В Нью-Йорке все, кроме наших эмигрантов, да и то старых, относятся к республиканцам, как в мое время к коммунистам: с ними не спорят. Да и где? Им, собственно, и встречаться негде, потому что сторонники двух партий ведут два разных образа жизни. Мне трудно себе представить демократа на охоте, а республиканца — на однополой свадьбе. Возможно, именно потому двухпартийная система так могуча и неустранима, что только она способна разделить страну и укрыть каждую половину шатром отнюдь не только политических убеждений. Разница так велика, что студенты смогли отличить республиканцев от демократов по фотографии. («Лица первых, — сказали участники эксперимента, — отмечены властью, вторых — добротой».) Партийная принадлежность рождается из первичных импульсов, под которые мы себе подбираем факты, убеждающие нас в том, во что мы и так верим.

Я, конечно, не исключение, поэтому лучше сразу сказать, что за треть прожитого в Америке века мне так и не удалось примириться с ее республиканской частью, хотя я и старался. Мне нравился старший Буш, я уважаю Маккейна, ценю настоенный на Честертоне консерватизм и уверен в его мудрости. Но каждый раз, когда дело доходит до конкретной дилеммы, я оказываюсь там, где мне положено быть, — слева от стенки. Особенно — в последние дни, когда политика живо напоминала те американские горки, что здесь называют «русскими». С визгом и свистом страна катилась к дефолту, надеясь напугать противную сторону больше, чем свою.

Когда две машины несутся навстречу, эффективная тактика — не жать на тормоза, а заставить это сделать другого. Для этого надо оторвать руль и выбросить его на дорогу. Примерно так в эти бешеные дни и недели поступали республиканцы — с точки зрения демократов, конечно. Многие не без основания считают, что у них не было другого выхода. Республиканцы оказались заложниками впервые попавших в конгресс «чайников», которые охвачены ярой ненавистью к правительству, — в сущности, любому, но к нынешнему — в первую очередь. Мечтая его заморить, они отказываются кормить государство налогами. Чем хуже, тем лучше, считает «чайная партия», потому что экономическая катастрофа не оставит шансов Обаме на выборах 2012 года, и Белый дом стоит массы тех бед, которые обещает дефолт.

Проблема еще и в том, что немало других, вменяемых, республиканцев попали в Вашингтон лишь потому, что поклялись своим избирателям не повышать налогов — чего бы это ни стоило стране. Самое странное, что 99% американцев этот вопрос не касается вовсе. Увеличение налогов угрожает лишь тем, кто зарабатывает больше 250 тысяч в год. У меня таких знакомых только двое, и оба согласны платить, сколько скажут, — лишь бы не было войны. Но она все равно идет, потому что спор о дефиците, долгах и налогах выходит за пределы разумного и необходимого.

Честно говоря (что сегодня обе партии делают редко), нынешний кризис принципиально ничего не изменит. Ни сокращения расходов, ни рост налогов не избавит от долгов Америку. Выручить ее может лишь быстрый рост выздоровевшей экономики. Так было в 50-е, когда мощный рывок стер огромный дефицит военных лет. Так было при Клинтоне, когда чудовищный государственный долг неожиданно для всех обернулся многомиллиардной прибылью. Так может случиться опять, если Америка вернется к процветанию теми неисповедимыми путями, которые и ее и нас ведут по жизни.

Я не верю экономистам, потому что никто не знает, «как государство богатеет, и чем живет, и почему». Если бы экономика была точной наукой, то газеты бы не печатали прямо противоречащие друг другу колонки экспертов на одной и той же полосе.

Я не верю политикам, потому что они ведут стрельбу по движущейся мишени. Если бы политика умела предсказывать будущее, она бы не изумлялась каждый раз, когда происходит что-то по-настоящему важное, вроде рецессии или арабских революций.

Я думаю, что экономика и политика слишком много на себя берут и слишком мало могут сделать, поэтому и суть нынешнего кризиса не в экономике и политике, а в философии. Идеологическая же борьба, как мы знаем лучше, чем хотелось бы, — самая непримиримая.

В сущности, сегодня в Вашингтоне идет очередная схватка в вечной войне добра и свободы. Первое считает, что государство призвано помогать людям, вторая — не мешать. Одно верит в правительство, вторая в личность, обходящуюся без него. Добро ценит ум, свобода — волю. Либералы лепят будущее, консерваторы отпускают вожжи. Казалось бы, конфликт добра со свободой — это борьба хорошего с лучшим, но на деле это — полярные противоположности, выражающие политические инстинкты и определяющие партийную принадлежность.

Чтобы понять, к какой категории вы себя относите, надо устроить следственный эксперимент. Допустим, у вас есть 100 долларов, которыми вы хотите облагодетельствовать нуждающегося. Демократы потратят их за него, потому что они лучше знают, как это сделать. Республиканцы, если уж им приспичит, просто сунут деньги в протянутые руки, не заботясь о том, как они будут истрачены.

Мне не так просто решить, кто прав, потому что первую половину жизни я провел в стране, которая всегда знала, что мне надо делать, а вторую — в стране, которой обычно до меня нет дела. Хорошо еще, что на практике выбор сделать проще, чем в теории.

Когда американская экономика встала, республиканец Буш-младший раздал нам всем по триста долларов. «Пицца в неделю», — подсчитали газеты, которые для наглядности считают деньги кулинарными эквивалентами.

Когда экономике стало еще хуже, демократ Обама тоже принялся раздавать деньги, но не людям, а организациям, например, — автомобилестроительной промышленности, которую своевременная государственная помощь поставила на ноги (колеса).

Сейчас, однако, деньги кончились. Вернее, они кончились давно, и оба президента тратили чужие, в основном — китайские доллары, но мировой сенсацией, финансовым катаклизмом и экзистенциальным кризисом этот неновый факт был назначен — без особых на то причин — именно сейчас. Такой произвол внушает надежду, что все обойдется, ибо на «русских горках» каждая поездка, какой бы жуткой она ни казалась, завершается там же, где началась.