азии, связаны с конфликтами между организованными преступными
группировками? Существуют свидетельства того, что организованная
преступность становится все более актуальной проблемой в Средней Азии, и
что она очень сильно связана с по большей части светскими властями
региона.
В-третьих, до какой степени напряженность в отношениях
между властями и общественными группами объясняется местным вариантом
стратегий и форм переговоров? Анализ конфликта редко способен объяснить
поведение собаки, которая пока не заялала, а вспышки насилия, подобные
тем, что были в Оше, должны пониматься как исключение.
Наконец, в
какой степени установление рыночной экономики в Средней Азии
обеспечивает возможность появления и усиления клептократических
правительств, усиливает организованную преступность и ухудшает ситуацию с
безопасностью людей? Возможно, это неудобный вопрос, чтобы задавать его
западным правительствам и донорам, которые продолжают финансировать
рыночные реформы и либерализацию в регионе. Тем не менее, все большее
число академических исследований показывает, что такая проблема есть.
Это
сложные вопросы относительно безопасноси в Средней Азии. Чтобы начать
отвечать на них, мы должны отказаться от нашего легкого отношения к
карикатурам и переломить нашу зависимость от рассуждений об опасности.
Как только мы смягчим опасность, которую мы, как среднеазиатские
эксперты, представляем для региона, мы, возможно, окажемся в лучшем
положении для того, чтобы внести свой вклад в смягчение и многих других
опасностей, с которыми сталкивается народ региона.
|
