Поистине, для тех, кто уверовал, делал добрые дела, выстаивал молитву и давал очистительный расход, ждет награда Господа.
Не познают они страха и печали.
(2:277)
Остерегайтесь (наказания Судного) Дня, в который вы будете возвращены к Богу.
Затем каждой душе полностью воздастся за то, что она приобрела, и они (души) не будут обижены.
(2:281)
Господи наш! Не уклоняй наши сердца после того, как Ты вывел нас на прямой путь,
и дай нам от Тебя милость: ведь Ты, поистине, - Податель!
(3:8)
Газета "Наш Мир"Еще в апреле 1967 года Эльвира Григорьевна Филипович возмущенно записала
в дневнике: «Разрешены дебаты. Некоторые уже зашли так далеко, что
предлагают неслыханное: отменить ведущую роль партии, при этом они
забывают, что это мы, коммунисты, разрешили демократию…» Вместе со своим
мужем Иво Птакем (Ivо Pták) она работала зоотехником в Либерецком крае,
но потом в первой половине 60-х годов они добровольно уехали в
Алтайский край в СССР. Еще восторженное отношение к коммунизму быстро
охладело, и запись в дневнике от 29-го августа 1968 года уже звучит
совершенно иначе: «Лектор говорил долго и воодушевленно, больше всего он
восхищался молниеносной скоростью маневров наших и союзнических войск.
Зал ему аплодировал. Я сидела тихо и чувствовала себя трусихой. Я
боялась произнести даже слово в защиту чехословаков».
Эти
воспоминания завершают сборник «Вторжение 1968, русский взгляд» (Invaze
1968, ruský pohled), редактор которого – корреспондент «Чешского
телевидения» Йозеф Паздерка (Josef Pazderka). Это первая книга, которая
через эссе, исследования и интервью целенаправленно изучает реакцию
российского общества на оккупацию Чехословакии – от солдат, сотрудников
советского посольства и агентов КГБ до журналистов, диссидентов и
жителей провинций за Уралом. Более того, издание дополняют фотографии
Йозефа Коуделки (Josef Koudelkа), Карла Цудлина (Karеl Cudlín) и других
авторов.
Медали для наших героев
Историк
Иржи Хоппе (Jiří Hoppe) в книге Opozice ’68 («Оппозиция’68»)
показывает, что в планы коммунистов не входило отказываться от власти.
Они боялись, что проснется гражданское общество, восстановится
социальная демократия или будет основано движение K 231 (Клуб бывших политических заключенных коммунистического режима, основанный 31 марта 1968 года - прим. перев.).
Но
это ничего не меняет в том, какие надежды Пражская весна дала не только
Чехословакии, но и определенной части российской общественности. Прежде
всего, можно было говорить об интеллектуалах. Они надеялись, что
послабление в Чехословакии распространится и на Восточный блок и
постепенно дойдет до Москвы. Но вместе с этим больше было тех, кто
верил, что советское вторжение в Чехословакию предотвратило
контрреволюцию, а значит и третью мировую войну. Они встречали
возвращавшихся солдат цветами, и московское правительство своих «героев»
награждало медалями за храбрость. Именно о таких противоречивых
реакциях рассказывает книга «Вторжение 1968, русский взгляд».
Редактор
Йозеф Паздерка в предисловии пишет, что авторы хотели запечатлеть
«психограмму» русского общества в конце 60-х годов: эмоции, мечты,
заблуждения. Поэтому авторы намеренно избегали подробного анализа
событий, происходящих в армии и на высшем политическом уровне (об
основном историческом контексте в своих текстах говорят Ольга Павленко и
Никита Петров); не стоит говорить о книге, как о чисто научной работе.
Задачам соответствуют живой публицистический стиль и жанровое
разнообразие отдельных текстов, благодаря чему книга резко отличается от
других часто по-академически сухих томов, которые издает Институт
изучения тоталитарных режимов (Ústav pro studium totalitních režimů). За вашу и нашу свободу
В
итоге получается, что об августовских событиях охотнее говорят люди,
которые с оккупацией не согласились. Исключение – генерал Косенко, чья
мотострелковая дивизия была в Праге. На его примере становится ясно,
насколько эффективной была пропаганда КГБ и как тяжело признавать свои
ошибки, несмотря на обнародованные позже факты. Косенко и через 40 лет
повторяет ложь о том, что в Чехословакии готовился переворот,
инсценированный западными державами, армии которых ждали у границ, что в
Чехословакии были обнаружены секретные склады оружия (речь шла о
ружьях, конфискованных у народной милиции) и что контрреволюционные
элементы коварно стреляли по его солдатам. Тем не менее, в советской
армии нашлись офицеры, которые сомневались в верности такой трактовки
событий.
