Европейскую экономику лихорадит. На головы европейцев непрерывно падают новые проблемы, и для незаинтересованного наблюдателя это кажется громом среди ясного неба. Ведь на протяжении последних двадцати лет европроект представлялся некоторым удачной попыткой интеграции экономик с различным уровнем развития в единый, успешно функционирующий организм. Теперь же в рядах стран-участниц ЕС царят разброд и шатание. Их экономические перспективы непрерывно ухудшаются, а надежды на то, что все как-нибудь исправится само по себе, по очереди пропадают в каждой стране, где правительство начинает сокращать социальные расходы. Эти меры, внедряемые под нажимом евроструктур, вгоняют национальные экономики во все большую рецессию, что оборачивается дальнейшим ухудшением экономических перспектив.

Евро продолжает снижаться, доходность по итальянским и испанским облигациям растет. Эти процессы во многом объясняются опасениями, что европейская и мировая экономика будут безнадежно «заражены» проблемами стран с долговым кризисом. Очередь паниковать дошла теперь до Италии, экономика которой оценивается в 2 триллиона долларов, а долги уже составили 2,45 триллиона долларов. Довольно очевидно, что Италия относится к разряду экономических субъектов, к которым рассчитывают применить пресловутую формулу «too big to fail». Другими словами, Италию будут спасать за счет остальных участников рынка, несмотря на ошибки и просчеты правительства Берлускони – поскольку ее значимость слишком велика для европейской экономики. Но, несмотря на то, что в настоящее время нет особых причин для паники, участники финансовых рынков ведут себя иррационально, откровенно опасаясь развития событий на Апеннинах. Проблема скорее в том, что европейские структуры потратили множество времени на решение проблем греческой экономики, размер которой составляет всего одну шестую от экономики Италии – но так и смогли предложить Греции ничего стоящего. И в этом свете их способности решать более серьезные задачи уже не внушают никакого доверия.

Принятые стратегии для слабых экономик еврозоны – Греции, Португалии, Испании и Ирландии – являются набором проциклических мер, которые направлены не на ускорение экономического роста в этих странах, а на экономическое «наказание» их населения. Эти стратегии приведут как минимум к еще нескольким годам рецессии и росту безработицы, которая и так уже высока – соответственно, 16, 12, 21 и 14 процентов для каждой из перечисленных стран. Единственной осмысленной целью этих мер является спасение еврозоны и евро в его нынешнем виде. Но сразу возникает вопрос – а стоит ли спасать валютный союз такой ценой? И с точки зрения большинства жителей стран Евросоюза, работников наемного труда, ответ очевиден – нет, не стоит.

Сторонники евроинтеграции утверждают, что спасение валютного союза семнадцати стран необходимо для сохранения самой евроинтеграции. Здесь надо заметить, что европейский проект в значительной мере продвигался «системными», социал-демократическими левыми, в период после Второй мировой войны – когда их идеология еще включала в себя такие понятия, как солидарность, внедрение более высоких стандартов жизни, борьба с национализмом и ультраправой угрозой. Экономическая и политическая интеграция представлялась способом воплотить эти прогрессивные понятия в жизнь.

Но есть ли связь между тем послевоенным интеграционным проектом и современным валютным союзом, во имя которого приносятся такие жертвы? Не стоит путать валютный союз и Евросоюз. Ведь, например, в зону евро не входят Дания, Швеция и Великобритания – хотя они являются членами Евросоюза. Довод нынешних европейских чиновников, который состоит в том, что без евро у Евросоюза нет никаких перспектив, представляется совершенно необоснованным.

Проблема валютного союза в том, что он представляет собой правый проект – в отличие от идеи Евросоюза в целом. Это было ясно с самого начала – а для тех, кто не хотел этого понимать, наступил момент болезненного прозрения. Слабые экономики еврозоны подвергаются сейчас такому же наказанию, которое применялось МВФ и странами Большой семерки по отношению странам с низким и средним доходом в последние двадцать лет. Вместо того, чтобы помочь им выйти из рецессии с помощью фискальных или монетарных стимулов – как это удалось большинству стран в 2009 году – международные структуры вынуждают правительства этих стран поступать наоборот, что приводит к огромным социальным издержкам. С населением не считаются – чего стоят только навязанная приватизация в Греции и «реформа рынка труда» в Испании! Все это приводит к ухудшению распределения в обществе – то есть, богатые становятся богаче, а бедные – еще беднее. В то время как правительства вынуждают сокращать социальные выплаты, прогоревшие банки спасают за счет налогоплательщиков – это ли не прекрасная иллюстрация идеологической направленности политики европейских властей?

