Газета "Наш Мир"
Когда Хосни Мубарака ввезли на коляске в клетку зала суда, он с трудом выговорил, что не виновен, и это, казалось, стало финальной фотосессией революционных потрясений: фараон унижен перед судом народа. Но я не могла не думать о немыслимом персонаже — российском правителе Владимире Путине.
В то время как Ближний Восток пытается осмыслить, как получилось, что его титан так быстро пал, г-н Путин обдумывает, как вернуться на пост главы России, позируя с полуодетыми девушками и устраивая разнос США, которые «живут как паразиты на глобальной экономике». Если это напомнило кому-то строчку из советского сценария, то так оно и было.
Революции заканчиваются не всегда там, где они начинаются.
Двадцать лет назад Советский Союз перенес подобие Арабской Весны, с присущей ей юностью, демократией и оптимизмом по поводу будущего, свободного от централизованного планирования и мертвой хватки одержимого безопасностью авторитарного государства. И, тем не менее, прошло не так много времени после путча 19 августа 1991 года, когда жесткий государственный переворот стал эффектным завершением эпохи Советского Союза, и Россию возглавил г-н Путин, бывший полковник КГБ, который, как известно, назвал распад Советского Союза «величайшей геополитической катастрофой двадцатого века».
Это замечание стоит помнить сегодня на фоне не только новой эры революционного волнения на Ближнем Востоке, но и в контексте послереволюционной России, которая сохранила огромное геополитическое значение в мире с ее огромными энергетическими ресурсами, стратегическим расположением, ядерными ракетами и вето в Совете Безопасности — все это слишком важно, чтобы игнорировать. Такая Россия может иметь значение, но это страна, курс которой на протяжении целых двух десятилетий все еще блуждает после распада Советского Союза, по которому так тоскует г-н Путин.
На Западе мы были склонны рассматривать распад Советского Союза как прорыв к свободе и демократии, который, несмотря на то, что за ним, к сожалению, последовали эксцессы эпохи Бориса Ельцина с ее суматохой в управлении и бандитским капитализмом, приведет к лучшему, более открытому обществу. Россияне, даже те, кто всей душой поддержали революцию, смотрят на это иначе.
Геннадий Бурбулис был одним из таких сторонников. Главный помощник Ельцина во время переворота, г-н Бурбулис — реформатор, ставший философом — верил в иной путь для России. Оцените его саркастическую оценку в специальном выпуске Foreign Policy, посвященном распаду Советского Союза: «Переворот был политическим Чернобылем советской тоталитарной империи. Подобно распаду неисправного ядерного реактора, провалившийся путч разорвал страну на части, рассеяв радиоактивные остатки советской системы по всей стране. ... Он отравил ожидание демократической России прежде, чем она успела родиться».
Между тем, стоит задуматься над вопросом, почему российская революция взорвалась именно в это время — это такая же загадка, как и то, почему самоубийство тунисского продавца фруктов или несколько протестующих студентов на площади Тахрир вызвали революцию, когда бесконечное унижение на протяжении десятилетий коррупционного, репрессивного правления этого не сделало.
В случае с Россией, как написал советский эмигрант и биограф Ельцина Леон Арон в специальном выпуске журнала Foreign Policy, «все, что вы думаете, что знаете о крахе Советского Союза, на самом деле не так»: это не было рейгановское бряцание оружием или падение цены на нефть, или чрезмерные военные расходы на проигранную советскую войну в Афганистане, которые покончили с коммунистическим режимом. Да, эти проблемы отравили последние дни Советского Союза, но все же, как выразился Питер Ратлэнд (Peter Rutland), «хронические заболевания, в конце концов, не обязательно являются смертельными».
Вместо этого, утверждает г-н Арон, произошел радикальный прорыв в сознании, «интеллектуальный и нравственный поиск собственного достоинства и гордости», который «в течение нескольких коротких лет опустошил могучее Советское государство, лишив его легитимности и превратив его в выгоревшую оболочку, которая рухнула в августе 1991 года».
Тем не менее, то, что произошло дальше, сделало все это относительным. По словам г-на Арона, такого прилива «могло быть достаточно, чтобы свалить старый режим, но не преодолеть одним махом глубинной национальной авторитарной политической культуры. Корни демократических институтов, порожденных вдохновленной моралью революцией, могут оказаться слишком мелкими для поддержания функционирования демократии в обществе с очень малыми традициями низовой самоорганизации и самоуправления».
Именно поэтому путинизм оказался столь привлекательным. Когда бывший шпион пришел к власти через десять лет после революции, он пообещал снова сделать Россию великой державой. Вниманию активистов Арабской Весны: притащить старого диктатора в суд гораздо проще, чем избежать создания условий для появления нового авторитарного правителя.
И поэтому сейчас в Египте происходит не только то, что г-н Мубарака приволокли в суд, но и осторожное противостояние между студенческими активистами, которые принесли революцию на площадь Тахрир, и военными генералами, которые были оплотом как режима г-на Мубарака, так и нынешней власти с разрушенной экономикой, массовой безработицей, ростом религиозной напряженности и огромной неопределенности в том, что в стране могут состояться действительно свободные и справедливые выборы. Не понятно и то, будут ли результаты даже свободных выборов способствовать изменению условий, которые в первую очередь вызвали революцию.
А в России? В имевшем место на днях разговоре с г-ном Ароном, он привел самый не-русский аргумент: оптимизм. Вспомните о французской революции 1789 года, сказал он. Потребовались наполеоновские войны, террор, реставрация и несколько поколений уличных боев, прежде чем в 1848 году французы вернулись к первоначальным демократическим идеалам революции. «У Франции это заняло 50 лет, — сказал он мне. — А в России прошло всего 20».
|