В этом отношении интересно интервью с генералом
Воробьевым, чьи части занимали область рядом с Домажлице. Он, в отличие
от Косенко, прошел через катарсис. Воробьев говорит, что он допустил
«ошибки, которые нельзя взять обратно». Десантник Борис Шмелев идет еще
дальше, называя себя «невольным соучастником». Он рассказывает, как
после возвращения в Москву они на улице громко праздновали свой «успех».
Когда старый ветеран прикрикнул на них, Шмелев ему ответил: «Молчи,
дед, я завоевывал Прагу». «Ну, значит, ты еще тот дурак», - отрезал
ветеран.
Возможно, многие чешские читатели сделают для себя
удивительное открытие: большинство русских диссидентов даже не думали о
том, что события Пражской весны должны были привести к падению
коммунизма. Они хотели реформировать существовавший режим, а не
ликвидировать его.
Диссидентка Людмила Алексеева в интервью
объясняет это тем, что в Советском Союзе, в отличие от других стран
Восточного блока, при социализме жило уже третье поколение, и для этих
людей этот режим был естественным. «Социализм с человеческим лицом – эта
необычная формулировка (…) была точной, именно так мы чувствовали и
именно этого хотели», - рассказывает Алексеева.
Они даже учили
чешский и жадно глотали ежедневные сообщения из Rudé právо и других
чешских газет, которые можно было купить в московской гостинице
«Националь». Говорят, что в 1968 году все газеты раскупали еще утром.
Похожими
воспоминаниями о том времени делятся и другие диссиденты. Выделяется
интервью с Натальей Горбаневской, одной из семи смелых, которые 25-го
августа 1968 года на Красной площади выступали «За нашу и вашу свободу»,
как было написано на одном из плакатов. За это советский режим упрятал
их в психиатрические клиники, что в некотором роде было хуже, чем
попасть в лагерь. Горбаневская не знала, сколько ее там продержат, врачи
давали ей лекарства от шизофрении, вызывающие галлюцинации. Она жила в
палате с действительно больными женщинами и поэтому боялась, что скоро
она даже не сможет понять, что уже тоже сошла с ума.
После Чехословакии может быть что угодно
Общее
благожелательное отношение русских интеллектуалов к Чехословакии
отражалось, например, и в том, что гораздо более кровавое подавление
венгерской революции в 1956 году они воспринимали не настолько
трагически, как советское вторжение в Чехословакию. На события у нас
русские проецировали «собственную историю и последовавшее
разочарование», пишет русист Томаш Гланц (Tomáš Glanc) в статье Pozor!
Pozor! Ruská inteligence a sovětská okupace («Внимание! Внимание!
Русская интеллигенция и советская оккупация»).
В тексте о реакции
общества в зауральских провинциях Леонид Шинкарев рассказывает, что на
такое отношение к чехам и словакам могли повлиять воспоминания о
мужестве чешских легионеров, популярность «Похождений бравого солдата
Швейка» Гашека и хорошее впечатление, которое после себя оставили в
России путешественники Зикмунд (Zikmund) и Ганзелка (Hanzelka).
Однако
в тексте Шинкарева больше, чем в работах других авторов, чувствуется
желание снова видеть только хорошее, считать, что любовь к Чехословакии
разделяла большая часть русской общественности. Так же под влиянием
ностальгии, хотя и в гораздо меньшей степени, о работе пражской редакции
журнала «Проблемы мира и социализма» вспоминает Владимир Лукин, тогда
главный редактор изданий. Ностальгия чувствуется и в коротком
воспоминании Петра Питхарта (Petr Pithart).
Ценность книги
«Вторжение 1968, русский взгляд» не только в собрании свидетельств
«другой стороны». Рассказы отдельных людей дают возможность понаблюдать,
как время работает над воспоминаниями участников событий, как эти люди
были вынуждены справляться со своими иллюзиями и как позже эти иллюзии
адаптируют новый опыт и новое мировоззрение.
Для более
дальновидных русских, симпатизировавших Пражской весне, как и для многих
чехословаков, вторжение означало конец надежд, только тогда стало
понятно, что социализм реформировать нельзя, что у него не может быть
человеческого лица.