Любопытно, что правая природа валютного союза заметна даже при беглом взгляде на его институциональные принципы. Например, правило об ограничении долга в 60% ВВП и дефицита в 3% ВВП (хоть его и нарушали почти все участники) является неоправданно жестким для «плохих времен» рецессии и высокой безработицы. Европейский центральный банк наблюдает только за инфляцией – в его задачи не входит поддержание занятости, что также хорошо отражает природу этого института. Даже американская Федеральная резервная система, одно из самых консервативных учреждений подобного типа во всем мире, по крайней мере, формально обязано, контролировать уровень безработицы в равной мере с инфляцией. К тому же ФРС – несмотря на грубые ошибки и промах с пузырем на жилищном рынке, сокрушившем экономику США – проводит экспансионистскую политику на фоне рецессии и вялого восстановления, в отличие от Европейского центрального банка.

Мировые СМИ полны советами экономистов и обозревателей – однако большинство из них предлагают полумеры, не выходящие за рамки существующей и дискредитировавшей себя структуры. Но непредвзятый наблюдатель вполне может заметить, что нынешние методы борьбы с кризисной ситуацией контрпродуктивны.

Сейчас уже подзабыли, что всего год назад Европа уже столкнулась с кризисом греческого долга, который нанес удар по мировому финансовому рынку. К этому кризису во многом привел экстремизм Европейского центрального банка, который и сейчас играет в ту же опасную игру. 6 мая 2010 года ЕЦБ отказался связывать себя обещанием покупать облигации европейских правительств в самый разгар кризиса. Мировые рынки отреагировали резко отрицательно, включая быстрое падение рынка акций США – и это заставило Европейский центральный банк изменить позицию.

Возможно, европейские власти считают, что в случае ухудшения положения ЕЦБ сможет выровнять ситуацию. Однако стоит обратить внимание на то, что ситуация с долгами сильно ухудшилась за прошедший год. На пике прошлогоднего кризиса процентные ставки по гособлигациям Греции, Португалии и Ирландии составляли 12,4, 6,3 и 5,9 процентов (чем выше риск дефолта, тем выше ставка). Сейчас же они составляют 16,8, 11,4 и 11,9 процентов. Своп на дефолт по кредиту (используемый как индекс риска дефолта – то есть, чем больше своп, тем выше риск отказа платить по долгам) составлял в 2010 году 891, 460 и 273 базисных пунктов. Тогда как сейчас он, соответственно, составляет 1977, 827 и 799 пунктов.

Риск «заражения» европейской экономики существенно вырос за год из-за неправильной политики европейских властей, а проциклические меры ухудшили экономическое положение Греции. Ее экономика сократилась в 2010 году на 4,5%, тогда как безработица выросла до 16% – и общественное мнение решительно настроено против мер экономии социальных расходов. «Добровольное» согласие держателей гособлигаций на продление срока возврата заемных средств правительством Греции вряд ли исправит ситуацию. Условия предоставление отсрочки по платежам будет очень дорого стоить этой стране, согласившейся на предложенные наднациональными структурами меры. Они приведут к продолжительной рецессии – и все ради того, чтобы Греция попыталась выплатить невозвратный долг банкирам и держателям облигаций.

Главной проблемой функционирования валютного союза является огромная разница в производительности между экономиками стран еврозоны. Однако даже решение этой фундаментальной проблемы не изменит ограничений, наложенных на валютный союз его правой природой. До создания валютного союза европейская экономическая интеграция имела другую природу. В отличие от Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА), создание которой привело к разорению сотен тысяч мексиканских фермеров – одновременно со снижением реальной зарплаты и занятости в промышленности США и Канады, Евросоюз создавался и некоторое время функционировал как структура, повышающая уровень экономического развития и устойчивость среднеразвитых экономик. Однако идеологическая картина быстро изменилась – и валютный союз явился детищем эпохи безраздельного господства неолиберализма.

При этом европроект стал давать сбои в политике солидарности и борьбы с национализмом. Тезис о том, что слабые экономики надо спасать ради сохранения евро не находит отклика в более сильных экономиках. Налогоплательщики Германии, Нидерландов и Финляндии не желают спасать налогоплательщиков Греции и Португалии. Европейские «левые» партии не проявляют активности в борьбе с правой природой ероструктур. Больше того, между официальными левыми и правыми установился некий консенсус в области экономики – основанный на идеологических позициях правых. На мой взгляд, это часть более общей проблемы непонимания макроэкономических процессов и влияния на них политики правительств в мировом масштабе. Левые по своему названию правительства позволяли центральным банкам проводить деструктивную неолиберальную политику. Эта проблема досталась нам в наследство от мрачного периода девяностых годов – когда крах советского блока привел к торжеству неолиберализма в качестве единственной правильной экономической веры.

Уже как минимум четвертый год подряд мы переживаем в мировом масштабе последствия подобной унификации и борьбы с инакомыслием. Этот тезис может хотя бы отчасти объяснить, почему Европа, обладая сильными профсоюзами и традициями защиты прав трудящихся, проводит сейчас даже более правую политику, чем США.